Завтра будет солнце

9

Сам не знаю как, но мне удалось добраться живым до Биаррица меньше чем за день.

Я орал в аэропорту, как придурок, у которого от отчаяния поехала крыша, и взял билет на первый же рейс до Милана. Да, я еще был одет в костюм Джона Траволты.

Все смотрели на меня, как на экстравагантного чудака, а я был готов плевать в глаза всем тем, кто на меня пялился. Разум мой был словно телевизор без антенны: видишь какие-то точечки, силуэты, домысливаешь все остальное. В машину — еще бы, я помчался туда на машине, ну точно, чтобы сбить их вдвоем прямо на месте и чтобы потом послушать, как Анита прошепчет «бабушкино-колечко-в-шкатулке», а потом испустит последний вздох.

Увидев меня, Маризелла пыталась было задавать вопросы — я согнал ее с маминого кресла, в котором она смотрела телевизор, но сразу же поняла, что момент неудачный. Времени толком переодеться не было. Я принял душ, надел белую рубашку и рваные джинсы, так было вернее. Потом тщательно вычистил зубы, я не хотел, чтобы изо рта доносился откат от шампани. Я извел, наверное, литр ополаскивателя, чуть не выпив весь флакон.

Я начал швырять в сумку все, что попадалось под руку, и тут стук каблучков заставил меня вздрогнуть. Нет, это не мама, ее точно сейчас не нужно. Я застыл неподвижно, прикинувшись ветошью, но шаги приближались прямо ко мне. Все, сдаюсь — поднимаю голову и кого я вижу — Лола собственной персоной. На шпильках. Платье от Шанель. Накрашена, как последняя шлюха. Хорошо начинаем!

За Лолой семенила гувернантка-француженка, умоляя: «Мадемуазель Лола, силь-ву-пле», а та орала ей в ответ: «Силянс, плиз!!» Вот уже целую неделю сестренка не ходила в школу и теперь уже с утра путалась у всех под ногами или со своими феями, или на пуантах. А с сегодняшнего дня уже и на шпильках. Я хотел было сказать ей пару слов, но Лола была настолько захвачена игрой в собственную маму, что из образа не выпадала:

— Ты считаешь, что явился домой вовремя?

— Лола, не валяй дурака.

— Как ты разговариваешь с матерью? И куда это ты собрался?

— …

— Относись ко мне с уважением! Дети должны уважать своих родителей!!!

— Перестань…

— Нет, ты никуда не пойдешь, а то я не дам тебе больше денег на карманные расходы!

Лола умудрялась вспоминать про деньги, даже играя в дочки-матери. Я ее так и оставил, пока она продолжала бормотать «ты-никуда-не-годный-шалопай» на глазах изумленной и беспомощной няньки. Я вышел из квартиры, хлопнув дверью (ну, я тоже вошел в роль), и сел за руль, не пристегнувшись. На часах была половина двенадцатого утра.

Перед тем как тронуться, я вдруг вспомнил про своего брата. Он, наверное, думает, что я раскумариваюсь в доме у какой-нибудь телки. Я решил позвонить ему, но потом передумал и послал брату какое-то смутное сообщение по телефону. Не знаю даже, получит ли он его.

Я мог бы полететь каким-нибудь альтернативным рейсом, а потом взять тачку напрокат, скажем, ту же «астон-мартин», но мой черный «жучок» казался надежнее. Я туда поставил двигатель от ТТ, и он летал, как реактивный. На моих водительских правах — два раза их действие уже приостанавливали — оставалось еще два балла, но примерным водителем мне надо было быть только до границы, так что я все-таки решил накинуть ремень.

Дорога на Биарриц была для меня классикой. Каждый год в первую неделю мая мы ездили туда с мамой. Одну-единственную неделю в году мы ощущали себя единой дружной семьей, без отца, без отчима, только мама со своими детьми, да плюс еще Ламенто, да няня Лолы. Я и Пьер удерживались от кайфа, даже за ужином вина пили совсем чуть-чуть, хотя и неизменно «Шевалье-Монтраше». Оазис умиротворения в моей беспутной жизни, пусть экс-синьора Сала Дуньяни его таким и не воспринимала. Для нашей мамы Биаритц открыли я и Пьер. Один наш друг как-то пригласил нас туда посерфинговать, мы приехали и, едва увидев город, сразу же вспомнили про маму: элегантные, роскошные дома, бутики, обожаемое ею казино, аккуратные аллеи, а главное — океан, который заставлял тебя чувствовать себя флибустьером. И потом отели — того сорта, что так нравятся маман. Хотя на этот раз ей удалось нас удивить: пожив в «Наполеоне», в том самом номере Эдуарда VII, где, похоже, и вершились судьбы великой Франции, она предпочла «Софитель Таласса Мирамар». Это место мама любила главным образом за лечебный сон — будто она и в Милане мало спала, — а также за хаммам и массаж шиацу. По ее словам, это все приводило ее в равновесие. Может, ей просто следовало поменьше пить? Я бы так ей и сказал, если бы у меня самого была хоть малюсенькая аллергия на алкоголь.

В этот самый отель в прошлом году мама пригласила на пару дней и Аниту. Две женщины относились друг к другу с уважением, но никогда — с обожанием. С другой стороны, нашу маму способны были обожать только куртизанки, для которых она устраивала приемы в нашем доме по средам. В салоне маман велись беседы об искусстве, о культуре, о благотворительности — необходимые единственно для избавления от чувства вины за свои расходы. Очень любили дамы также поболтать о пластических хирургах.

Все эти смутные, навязчивые мысли проносились у меня в голове, когда я пересекал французскую границу, яростно давя на педаль газа. На акустическом фронте в моем салоне давали бой «Ганз’н’Роузез».

Я хрипло ругался под Sweet Child of Mine и Welcome to the Jungle и почти рыдал под напором November Rain, вспоминая каждый раз их клип, когда они там играют свадьбу, а в финале Стефани Сеймур лежит в гробу, боже мой, это просто финиш. Но ни музыка, ни вытянутые в мою сторону «факи» обгоняемых водителей не могли вышибить из моей башки послание Беттеги. Сволочь, в друга решил сыграть, SMS прислал такое сладкое, в конце еще и «поздравь от меня Пьера!». Вот щенок.

Самое печальное — а когда грустно, тогда все честно — мне и поговорить-то сейчас было не с кем. Единственный мой товарищ, способный выслушать меня, тот, с кем мы ходили в колледж, — Стефан, да и тот пропал. Несколько пьянок в разных концах Европы, звонок раз в месяц, я не звонил, всегда он. Да, Стефану я мог бы рассказать всю правду, не чувствуя себя при этом ни идиотом, ни слабаком, ни гадом.

В моем миланском круге любовь почти всегда была делом предрешенным: сначала влюблялись семьи, а потом уже дети, как в девятнадцатом веке, об этом предпочитали не говорить. Кодекс ухаживаний забыт. Никаких утешительных звонков после алкогольных скандалов. Разумеется, жизнь от этого становилась более комфортной, риски сведены к минимуму.

Я пытался отвлечься, горланя песни своим ужасным голосом, но образ Аниты не исчезал с моего ветрового стекла. Понятия не имею, где она сейчас находится, но я найду, найду ее, хоть придется все пляжи обойти с мегафоном в руке. Нет, не так. Найму самолет, напишу на борту «Анита-ты-где?», и пусть летает вдоль побережья. Кто не мечтал бы увидеть самолет, а на фюзеляже — собственное имя?

Меньше чем за семь часов я пересек Францию по горизонтали и добрался до границы с Испанией. Там очень живописные пейзажи, напоминающие мне Тоскану, Швейцарию и немного Шотландию. В Шотландии, я, правда, ни разу не был, но представлял ее себе именно такой. И вот наконец после бесконечного серпантина я вижу Биаритц, его белые дома под черным небом, гран-пляж и тяжелые океанические волны. Напоминает картину художника, страдающего манией всемогущества.

Сердце затрепетало. В волнении я не сразу сориентировался, где этот чертов отель «Таласса», в котором наверняка остановилась Анита. Я бросил машину парковщику, вбежал в холл, растолкал людей у ресепшн и спросил, где она — Анита Розенбаум. Консьерж был прежний, он узнал меня и приветствовал:

— Добрый вечер, мсье. — Он сразу понял, что я в отчаянии, и, усадив меня за длинный стол в зоне для VIP-ов, спросил, в чем проблема. Не знаю, почему, но проблему я изложил:

— Я ищу свою девушку, Аниту Розенбаум, вы ее помните? Ростом с меня, очень миловидная, волосы длинные, грудь небольшая. Она должна была приехать сюда с моим лучшим другом Беттегой, то есть с Джильбертом Риккобальди. Они здесь? Вы не могли ее не заметить, у нее розовые туфли от Manolo Blahnik на десятисантиметровых шпильках.

Можете представить выражение его лица. На мгновение я ощутил некую симпатию к этому бесстрастному синьору и даже попытался представить себе его жизнь вне смокинга. Но только лишь на мгновение, уж извините, у меня был объект, который занимал все мои мысли в более драматичной форме. Пока консьерж искал «Анита Розенбаум» в компьютере, я подвинул к нему неизменные пятьдесят евро. Он с достоинством отодвинул бумажку. Похоже, я действительно внушал острую жалость, и ему пришлось использовать весь свой такт, чтобы объявить мне:

— Сожалею… — Аниты здесь не было. — Возможно, она в «Наполеоне»… Если желаете, я позвоню.

Несколько мгновений он смотрел на меня глазами старого дядюшки, а, потом, пряча улыбку, произнес:

— Только ради вас, мсье Сала Дуньяни.

Не знаю почему, но я успокоился. Мужчина набрал «Отель дю Пале» и попросил соединить его лично с каким-то Шарлем, потом долго излагал тому суть дела на чудном местном диалекте, сделав мне знак подождать. Окончив разговор, он удовлетворенно положил трубку и подтвердил, что да, Анита Розенбаум числится среди постояльцев «Отеля дю Пале», номер 417.

Значит, она была в «Наполеоне», все-таки она была в «Наполеоне»! Все, что угодно можно говорить о нас, богатых, за исключением того, что мы непредсказуемы. Консьерж не сказал больше ничего, лишь посмотрел на меня взглядом сообщника по заговору, хотя мы до этого не виделись и не слышались. Я оставил пятьдесят евро на стойке, быстро повернулся и ушел, чтобы избежать повторного протеста. Да, Анита была здесь, в Биаритце, и никуда отсюда не делась. На меня неожиданно навалилась усталость после проделанного пути и бессонной ночи, но я не рухну, прежде чем не поговорю с ней.

Я вошел в «Отель дю Пале», громко печатая шаги в своих военных ботинках, будто я и в самом деле Наполеон. Страха во мне не было, более того, я был почти счастлив, предвидя то, что должно было произойти. Когда развязка уже совсем близко, тревога уходит, остается лишь желание покончить с этим. Все убыстряя шаг, я направляюсь к лифтам и тут краем глаза вижу в углу одного знакомого парня в костюмчике для морских прогулок. Он и глазом не успел моргнуть, как я выпалил:

— Я пришел поговорить с Анитой… Сиди здесь и не рыпайся.

Увидев меня, Беттега буквально окаменел. Не знаю, как он еще в обморок не упал, сука. Надо было плюнуть ему в лицо, да уж ладно. Мне стоило больших усилий удержаться, поскольку явление Беттеги свидетельствовало о том, что фильм был взаправдашний, и с ужасным сюжетом. Мне так хотелось надавать ему по роже как следует, но я не мог упускать своего последнего шанса.

Я вошел в лифт и поднялся на четвертый этаж. Подойдя к 417-му номеру, я заметил, что у меня дрожат руки. Чтобы успокоиться, я стиснул свитерок, что вез Аните в подарок. Возможно, это поможет мне смягчить ее сердце, пусть хотя бы ненадолго. Я не должен плакать, я не должен плакать, я не должен плакать. Я побеждаю в игре с фатумом и не плачу.

Анита открыла довольно быстро, поддавшись на мою уловку — я постучал в дверь особенным образом. Она была без обуви и в розовом платье с большими цветами. Выглядела она великолепно, лицо сияло. Наверное, вчера днем они загорали. Анита так удивилась, что вся затрепетала, или, может, она и была в таком состоянии до моего появления.

Я не очень хорошо помню эту сцену, но постараюсь восстановить.

— Леон…

— Что делает в холле Беттега?

— Леон…

— Ну и? Где Мария Соле?

— Не спрашивай, и мне не придется лгать.

— Нет, сейчас самое время объясниться. Ты не можешь избавиться от меня вот так просто, выкинув три года жизни. Ты не хочешь больше видеть меня только из-за того, что тебе в ванной попался забытый шарик кокаина.

В этот момент зазвонил телефон. Опередив меня, Анита поспешила взять трубку. С ресепшн звонил испуганный Беттега. Подняться в номер он не осмелился, подлый трус, и прощупывал почву на расстоянии. Пока Анита смущенно отвечала ему, я оглядывал комнату в поисках следов присутствия мужчины. Анитина косметичка, платья от Dolce, дорожный чемодан Pucci, который я ей купил в Лозанне, старая сумка Vuitton, а в углу ее обувь. У меня сердце екнуло, когда я заметил пару от Маноло Бланик у кровати. Анита продолжала что-то негромко говорить, но тон ее голоса был твердым, спокойным и одновременно повелительным. Так было всегда, когда решение ею уже принято. В свои двадцать пять она была вполне состоявшейся личностью. К двадцати пяти годам все взрослеют, но девушки, как известно, быстрее.

Она подошла ко мне, глаза опущены, вид нерешительный.

— Я не хочу разговаривать здесь… Может, пойдем прогуляемся, ты как? Дождь только что закончился, а запах мокрого песка меня так успокаивает.

— Я просто обожаю запах дождя.

Я не знаю, зачем произнес такую глупость, наверное, чтобы Аните понравиться, чтобы дать ей понять, что мы по-прежнему One. У меня от дождя кишки выворачивает. Единственные запахи, которые приводят меня в хорошее настроение, это запах бензина, запах бумаги, на которой печатают комиксы, запах свежескошенной травы и запах жареного лука. Но сейчас не время для дискуссий.

Анита надела сапожки, чуть подкрасилась, стянула волосы и, даже не посмотревшись напоследок в зеркало, открыла дверь и взглянула на меня. Я последовал за ней, как побитый, но еще не прирученный пес, готовый к последнему броску.

— Вот, я купил тебе на Ибице. Я переживал, что ты по вечерам будешь мерзнуть…

Не сказав ни слова, Анита накинула свитерок на плечи, вышла из номера, дверь за ней захлопнулась. В лифте мы отстранено смотрели друг на друга, как на дуэли, практически не дыша.

Наверное, я любил ее.