Зеленый гедонист

8. Любовь к животным

Таиландский король так обожал своего карликового пуделя Фуфу, что возвел его в ранг маршала Королевских ВВС Таиланда. Фуфу умер в 2015 году в преклонном возрасте 17 лет, но до самой смерти располагал собственным дворцом и собственным персоналом. Сумма, выделенная на его содержание, проходила отдельной строкой в госбюджете страны. Американский посол Ральф Л. Бойс писал в одном из служебных докладов, позже опубликованном в Wikileaks: «Фуфу появлялся на официальных обедах в специально для него сшитом маршальском мундире и маленьких лаковых собачьих ботиночках. Во время обеда он непринужденно прыгал по королевскому столу, лакал вино из стаканов гостей и угощался их едой».

Раньше домашние животные вообще принадлежали только государям, они были статусными предметами владения, ими обменивались, их дарили в знак дружелюбия. Карл Великий получил в дар от одного из правителей Востока белого слона по имени Абул Аббас. Слон произвел сенсацию при дворе, но не был счастлив в Аахене. Фридрих II, сицилиец на троне немецких кайзеров, легендарный герой немцев, якобы ждущий в горах Кифхойзера подходящего часа, чтобы спасти нас, содержал впечатляющий личный зверинец с гепардами, обезьянами и экзотическими птицами. По преданию, звери сопровождали его в военных походах и внушали такой трепет, что некоторые завоевания были совершены мирным путем: при виде его зверей враги сдавались без боя.

Сегодня в Германии, согласно Википедии, живет примерно 34 миллиона домашних животных. По этому показателю мы занимаем второе место в Европе после России, население которой намного больше. Может быть, дискуссия о климате — подходящий повод, чтобы и здесь задуматься о разоружении.

Одна собака в Германии выделяет в среднем 2,5 тонны CO₂ в год. Две тонны CO₂ приходятся только на мясной корм. Другие домашние животные куда экономнее: морские свинки, хомячки и канарейки выделяют всего 0,1 тонны в год. У нас в доме долгое время жил пес, джек-рассел-терьер по кличке Беппо, настолько любвеобильный, что удостоился от друзей прозвища Похотливый Граф. Как говорится, о мертвых либо хорошо, либо ничего. Это относится и к собакам. Поэтому я не пророню о Беппо ни одного дурного слова, ведь все они непечатны, не дай бог, попадутся на глаза моим детям. Тем не менее после мирной кончины Беппо я несколько лет заводил только колокольчиковых животных. Если не знаете, что это такое, загуглите термин на Ecosia (поисковик экологически корректный, но его название упорно не поддается переводу). Колокольчиковые так малы, так непритязательны, что их вполне можно назвать прелестными; в их меню значатся только бактерии, так что они CO₂-нейтральны.

Конечно, отказаться от собак легче, если вы вообще не любите собак. Самым знаменитым ненавистником собак был Гете, а самым остроумным — Тухольский^[35], но этот левый радикал ненавидел не столько собак, сколько их владельцев. Его возмущало собачье послушание, слепая верность хозяину. «Нет, я вовсе не испытываю ненависти к собакам, — писал он в статье «Собака как существо верноподданное» (1922), — но терпеть не могу определенную породу людей, которые командуют собакой как бригадный генерал…» Это высказывание можно понять, если вспомнить контекст того времени, прусскую преданность государственной власти. В 1927 году, когда Тухольский опубликовал в «Вельтбюне» свой «Трактат о собаке, а также о шуме и шорохе», дело дошло до протестных нападений на редакцию и многочисленных отказов от подписки. Националистическая газета «Фёлькишер беобахтер» организовала настоящую травлю журналиста, Клаус Лоренцен сообщает об этом в книге, иллюстрированной Клаусом Энзикатом, которая оказалась чудесным памятником ненависти Тухольского к владельцам собак. «Я опубликовал сочинение, шуточный характер коего вовсе не собираюсь доказывать вам с пеной у рта, — писал Тухольский своему другу Георгу Грошу. — А в ответ посыпались такие письма, что мне стало не до смеха». В самом безобидном письме говорилось, что собаки имеют полное право облаивать журналиста.

«Человек заразил собаку крестьянским инстинктом собственности, — пишет в своем трактате Тухольский. — Пес превратился в безумного монокапиталиста. Он охраняет собственность, которой не может воспользоваться, ради собственности как таковой… Хозяева, которые запирают или сажают пса на цепь, заслуживают того, чтобы на цепь посадили их самих». Адскую кухню Тухольский представляет себе так: «Я варю что-то в котле под надзором директора прусского окружного суда. Ночью его сменяет капитан рейхсвера. Некто, сидя перед котлом, читает мне вслух старые газетные передовицы. Рядом стоит псарь, а в кухне томятся сорок два пса, они стоят, лежат, тявкают, рычат, лают и воют. Время от времени сюда заглядывает высокий гость с неба, чтобы с состраданием убедиться, что я все еще здесь, ибо это улучшает пищеварение небесного визитера. А собаки лают!..»

В литературе того времени кошкам живется намного лучше, чем собакам. Современник Тухольского Аксель Эггебрехт, классик 20-х годов, в своем знаменитом сборнике эссе и рассказов «Кошки» превозносит их как животных, которые всего лишь снизошли до общения с человеком, сохранив при этом независимость и свободу «как последнее божественное воплощение аморальности». С экологически политкорректной точки зрения кошки намного безобиднее собак, хотя бы потому, что они лучше приспособлены к городской жизни. Держать в городе собак, более крупных, чем такса (против такс не возражаю, иначе меня бы предали анафеме в Мюнхене), столь же абсурдно, как разъезжать в тракторе с прицепом по Швабингу в Мюнхене или Нейштадту в Гамбурге. Собаки должны жить в сельском доме, мокнуть под дождем, немного пахнуть псиной, лежать на старой подстилке у входа или в чулане, там, где хранятся старые резиновые сапоги и стоит шкаф с ружьями. Собак нельзя баловать. Избалованные, заласканные городские собаки — признак загнивающей культуры.

Одних млекопитающих мы окружаем заботой и лаской, тратим миллиарды на их корм, игрушки и аксессуары, а миллионы других, например свиней, наших настолько близких родственников, что мы должны бы здороваться с ними, называя по имени, отправляем на бойни. Вряд ли это делает честь нашей цивилизации. О том, как обращаются с животными в местах их массового содержания, то есть в промышленном сельском хозяйстве, можно прочесть во многих трогательных книгах. Индюшек, например, откармливают так, что они превращаются в живые горы мяса. Они не могут шелохнуться в клетках, ширина которых ограничена размером грудного мускула птицы. Генетическое сужение капилляров — заболевание, чреватое тяжелыми последствиями для здоровья, также чрезвычайно распространено в птицеводстве (90 % всех несушек в мире выращиваются двумя концернами).

Вот что пишет американский психолог Мелани Джой в своей книге «Почему мы любим собак, едим свиней и облачаемся в шкуры коров»: «Предприятия, производящие большую часть того мяса, которое оказывается у нас на столе, в сущности, невидимы. Мы их не видим. Мы их не видим, так как они находятся в отдаленных местностях, куда вряд ли попадет кто-то из нас. Мы их не увидим, даже если попадем туда и постучим в ворота, так как на территорию нас не пустят. Мы их не видим, так как их опломбированные фуры двигаются по дорогам часто без опознавательных знаков. Мы их не видим, потому что нам не положено их видеть». Каждый немец съедает в год в среднем 46 свиней. Это кажется страшным преувеличением, но дело в том, что свинина совсем незаметна в нашем меню. Когда мы едим рыбу или цыпленка (на немецком новоязе теперь говорят «чикен» или «шикен»), это очевидно. А свинину мы потребляем в виде кусочков сала или ломтиков колбасы.

К счастью, собственными глазами я еще не видел массовой бойни. Но я иногда навещаю своих друзей в Реда-Виденбрюке, откуда видны огромные здания заводов, принадлежащих лидеру немецкого рынка, концерну «Теннис фабрик». Там ежегодно забивают более 16 миллионов животных, что означает 40 000 убоев в день, включая воскресные и праздничные дни. То, что там происходит, выставляет нас в не слишком выгодном свете. Интуитивно каждый понимает, что 200 000 поросят, никогда не видевших солнечного луча, скученных на перфорированных поддонах, рожденных и откормленных только на убой, это непостижимая жестокость.

Еще несколько слов о наших меньших братьях — свиньях. Свиньи «умны, как дельфины, нежны и постоянны в любви и достаточно чувствительны, чтобы не связываться с кем попало, — сообщает нам Кора Стефан в своих „Мемуарах свиновода“. — Они игривы и непритязательны, дерзки и привязчивы, они хорошие бегуны и отличные пловцы и были бы лучшими друзьями человека, если бы человека не пугало собственное сходство с щетинистым зверем. Сходство не раз бывало причиной вражды». Еще о свиньях известно, что они узнают своего свинопаса по голосу, умеют общаться друг с другом, издавая сложные звуки хрюканья, и строить планы, например, чтобы встретить репродуктивного партнера для рандеву.

В детстве я несколько лет провел у родственников в Айфеле. Мы снимали несколько комнат в замке, окруженном рвом. Моими товарищами по играм были дети соседа, мелкого фермера, державшего дюжину свиней. Я часто играл со свинками, гладил их, давал им имена. Но однажды заглянул к ним как-то под вечер, а половина животных исчезла. Позже я издалека слышал, как забивают скотину, крики животных были действительно ужасными. Бруно (так звали фермера) избивал и своих детей, избивал нещадно, и, вероятно, я сужу предвзято, потому что с детства ассоциирую забой свиней с человеческой жестокостью. Впрочем, прочитав книгу «Свиньи» моего берлинского соседа Томаса Махо, я обнаружил, что хорошее (в историко-культурном смысле) общество разделяет мою симпатию к этим животным.

«Мне нравятся свиньи, — говаривал, например, Черчилль. — Собаки смотрят на нас снизу вверх, кошки смотрят на нас сверху вниз. Свиньи смотрят нам в глаза».

Махо напоминает о высоком статусе свиней в античности. Как известно, тогдашний верховный бог Кронос, услышав детский плач, проглатывал своих новорожденных детей. И проглотил всех, кроме Зевса. А маленького Зевса Кронос не нашел, так как свинячий визг заглушил плач младенца. Или взять хотя бы Одиссея. Вернувшись на Итаку, Одиссей первым делом побеседовал со свинопасом Эвмеем и посетил свинарник. А симпатия римлян к свиньям коренится в самой легенде об основании Вечного города, где главную роль играет свинопас. Согласно легенде, корыто с близнецами Ромулом и Ремом, плывшее по Тибру, после спада воды пристало к берегу. Плутарх рассказывает, как пришедшая с гор волчица, услышав плач детей, «припала к ним и с такой кротостью накормила их грудью, что старший царский свинопас Фаустул забрал их у волчицы и отдал на воспитание своей жене Ларенции». Так как по латыни слово lupa означает и «волчица», и «шлюха», позднейшие интерпретаторы заподозрили Плутарха в намеренном смешении понятий. Они утверждают, что не было никакой волчицы, а Плутарх сочинил свою трогательную историю, чтобы не приписывать спасение основателей Рима такой малопочтенной особе, как жена свинопаса, известная дурным поведением.

Махо сообщает, что больше всего свиньи ценятся в Азии. Правда, их забивают и в Китае, и на некоторых островах Тихого океана, но если уж забивают, то по самым торжественным поводам, например при заключении договоров или союзов, а часто просто взамен человеческой жертвы. Во всяком случае, нигде в Азии свиней не называют грязными животными. Напротив, считается, что они приносят счастье, плодовитость и богатство. Махо рассказывает об островах, где свиньи непринужденно живут среди охотников и собирательниц. «При рождении поросята торжественно получают имена, женщины носят их близко к телу, как собственных младенцев, а иногда кормят грудью». Он рассказывает также об исследованиях антрополога Иренеуса Эйбл-Айбесфельдта, наблюдавшего жизнь племени эйпо (Новая Гвинея, Центральное нагорье) и снявшего фильм о его отношении к свиньям.

Исследователь не навязывает нам представление об эйпо как о благородных дикарях, он прямо говорит, что в борьбе с врагами племя чрезвычайно воинственно и коварно. Но к свиньям оно относится как к близким существам: «Мы можем видеть, как свиней водят на поводке, носят на руках или таскают в плетенках. Дети, женщины и мужчины играют с животными. Вечером они вместе входят в хижину. Свиньи всегда рядом, атмосфера мирная».

Но и в нашем культурном ареале можно найти похожую любовь к свиньям. Махо цитирует знаменитого на всю Англию джентльмена-фермера сэра Уолтера Гилби, автора многочисленных книг по сельскому хозяйству. Однажды Гилби наблюдал за поведением умной свиноматки: «Она вбежала в сад, бросилась к молодой яблоньке и стала трясти ее, прислушиваясь, не упадут ли с дерева яблоки. Упавшие яблоки она подобрала и съела. После чего снова навострила уши и еще раз потрясла дерево, но ни одно яблоко не упало, и она ушла», Махо полагает, что свиньи — похожи на нас, у них есть чувства, они любопытны и чрезвычайно обучаемы. Одно из моих любимых высказываний о свиньях размещено на веб-сайте о содержании мини-свинок (когда они были в моде). «Мини-свинок не сравнить ни с какими домашними животными. Правда, они капризны и избалованны, как кошки, однако сами по себе не гуляют. Им нужно, чтобы их ласкали, чтобы с ними болтали. Они умнее собак, но никогда не раболепствуют и хуже поддаются дрессировке. Стоит подозвать собаку, и она немедленно явится на зов. Мини-свинки могут снизойти, а могут и не снизойти. Они — особы своенравные, у каждой свой характер».

С тех пор как я это прочитал, я избегаю свинины. А ведь моим любимым блюдом всегда был баварский и очень на него похожий швейцарский колбасный салат. К счастью, теперь фирма «Рюггенвальдер мюле» предлагает его вегетарианскую альтернативу. Это постное блюдо поразительным образом почти вкуснее того сервелата, который подают в цюрихском «Кроненхалле», когда вы заказываете их фирменный, якобы лучший в мире, колбасный салат.

Самой эффективной мерой против изменения климата писатель Джонатан Сафран Фоер считает изменения в нашем меню. Совсем отказаться от мяса трудно. Может, договоримся просто питаться по старинке: есть поменьше скоромного, а если уж скоромное, то дичь с клюковкой и красной капустной. И только по воскресеньям. Дикие животные хотя бы поживут немного в свое удовольствие, прежде чем мы их убьем. А куры, индюшки, бараны, телята, свиньи — им такого счастья не видать.