Зеленый гедонист

О счастье быть изумрудно-зеленым

Я дважды пытался выступить в роли серьезного автора, но теперь опомнился. Я возвращаюсь к своему истинному призванию.

Мое истинное призвание, нравится мне это или нет, — arbiter elegantiarum, законодатель моды, эксперт в вопросах хорошего вкуса. Однажды меня уже посещало похожее чувство внезапного озарения. Я испытал его благодаря моему тогдашнему шефу, Флориану Иллешу, возглавлявшему редакцию берлинского издания «Франкфуртер альгемайне цайтунг». К тому времени я успел заслужить известное уважение в кругу коллег и надеялся на продвижение по службе. И вот как-то раз шеф отзывает меня в сторону и просит дать ему дельный совет. Наконец-то, возликовал я, сейчас мы с ним обсудим глубокий философский вопрос, решим сложную интеллектуальную проблему, и он оценит по достоинству мою ученость и мудрость. «Просвети меня, Александр, — вопросил Флориан, — можно ли надевать красные носки к синему костюму?»

И есть еще одна причина написания этой книги. Климатический кризис вызывает такое беспокойство, что я больше не смею дилетантски рассуждать об истории и этике, но обязан заняться насущным вопросом стиля: возможно ли быть зеленым и при этом сохранять жизнелюбие? Я берусь утверждать, что экологическая ответственность может появиться, только если развивать интерес и вкус к жизни, но никак не путем запретов и угроз самоуничтожения. Давно пора поблагодарить борцов с углеродными выбросами за их заслуги, за всеобщую встряску и вместо эсхатологических страшилок обсудить то, что в продвинутых кругах называется утопическим прагматизмом, а в еще более крутых продвинутых кругах — «гедонистической устойчивостью». Ответственное отношение к природе и живым существам может и должно доставлять радость и удовольствие. И хватит заниматься глупостями, которые навязывает нам индустрия развлечений.

Те, кто отрицают экологическую катастрофу, — идиоты. Думаю, с этим согласятся все. Мы, люди, грабим природу. Отрицать это глупо. Все признают, что промышленная революция усилила негативное воздействие человеческой деятельности на экологию. Общеизвестно, что с середины XX века, когда началась эпоха массового потребления, последствия грабежа становились все более разрушительными. Появлялись и появляются все новые страны, желающие урвать свой кусок от пирога благополучия. И вряд ли можно отрицать, что это привело к резкому увеличению выбросов в атмосферу углекислого газа, достаточно взглянуть на кривую этих выбросов, похожую на хоккейную клюшку. Совершенно очевидно, что мы причиняем миру вред. Некоторым людям это безразлично, но так оно и есть. Мне это не безразлично. Считается, что за последние 450 миллионов лет было всего пять периодов столь же быстрого вымирания биологических видов. В последний раз так много растений и животных погибло в результате падения на землю астероида.

К тому же население планеты стремительно увеличивается. Беккенбауэр^[2] был прав, когда сказал (по другому поводу), что Господь радуется любому из детей человеческих, но только за время жизни Беккенбауэра число жителей нашей планеты утроилось. Больше половины обитателей Земли уже сейчас живут в городах, через несколько лет две трети мирового населения станут горожанами и потребление приобретет городской характер: вентиляция, отопление, автотранспорт, авиация, шопинг… Ясно, что со временем это создаст большие неудобства.

«Давайте отравим реки! Сожжем джунгли! Разрушим атмосферу! Никто в здравом уме не потребует такого», — прочел я недавно в комментарии одного из редакторов «Нойе цюрихер цайтунг». Автор подписывается говорящим именем Кристоф Шмуц^[3]. «Планета, — пишет господин Шмуц, — это тот сук, на котором сидят все люди. Бессмысленно пилить сук, на котором сидишь. И каждому хочется, чтобы сук был здоровым, крепким, зеленым». Вопрос только в том, как сохранить его зеленым и прочным. По тому вопросу мнения расходятся.

«Долой бензин!» — кричат климатические активисты. Но это означает, что мы просто продолжим потреблять его, как прежде, но немного меньше, и маркировать топливо как экологически чистое. Мы поощряем производство электромобилей и не успокоимся, пока не установим электрозаправки на каждом углу, не задумываясь, в каких условиях добывается сырье, надолго ли его хватит и вообще, откуда берется ток. Может, стоит сделать ставку на совершенно новые формы мобильности? Считается, что проводить эффективную экологическую политику — значит повышать налоги на авиаперелеты. Так и быть, соглашаемся мы, повышайте, но не слишком. Чтобы мы могли себе позволить семейный отпуск. Бензин все дорожает. Так и быть, соглашаемся мы, пусть дорожает, но не слишком. Чтобы мы продолжали ездить на автомобилях. В сущности, мы хотим потреблять, как потребляли, разве что чуть-чуть зеленее, дороже и с нечистой совестью.

Это и есть наш ответ на вызовы времени?

Я задал себе вопрос: возможен ли экологически сознательный образ жизни? Я постарался честно на него ответить и написал эту книгу. Я действительно верю, что такой образ жизни может доставлять удовольствие в самом прямом значении слова. Давайте ослабим наше разрушительное воздействие на окружающую среду — и климат может стать практическим этическим тренингом. У древних греков sophrosyne, то есть самообуздание, вообще считалось самым важным человеческим упражнением. Впрочем, угрозы оцениваются по-разному. Если правы те, кто предсказывает глобальное потепление, нам угрожает большая опасность и нужно срочно принимать меры. Если правы скептики, не признающие климатического кризиса, то все это просто истерия. Поверив мрачным предсказаниям, мы почти ничем не рискуем. В худшем случае поддадимся панике, зато немного обуздаем свое бессмысленно чрезмерное потребление, перестанем бездумно загрязнять окружающую среду, будем осторожнее тратить ресурсы и осваивать передовые технологии.

Я, во всяком случае, твердо решил участвовать в спасении мира: не тратить время и силы на создание алиби для нечистой совести, но вести иной образ жизни. Чтобы отличие было действительно ощутимым для мира и для меня самого. Я хотел бы жить зелено, экологически корректно, климатически нейтрально, сдержанно и сознательно по отношению к окружающей среде.

Уже при первых попытках я столкнулся с весьма безрадостными мелочами. Вчера, например, купил натуральную зубную пасту и зубную щетку из дерева и конского волоса, а паста не пенится, на вкус как известка и оставляет крошки во рту. Магазин, где я приобрел эти необходимые вещи, находится в центре Копенгагена, называется «Pure» и считается одним из самых модных парфюмерных бутиков в Европе. Там продаются такие чистые средства ухода за кожей лица, телом и волосами, что хоть на хлеб их намазывай и ешь.

Паломничество в Данию я совершил в поисках вдохновения для этой книги. Дело в том, что Копенгаген — очень своеобразное (в положительном смысле) место. В телесериале «Борген» датский премьер каждое утро приезжает в свой офис на велосипеде, велодорожек там больше, чем в любой другой столице Европы, светофоры включаются так, что велосипедист всегда имеет несколько секунд преимущества перед прочим транспортом. На любом углу найдется веломастерская. Каждое третье средство передвижения — «грузовой» велосипед, на котором можно провозить двоих или троих детей. По-моему, Копенгаген выглядит так, как будет выглядеть все в Европе, если зеленая перестройка нашего континента все-таки произойдет.

Рад сообщить, что все выглядит не так уж плохо.

Взять, к примеру, район Егерсборггаде в округе Норребро. Здесь, на краю одного из самых красивых парков (и кладбищ) Скандинавии (с могилой Кьеркегора^[4]), сохранилось много домов в стиле модерн, построенных в начале прошлого века. Но там, где прежде были перекрестки, теперь разбиты импровизированные мини-сады, а на месте городских газонов появились участки экологически чистой застройки. Прямо в городе люди выращивают свои овощи по проектам так называемого городского садоводства. Минуешь эти заросшие городские сады, завернешь за угол и окажешься в районе Егерсборггаде. Район небольшой, его пересекаешь за пять минут, но здесь можно бродить часами. На улице пахнет домашними пирогами, каждая лавочка носит смешное название, в одной из витрин красуется плакат: «Кончай гребаный шопинг!» В магазине игрушек торгуют только игрушками из вторых и третьих рук; перед развалом, где продаются кимоно, толпятся женщины, явно увлекающиеся йогой; мужчины, несмотря на их одинаковые бороды и забавные майки, производят впечатление людей независимых и хладнокровных. Везде установлен бесплатный вай-фай, кафе-мороженое называется «Банан», призыв: «Не психуй! Больше жизни!» звучит как гениальная идея. В лучшем ресторане района подают только овощи, доставленные утром с собственной небольшой фермы, расположенной в 50 километраж от города. В кафе «Манфредс» можно заказать и мясные блюда, но, прежде чем вы съедите животное, вам могут поведать его биографию и вручить его генеалогическое древо. Чуть дальше, в «Кафе-Коллектив», вас восхитит самая вкусная в мире вегетарианская яичница «Бенедикт» (понятия не имею, из чего они стряпают «бекон», но на вкус он лучше мяса). Для наших супервегетарианцев я нашел там салат из свежей капусты с зеленью, квашеную капусту домашнего приготовления, активированный^[5] миндаль, соленый фенхель, ягоды лайчи и кинзу.

Район Норребро настолько экологичен, что по сравнению с ним Фрайбург-им-Брайсгау просто Чернобыль. В порту Копенгагена можно плавать в море. Даже Кристиания, автономная коммуна хиппи, сияет чистотой. Используемая энергия тоже якобы безупречно чиста.

Большая часть населения инвестировала средства в возобновляемые, не создающие выхлопов виды энергии, которыми снабжается территория Копенгагена и окрестностей. Все пайщики получили теперь почти восемь процентов прибыли. К 2025 году энергоснабжение Копенгагена будет полностью самоокупаемым. Путеводитель «Lonely Planet» рекомендовал путешественникам по Европе в 2019 году первым делом посетить датскую столицу. Ведь там, в частности, имеются такие достопримечательности, как Копенхилл, единственный в мире мусоросжигающий завод, настолько чистый, что служит копенгагенцам местом для прогулок. Его крыша спроектирована таким образом, что ее можно накрыть искусственным снегом и использовать как горнолыжный спуск. «Мы можем формировать мир, — излагает свое кредо архитектор проекта Бьярке Ингельс^[6]. — Мой ребенок, например, вырастет в мире, где кататься на лыжах и дышать свежим воздухом на крыше мусоросжигающего завода будет самым обычным делом». Он выдвигает и другие смелые тезисы: «Мы должны расходовать энергию, это отличает нас от мертвой материи. Следовательно, расход энергии — дело хорошее, по крайней мере, если вы считаете, что жизнь — дело хорошее. Давайте расходовать энергию, а не растрачивать ее впустую». В пригороде Орестад Ингельс осуществил инновационный проект самодостаточного комплекса «Дом-восьмерка». Построенный в форме восьмерки комплекс площадью 62 000 квадратных метров состоит из 476 жилищ с озелененными покатыми и приподнятыми крышами. Зеленые насаждения между жилищами задуманы так, что позволяют использовать весь комплекс как беговую дорожку. Все это хозяйство энергетически оптимизировано и связано с местным общественным транспортом (двенадцать минут до центра города), так что личный автомобиль здесь без надобности. Еще более инновационный проект Бьярке Ингельса «Город в океане» должен быть реализован к 2050 году. Он задуман как жизненное пространство для десятков тысяч людей, живущих на воде, — если действительно появится что-то вроде затопленных перенаселенных городов. Высказывая подобные идеи, Ингельс явно насмехается над угрозой глобального потепления. Разумеется, «Город в океане» мыслится им как самодостаточная экосистема без выхлопных газов и отходов. Бьярке Ингельс — абсолютная суперзвезда Копенгагена и один из самых востребованных экоархитекторов во всем мире.

Выходит, Копенгаген — прямо-таки идеальное место для размышлений о том, как сделать свою жизнь более зеленой, приятной и современной. Впрочем, здесь я должен внести ясность: в научной стороне дела я разбираюсь так же мало, как и вы. Вопрос, как работает канализация у меня в доме, застал бы меня врасплох. Однако мое невежество сочетается с некоторым недоверием к добросовестности науки, и я считаю это здоровым скептицизмом. Ведь суть науки в том, что она всегда получает только временные результаты, которые позже сама опровергает. Кроме того, и в науке существуют мода и групповщина. Наряду с множеством понятных вещей в научном мире циркулирует так много нелепостей, что никто из нас, профанов, никогда не сможет проверить всё в деталях.

Одни говорят, что мы переоцениваем роль углекислого газа в глобальном потеплении. Другие говорят, что меры по борьбе с выбросами CO₂ обойдутся нам в триллионы, но не приведут к желаемым результатам. Третьи считают, что наш способ ведения хозяйства нужно было радикально изменить тридцать лет назад, а с тех пор мы выбросили в атмосферу столько углекислого газа, что даже самые жесткие контрмеры лишь немного затормозят и смягчат роковые последствия нашей жизнедеятельности, так как мы безнадежно с ними опоздали.

Доверие внушают те, кто видит смысл в сокращении выбросов, но предупреждает, что в какой-то степени это нас дезориентирует. Имея в виду только проклятый CO₂, мы забываем о других, не менее важных задачах, например о доступности пресной воды в странах третьего мира. Или о защитных мерах (переселении или постройке плотин) в тех регионах, которым необходима помощь в связи с изменением климата.

И наконец, есть те, кто верит в будущее. Они требуют безотлагательных мер против выбросов CO₂, но заявляют, что мы принимаем неправильные меры: лихорадочно инвестируем в экологически чистые, но устаревшие технологии. А нужно вкладывать намного больше денег в разработку совершенно иных, совершенно новых технологий. Эти оптимисты досадуют, что из-за громогласных пророчеств о конце света мы упускаем гигантские возможности обновления, которое сулит эколого-экономическая перестройка. Европейцев обгоняют и оттесняют другие страны. В эмиратах Персидского залива проектируют поезда, которые будут двигаться со скоростью 1200 км в час. Из десяти самых продаваемых автомобильных марок только одна производится в Германии. Компании, о коих мы и слыхом не слыхали, например «Вид» из Китая, продает в шесть раз больше электромобилей, чем «Фольксваген». Экооптимисты утверждают, что с нашими знаниями и опытом мы могли бы стать лидером на мировом рынке альтернативных технологий, а мы вместо этого, не думая о нашем будущем, мечтаем об антиросте^[7], предаемся фантазиям о деиндустриализации вроде плана Моргентау^[8].

Я не могу судить, какие из приведенных выше мнений правильны, а какие нет. Я могу судить о своей жизни, о своих привычках потребления. Если я хочу изменить мир, вероятно, было бы неплохо начать с моего микрокосма.

Я знаю, многие нервно воспринимают ссылки на скандального канадского психолога Джордана Б. Питерсона^[9], но его совет «Если хочешь спасти мир, для начала наведи порядок у себя в комнате» возражений не вызывает. Ведь он говорит то же самое, что и всеми почитаемый Далай-лама. А тот однажды сказал: «Если ты думаешь, что слишком мал и потому ничего не добьешься, попробуй заснуть в комнате, где пищит комар». У каждого человека есть возможность немного подтолкнуть мир в правильном или неправильном направлении. Как раз в этом суть знаменитой речи Александра Солженицына на церемонии вручения ему Нобелевской премии. Каждый из нас на кого-то влияет, особенно когда он (по крайней мере, я отношу это к себе, чего и вам желаю) служит кому-то примером для подражания. Но прежде чем рассуждать о проблемах зеленого образа жизни, давайте четко сформулируем основной вопрос: какую позицию занимаю я как человек и занимает человечество по отношению к природе? И вообще, что такое, в сущности, природа?

По традиции мы, немцы, относимся к природе очень трепетно. Особенно к деревьям. Прежде чем мы (с грехом пополам) приняли христианство, гигантские деревья почитались в Германии как священные. Наши предки считали исполинский ясень центром мира, по которому шныряет белка Рататоск, приносящая новости. Потом конечно же елка. Все мы как один на Рождество выстраиваемся перед елкой. Разве это не забавно? Да еще всевозможные сказки и мифы, прославляющие лес как убежище от цивилизации, как место, куда человек стремится всей душой, но также как глушь, где царят дикость и необузданность.

Мой отец был егерем, он понимал, что такое лес. Половину детства я провел в лесу. Обычно отец не стрелял. Сейчас я упоминаю об этом не для того, чтобы успокоить любителей животных. Мой отец кое-что знал об охоте, он всегда говорил, что популяция дичи искусственно завышается, чтобы на охоту могли ездить дантисты и адвокаты, ведь это их любимое развлечение. Для настоящих охотников хороший лес тот, где дичи мало. Для них охотиться на самом деле означает часами сидеть тихо и смотреть по сторонам. Я провел много часов, сидя с ним в засаде. Тогда это меня раздражало, сегодня я ощущаю очарование леса. Дни с отцом всегда начинались очень рано. Видеть, как на рассвете лес просыпается, и особенно слушать, как он просыпается, — в этом и впрямь было нечто чудесное. По крайней мере, так я думаю об этом сегодня. Запах мокрого дерева и свежей травы, музыка певчих птиц, шелест и шорох зверей в подлеске… Мне уже в детстве было ясно, что растения, в том числе деревья, — живые организмы, хотя тогда я еще не прочел Толкина и Роальда Даля^[10]. Помните историю человека, сошедшего с ума из-за того, что он изобрел машину, с помощью которой мог слышать крик травинок, когда их косят? А то место во «Властелине колец», где Древобород оплакивает своих поваленных сородичей? «О! Многие из этих деревьев были моими друзьями. Я помнил их еще орехами и желудями».

Конечно, я проглотил книгу Петера Воллебена^[11]. Именно он подтвердил мое глубокое, сформированное в детстве убеждение, что деревья могут разговаривать друг с другом. Моя дальняя родня, дремучие лесники, упрямо отвергают Воллебена, обзывают его «экошутником», ведь он описывает, как буки корнями поддерживают связь со своими соседями, предупреждая их о нашествии насекомых и даже, при необходимости, подпитывая растворами сахара. А мне это было ясно и понятно.

Но как раз от упомянутых выше дремучих родичей я позже узнал, что немецкий лес имеет так же мало общего с природой, как лапша пятиминутного приготовления «Магги» — с домашним супом. Восемьдесят процентов лесов Германии — не первобытные леса, а лесопосадки, то есть плантации. Во всей Европе, за малыми исключениями в Скандинавии и Польше, уже не осталось натуральных лесов. Будь наши леса натуральными, в них не было бы сухостоя, они не боялись бы ураганов, а с жуком-древоточцем быстро расправлялся бы дятел, ведь древоточец — его любимое лакомство. Натуральные смешанные леса состояли бы главным образом из лиственных пород, их не так-то просто, не так выгодно использовать. А сосновые леса Германии — это монокультура, древесная масса, по выражению Воллебена.

Приводя в пример лес, я хотел показать, что наши представления о реальности, стоящей за романтическими идеями и красивыми словами, весьма расплывчаты. Со словом «природа» так оно и происходит.

Различие между натурой и культурой начинается с затруднения, возникающего в тот момент, когда мы говорим о природе вообще, отделяя себя от нее и тем самым по умолчанию признавая, что мы не являемся ее частью. Но ставя природу на пьедестал, мы еще больше отдаляемся от нее и делаем из натуры — вот именно — культуру. Лучший тому пример — охрана природы. Раз мы ее охраняем, значит, мы ее огораживаем, отгораживаем, производя нечто искусственное. Мы определяем некое состояние природы как первоначальное и достойное охраны — его-то и охраняем. Налицо вмешательство, вторжение в природу, то есть культура. Почти все ландшафты, кроме нескольких глухих мест в пустыне Гоби, превращены, строго говоря, в культурные ландшафты. В сущности, французские парки с их безжалостно обрезанными изгородями, их прямыми дорожками и геометрической игрой форм — более честные сады, чем так называемые английские, имитирующие естественность. Французские парки открыто демонстрируют, что человек склонен насиловать природу.

Мы не можем иначе. Хотя бы потому, что природа довольно груба и жестока. Когда принц Чарльз, закатывая глаза, мечтательно рассуждает о «матери-природе», это прекрасно, но и сентиментально. Природа не мать. Рак — тоже природа. Самые токсичные вещества — натуральные яды. Натура сама по себе сплошное вытеснение и умерщвление, аморальная зона. Даже наш друг лес беспощаден, там идет безжалостная борьба за свет и жизненное пространство, тесно прилегающие друг к другу деревья — смертельная угроза для подлеска, лишенного света. Все маленькое, миленькое, слабое беспощадно выкашивается природой. Когда молодые лани попадают в лес, они первым делом обгрызают самые сочные побеги, то есть молодые подрастающие деревья. Природа жестока, и лучше всего это известно тем, о ком мы с умилением говорим, что они живут «в гармонии» с природой. «Хотите знать, что такое природа, — спрашивает один из моих любимых авторов, великий Жозеф де Местр^[12], — тогда взгляните на так называемого естественного человека. Он убивает, чтобы прокормиться, он убивает, чтобы одеться, он убивает…» Он вырывает кишки у ягненка, чтобы извлекать волшебные звуки из своей арфы, отнимает бивень у слона, чтобы сделать игрушки для своих детей, его обеденный стол завален трупами.

Как теперь стало известно, бушмены Калахари, которых мы были склонны идеализировать, традиционно действуют очень жестоко, когда, например, охотятся с помощью лесных пожаров или выжигают целые регионы, чтобы создать пастбища для своего скота. Так что разрушение флоры и фауны началось задолго до промышленной революции. Наши предки, якобы столь близкие к природе, были экологическими преступниками. Там, где они появлялись, сразу же начиналось драматическое вымирание видов. Уже шумеры и вавилоняне были знакомы с вредоносными монокультурами.

В какой момент проявилась человеческая страсть к разрушению, трудно сказать. Кажется, давно, примерно 12 000 лет тому назад, когда мы решили прекратить охоту и собирательство и начали вести оседлый образ жизни. Эта так называемая аграрная революция была великой и необратимой цезурой в истории человечества. Ее далеко идущие последствия полностью изменили наше существование. С этого момента люди перестали, так сказать, ладить с природой, стали с ней бороться, укрощать ее, что-то у нее отвоевывать, господствовать над ней.

«Назад к природе!» — звучит неплохо. Даже «шампунь с натуральными ингредиентами» звучит неплохо. Но разве мы и впрямь хотим вернуться назад? И даже если так, существует ли какой-то путь назад к природе?

Некоторые экологи, в том числе даже серьезные ученые, такие как Юджин Одум^[13], считают единственным решением проблемы демонтаж северной мировой экономики. Критика роста как приемлемая, хотя и второстепенная тема до сих пор обсуждается на экономических семинарах. Но факт остается фактом: изменить наш способ хозяйствования и наш разорительный образ жизни, вернуться на доиндустриальный уровень — нереально. Вроде бы существовали культуры, которые нашли этот путь, резко затормозили и сделали разворот. Но только в легендах. Например, в легенде об индейцах племени хохокам. Якобы задолго до Колумба они вели систематическое аграрное хозяйство, строили каналы, но в один прекрасный день обнаружили, что стали рабами своих достижений, и решили вышвырнуть все орудия труда и утварь и вернуться к образу жизни предков. Но это, как сказано, легенда. В реальности маневры типа «Назад, к корням!» кончаются так же скверно, как в случае с одним парижским интеллектуалом из Камбоджи по имени Салот Сар, а по прозвищу Пол Пот, или «брат номер один». Придя к власти в своей стране, он отправил тех, кто сидел в городах и конторах, собирать урожай на рисовых полях, потом приговорил всех к принудительным работам и, наконец, физически уничтожил четверть населения на «расстрельных полигонах».

Но если нет пути назад, к природе, может, есть какой-то способ жить в ладу с природой? Хайдеггер думал, что нет. Он выдвинул шокирующий тезис: в эксплуатации природы виновато в конечном счете европейское христианство. Дескать, оно слишком буквально истолковало стих Ветхого Завета: «И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт. 1, 28).

Впрочем, у Хайдеггера были испорчены отношения с церковью (а она в свое время его поощряла, он был обязан ей своим образованием). Поэтому он не желал признавать, что благословение Книги Бытия можно истолковать совсем иначе. Требовательней и деликатнее. Во всех архетипических сюжетах от Библии до Уолта Диснея речь идет, скорее, о том, что можно использовать природу, но нужно лелеять ее (прекрасное, забытое слово, мой отец часто произносил его).

Процитирую хотя бы из «Короля львов», старого мультфильма Диснея:

«Все, что ты видишь вокруг, существует в хрупком равновесии.

Как кораль ты должен понимать это равновесие и уважать все создания, от ползучего муравья до прыгучей антилопы».

Конечно, трепетное отношение ко всему живому (здесь это звучит весьма поэтично) могут испытывать лишь те, кто ценит жизнь как таковую. И это очень трудно дается современным борцам за охрану окружающей среды. А ортодоксальные экофундаменталисты, сторонники «глубинной экологии», в том числе такие влиятельные фигуры, как Пауль Эрлих, Дэвид Судзуки, Раджендра К. Пачаури, Альберт Гор^[14], считают человека злостным хулиганом, если не вредоносным паразитом. Как в известном анекдоте.

Встречаются две планеты.

— Что с тобой? — спрашивает одна. — Ты выглядишь ужасно.

— Люди, — отвечает другая.

— Не волнуйся, эта зараза скоро пройдет.

Все основные политические идеологии антропоцентричны. Это означает, что они сфокусированы на благополучии человека. Зеленое мышление — единственная политическая идеология, основанная на предпосылках, не ограниченных антропоцентризмом. Эта давняя аристократичная традиция идет от Конрада Лоренца через Александра Кинга^[15] к английскому принцу Гарри. Лоренц в одном из своих последних интервью сказал: «Человечество не сделало ничего разумного, чтобы воспрепятствовать перенаселенности. Как тут не порадоваться СПИДу». Кинг, один из основателей Римского клуба, заметил по поводу борьбы с малярией: «Моя проблема в том, что эта борьба способствует перенаселенности!» А принц Гарри дал обет: в интересах охраны окружающей среды иметь не более двоих детей. Звучит жестко, но именно такова позиция классической школы «глубинной экологии», на которую ссылается современный экологизм. В конечном счете он опирается на мышление, враждебное людям.

Тот, кто аплодирует принцу Гарри, рассуждает с респектабельной позиции «глубинной экологии». Но точно так же рассуждал один из американских подростков, совершивших массовое убийство в средней школе «Колумбайн». В своем дневнике он писал, что планету якобы необходимо избавить от паразитов. «Человеческую расу не стоит защищать. Ее стоит только убивать. Верните землю животным. Они того заслуживают, а мы нет».

Согласитесь, это не столь уж дальновидное размышление. Не может быть, чтобы у нас остался выбор только между большим и меньшим злом. Это противоречит философии и логике. Если есть зло, значит, есть и добро. А если есть добро, его можно творить. Люди — не чумные микробы.

«Хочу, чтобы вы убоялись!» — говорит Грета^[16]. Неужели это здравая идея? Что, как не страх, провоцирует самое дурное в людях? Вполне возможно, что существует связь между устрашающими посланиями «климатического поколения» и ненавистью цивилизованного человечества к себе, выражаемой в шутках, подобных анекдоту о встрече двух планет. Ведь страх — типичная реакция людей на когнитивный диссонанс. Философия модерна внушила нам, что мы счастливы лишь тогда, когда все свободны, независимы и автономны. Что ж, человек эпохи модерна наконец-то избавился от своих уз, почувствовал себя свободнее, раскованней, но вынужден платить за это чувством неуверенности, незащищенности. А дальше философия постмодерна провозгласила деконструкцию морали, отмену любых заповедей и запретов. Все, что когда-то считалось законным и обязательным, было отброшено. Это еще больше освобождало и пугало нас. В сухом остатке — страх и ненависть к себе. Потому-то возмущение борцов с потеплением направлено в первую очередь на Европу и Северную Америку.

Смею утверждать, что страх и ненависть к себе — плохие советчики, если речь идет о формировании благополучной жизни на этой планете. В любом случае основная предпосылка моей книги: «Хорошо, что вы есть!» Думаю, у нас есть возможность действовать во благо самим себе и своему окружению. Необязательно сразу бросаться на помощь человечеству. Начнем с того, что исправим некоторые неудавшиеся проекты и тем самым потихоньку, шаг за шагом, будем улучшать мир.

Раз уж мы так стремимся к менее разорительной жизни, хотим укротить наше бездумное потребление, стоит учесть одно обстоятельство, благоприятствующее нашим стремлениям.

К счастью, в нашу эпоху престижными считаются не только материальные ценности. Сегодня никого не удивишь роскошным автомобилем. На водителя «порше кайен» подчас смотрят косо — как на асоциального субъекта, который нуждается в услугах психиатра. Раз он водит «порше кайен», значит, ест бифштексы, украшенные сусальным золотом, бьет своих детей и пьет кровь юных тюленей. А тот, кто демонстрирует экологическую сознательность, делает это не только из моральных соображений, но и потому, что хочет выглядеть, как «те, наверху», что ведут себя скромнее, а уж они-то знают, как следует себя вести.

Попросту говоря, никто не желает выглядеть болваном, который жует паприку и руколу, обработанные пестицидами, носит вьетнамки, которые могут попасть в брюхо дельфина, и водит автомобиль, больше похожий на дорогущую недвижимость, чем на транспортное средство. Шиком считается «здоровый и устойчивый образ жизни». Социополитическая тема экологии, некогда интересовавшая только маргинальные группы, стала отличительным признаком городских элит. Правда, есть у нее этакий эгоистический эпикурейский привкус: как будто значение имеют только персонально ваше хорошее поведение и персонально ваша чистая совесть. Но возможно, что пресловутые экологи-аристократы и все голливудские зануды, вроде Леонардо ди Каприо, с их «тойотами приус», энергосберегающими лампами и компенсационными выплатами за авиаперелеты, больше способствовали экологически корректному поведению, чем Клаудиа Рот, десятилетиями выступавшая со страстными речами на эту тему. Мне больше по душе те, кто показывает пример экологически корректного поведения и все-таки получает удовольствие от жизни, чем проповедники аскетизма и постоянного страха. Один из немногих, кто это понимает, — Илон Маск^[17]. Экологически корректный образ жизни должен быть привлекательным, в наше время «тесла» просто круче, чем «порше».

Как бы то ни было, дебаты о климате, новый подход к проблемам экологии дают нам исторический шанс. Шанс обрести такой стиль жизни, когда мы откажемся от безумного потребительства, от девиза: «Всё — для тебя, стоит только нажать кнопку! Можешь есть все, что можешь!» И не ограничимся мерами, которые лишь успокаивают нашу совесть, но действительно перестроим свое мышление.