Земля заката

Глава 5. Свиноустье

Через неделю подошли к первому по-настоящему крупному городу на их пути, чтобы продать рыбу и загрузиться углём. Назывался он Свиноустье. А по-немецки – Швайнемюнд.

Скаро решил немного просветить Сашу.

– Приближаемся к Свиноустью. Поляки его называют Свиноуйсьце. Но так говорить – язык сломаешь! Тут живут пшеки и немного фрицев. Со вторыми гораздо меньше проблем, чем с первыми. А ещё тут ошивается шушера с половины Восточной Европы, потому что вдали от морей нормальной жизни нет.

К их беседе присоединился бывший неподалёку боцман.

– Есть тут и наши… хотя они уже не наши.

Что он имел в виду, Младший и другие спрашивать не стали. Боцман вообще иногда странные вещи выдавал. Как будто для него Война, и даже довоенные события, случились вчера. Книжек боцман не читал, но Младший видел у него много вырезок из старых газет.

Николаич напомнил, чтобы были осторожнее в городе и не нарывались на неприятности.

«А то нас выкинут отсюда и заправлять не будут. Даже если очень захочется всё разнести… держите себя в руках».

Этим же вечером они пришвартовались.

Первые два дня на берег никого не отпускали. Началась погрузка-разгрузка, работы хватало всем, в том числе и местным докерам. У их гильдии был на это патент.

Ещё надо было уладить формальности с местными властями и пополнить запасы.

Младший должен был сопроводить боцмана в торговую фирму. Грамотного и умеющего работать с цифрами, Данилова привлекли к задачам по торговой части. Ничего творческого – чистая рутина: донести коробку с документами, а потом помочь заполнять бланки и перепроверить арифметику. Боцман был дальнозоркий и плохо видел вблизи.

Он сказал, что им нужно в контору “Zawadzki i synowie, ltd.”. То есть «Завадский и сыновья». Здесь судно приобретало продукты для автономных походов в море, а также многочисленные мелочи вроде краски, тросов и машинных масел. Здесь же надо было заплатить за поставку угля.

Младший понял, что тут имеются не только мелкие лавки или купцы, но и довольно крупные торговые компании.

Город был богат. «Ляхи» оживили стокилометровую железнодорожную ветку и по ней на паровозах возили грузы. В гавани Младший видел много судов, одно из них было похоже на средних размеров танкер.

В Свиноустье имелся нефтеперерабатывающий завод. Не кустарные нефтяные «самовары», похожие на самогонный аппарат, где получают дрянное топливо, а полноценная, собранная по старым технологиям фабрика, где получали дизельное топливо, бензин и что там ещё делают из нефти…

На судне служили два поляка, поэтому язык с кучей шипящих согласных Младшего не удивил. Сначала не понятно ничего, но, если собеседник не тараторит слишком быстро и разговор идёт не о высших материях, то процентов семьдесят слов начинаешь «разуметь». А до смысла остальных тридцати можно додуматься.

Читать было даже проще, если, конечно, латиницей владеешь. Это он понял, пролистывая журналы в кают-компании. Там их имелась большая стопка, читанных-перечитанных, в сносном состоянии и в виде отдельных листков без обложки; толстых с большим количеством текста и иллюстрированных, совсем почти без букв, с «весёлыми» картинками; на английском, немецком, русском и ещё не пойми каких языках. Имелась и парочка польских журналов. «Przekrój» – разобрал Саша, хотя не знал, как это произносится. Вроде бы там был юмор.

Вспомнил, как дед рассказывал ему о своих корнях. Дедова прабабушка была из поляков, а ее предков сослали сюда ещё при царе (ему было тяжело представить такую древность). Значит, и в нём есть частичка польской крови. А ещё, как говорил дед – возможно, мордовской или татарской. А по линии бабушки, скорее всего, казаков и коренных народов Сибири: то ли алтайцев, то ли шорцев.

В общем, мешанина. Но дед подчеркивал, что до Войны люди гораздо чаще переезжали с места на место, ведь были и поезда, и корабли, и самолеты. Поэтому случались межнациональные браки. В Сибирь ехали люди со всей территории огромной тогда страны. Иногда добровольно ехали, иногда нет. Но уже через два поколения большинство из приехавших откуда-нибудь с Кавказа или Татарии говорили о себе, что они русские. И даже просили звать себя, допустим, не Мансур, а Миша, не Зульфия, а Зина. Выходит, национальность – это не кровь, а то, кем ты себя считаешь. Если с этим согласны окружающие.

Впрочем, так было раньше. Сейчас еще больше зависит от «малой родины» – или ты родился в дикой глуши, или в почти цивилизованном городе.

Отойдя совсем недалеко от территории порта, они приблизились к трёхэтажному кирпичному зданию, аккуратному, но без излишеств, обнесенному невысоким кованым заборчиком. Ворота были открыты.

Перед входом был разбит небольшой садик. Там висели два запрещающих знака.

Prosimy nie deptać trawnika!

Zakaz wyprowadzania psów!

И если с первым было всё понятно: не топтать газон, то второй поставил Сашу в тупик. Только интуиция подсказала ему, что это не про заказ собачьего мяса, а про то, что псов запрещается здесь выгуливать.

Уже одно это о многом говорило. В городе были и декоративные собаки, и газоны, которые нельзя топтать.

Вооруженной охраны не было видно, но это не значит, что её нет. Младший заметил пару видеокамер.

Входные двери были с электронными замками и сами открылись перед ними.

Их приветствовал невысокий усатый хозяин в начищенных сапогах и шапке с лисьим хвостом. Похоже, он собирался уходить, но, увидев гостей, изменил свои планы.

Это и был владелец фирмы, Ян Завадски.

С боцманом они обнялись, словно старые друзья, Младшему поляк просто тепло пожал руку.

– Добрый день, дорогие друзья!

– Dzień dobry, – приветствовал его по-ихнему Борис, и Саша повторил за ним. Они сели за стол. И без предисловий приступили к переговорам, которые, похоже, были начаты ещё по радио. Младший помалкивал, понимая, что он тут только для мебели.

А Борис Николаевич, оказывается, говорил по-местному довольно бегло, Саша с трудом улавливал, что он торгуется и просит особых условий.

Хозяин и клиент то повышали голос и спорили, то успокаивались и мирно говорили, сопровождая беседу смешками.

Младший выхватывал отдельное: «Добже», «Добже», «Не ма мовы!».

И даже один раз громкое: “Kurwa!”. Он знал, что это ругательство, вроде артикля «бля».

А когда боцман машинально сбился на русский, видимо, его лексикон закончился… то услышал от усатого в ответ: «пшепрашам, не розумием». Хотя по хитрым глазам поляка было видно, что тот прекрасно всё «разумеет».

Боцман скрипнул зубами и повторил то же самое по-английски. Английский поляк явно знал лучше, чем Саша.

Сделка состоялась.

Младший отметил для себя, что часть товаров покупалась и продавалась в кредит, ходили векселя и расписки, практиковались вложения в какие-то ценные бумаги. В Питере тоже были зачатки подобного, но здесь это было более развито. Само существование международного банковского дела показалось Младшему важным знаком. Не просто первобытный бартер или примитивное «купи-продай» за монеты. Значит, цивилизация или поднялась до уровня Нового Времени, то есть европейского XVI века, или полностью не разрушилась.

После боцман пошёл на площадку посмотреть грузы с помощником пана Завадского, а Младшего оставил в офисе.

Оставил не просто, а с заданием перепроверить накладные, сверить, сходятся ли суммы.

Для этого на столе были artykuły papiernicze, то есть канцелярские принадлежности, и старый калькулятор. Еще он получил кружку горячего эрзац-кофе из цикория и вполне пристойные пончики, посыпанные сахарной пудрой, которые после корабельной кухни нормально «зашли».

Он старался не отвлекаться. Складывал и пересчитывал кучу чисел, за которыми скрывались объемы проданного и закупленного.

Он мало понимал, о каких товарах идёт речь, потому что названия некоторых скрывались за сокращениями или аббревиатурами. Но видел порядки величин. Много тонн, кубометров, погонных метров и тысячи штук.

– Проше пана, – вдруг заговорил поляк, видя, что Младший закончил пересчитывать и доел угощение. – Один вопрош. Как там у вас живется на России?

Его русский был слегка шепелявый, делавший длинные фразы неразборчивыми. Будто слушаешь старый магнитофон.

Данилов саркастически хмыкнул.

– Просто благодать. Сады цветут, текут реки из киселя в печенюшных берегах. Добро и миролюбие.

– Naprawdę? – насмешливо переспросил хозяин. – Не врёшь?

– Окей, скажу правду. На самом деле резня, погромы, голод, завоеватели туда-сюда ходят. Жизнь кипит. Утром не знаешь, будешь ли вечером живой.

Поляк покрутил усы и ответил, что он «разумеет».

– А дзума? – шевельнулись тараканьи пшеничные усы. – То есть чума. Бывает?

– Вот чумы нету. До нее обычно не доживают.

– Добже. То добже, – купец рассмеялся, как хорошей шутке, заложив руки в жилетные карманы. Похоже, ему понравился ответ гостя.

А когда брюхо пана перестало трястись, он сказал, медленно и с расстановкой:

– To wszystko przez takich jak ty, – и обвел руками вокруг.

И посмотрел на Младшего. Будто давая прочувствовать эту фразу. Младший только хмыкнул. Он не очень разумел.

– Извини, но это всё из-за вас, – объяснил поляк, без злобы, спокойно, почти философски.

Младший уже собирался что-то возразить, но тут хлопнула дверь.

– Ври да не завирайся, – сказал торговцу Борис Николаевич, входя в помещение и почти тыча пальцем в его телеса. – Жалкий пшек. Забыли товарища Суворова? Можем напомнить.

Видимо, он расслышал последние слова их диалога, стоя за дверью.

Николаич ещё что-то добавил на польском, отчего поляк покраснел, а потом позеленел.

Младший подумал, что они сейчас подерутся. Но хозяин лавки быстро взял себя в руки и обратил всё в шутку, сказав какой-то непонятный Младшему афоризм, смысл которого угадывался. «Милые бранятся – только тешатся». И дальше они к этой теме не возвращались.

На завершение сделки фраза Бориса никак не повлияла. Агрессии поляк не проявил, только смотрел насмешливо. Но не волком. И сказал, когда они уже подписывали документы, что в честь дня рождения тёти и своего хорошего настроения сделает им скидку в пять процентов.

– Глупые люди, что с них взять, – вздохнул боцман, когда они вышли из натопленного помещения в вечер. – Давно понял, что их не убедить. Да любой польский ёжик знает, что начали пиндосы! В общем, если будешь ходить тут один, говори, откуда ты… только на свой страх и риск. Хотя и так определят. И драть будут наценку. А улыбкам не верь. Вот с какого хера он вдруг дал нам скидку? Обычно гроша не уступит, клещ. И ведь приходится покупать у него, у Толстого Янека. Остальные еще больше дерут. Мутный народ. Давно не видел этого чёрта Завадского таким счастливым… Надо будет всё на три раза перепроверить и пересчитать, когда товар доставят. А то эти курвы могут надурить, как два пальца…

А Младший всё размышлял, что же так обрадовало старого поляка. Может, если бы добавил жутких деталей про жизнь в России, скидка была бы ещё больше? Десять процентов?

Вот такие они бывают, застарелые обиды.

*****

На третий день команду отпустили в увольнительную. На борту остались только вахтенные. Да ещё у кочегаров были дела. Они должны почистить топки, проверить и заменить колосники, отдраить от сажи и нагара трубы. Ну, и самое ненавистное – удаление накипи из котлов. Остальные пошли в загул. Не одной толпой (это запрещено правилами), а малыми группами человек по пять-семь. Стоянка продлится ещё несколько дней. Город славился не только промышленностью, но и местами, где можно «оторваться».

Свиноустье – не город-государство, а свободный порт, входящий в маленькую республику с жутковатым названием Польска Померания. Эти земли когда-то являлись частью Польши. Главным городом был находившийся южнее Щецин, отделенный от Свиноустья довольно обширным внутренним водоемом – Щецинской Лагуной.

Говорили, что сейчас вся территория прежней Польши представляла собой совокупность княжеств, пустошей и вольных городов. Между ними иногда бывали запутанные отношения. Впрочем, как и везде.

Южнее Померании лежали обширные равнины и тянулись они на много сотен километров. Там было несколько больших польских княжеств и много-много маленьких.

Но даже княжества и республики здесь с местной спецификой. Если в этой республике имелся король (его называли «круль» или даже «кроль», трудно разобрать), то в княжествах были парламенты. А в некоторых землях каждый второй именовал себя дворянином, шляхтичем, поэтому власть местных монархов, крулей или воевод была номинальная. И вообще странно, как эта вольница могла существовать.

«Вечный бардак и анархия, – объяснял боцман. – Идея царя-богоносца им чужда. Поэтому единства тут ещё долго не видать, и заняты они сами собой. Ну и хорошо. Неправильные славяне – это как неправильные пчёлы. Они делают неправильный мёд».

При этом Николаич не отрицал, что уровень жизни тут неплох.

«С климатом им повезло и с почвами. А иначе бы жили хуже, чем мы».

Большие урожаи зерна и овощей, развитые ремесла, много голов скота. Да и земли их были почти не заражены.

Тут и там кочевали бродячие «дворяне», требовавшие обращения «пан» и способные снести голову за неправильное соблюдение ритуала приветствия. А на уровне княжеств – свободное вето мелких аристократов-коневодов и очаги промышленности, обложенные налогами, а в латифундиях – батраки, местные или иноплеменные. И при этом оставшиеся с Войны горы оружия, включая тяжелые танки и бронемашины. Некоторые из них – на ходу, да и горючее есть, поэтому и междоусобицы бывали не только с использованием пехоты и конницы. А ещё, если не врали, у каждого, кто мог доказать, что он «шляхтич», было закрепленное обычаем право на восстание против власти. Звалось это «рокош». Хотя последнее звучало слишком невероятно и было похоже на байку. Но в общем, жилось тут, наверное, весело.

Свиноустье – большой порт. Но столица Померании еще больше. И если здесь был торговый «хаб» республики, куда с юга по реке Одер везли товары и из польских, и из немецких государств, то столичный Щецин был настоящим городом-кузницей.

Боцман говорил, что в хорошую погоду отсюда можно увидеть дымящие трубы заводов.

Там были паровозы, пароходы, паровые станки, паровые турбины…. Младший уже встречал всё это в Питере и на побережье, и вот оказался в месте, где оно не только применялось, но и производилось.

И месторождение нефти где-то неподалеку разрабатывалось. Был даже довоенный терминал сжижения газа, но газ вроде бы не добывался.

А уголь тут бурый. Хуже, чем в Кузбассе, но во многих краях и такого нет. Его тоже везли с юга.

Младший вспомнил страшные рассказы про шахты, услышанные в ордынском лагере. Про угольные, рудные, а хуже всего про соляные.

Александр никогда не спускался в шахту, хоть и вырос в краю, где их когда-то было полно. Впрочем, в последние годы его жизни в Кузбассе, там добывали уголь только с поверхности. Это несложно. Иногда надо было метр-другой почвы снять.

В Орде ему доводилось читать отчеты о добыче угля подземным способом в окрестностях Ростова. Для этого использовались довоенные шахты, ведь новые прорыть почти невозможно без специальной техники. От старой техники трудно найти что-то сложнее отбойного молотка. Никакой механизации – полудохлые лошади, но ещё чаще – полумертвые люди толкали вагонетки, породу долбили кирками. Текучка страшная, смертность запредельная, опасность – не меньше, чем на войне. Случались взрывы газа, прорывы воды, обрушения кровли. Проще простого было задохнуться или остаться под завалом. Широко применялся женский и детский труд, потому что очень дёшев. Работники часто были подневольные – либо заключённые, либо «по жребию» – повинности, которую вешали на деревню, приписав её к руднику.

«Интересно, здесь в шахтах так же, или получше?».

– Запомните, пацаны, – наставлял Николаич. – Ляхи, которые пшеки, те ещё черти. И не они одни. Хоть я с ними работаю… но скажу честно. Чёрные и арабы – нас уважают, а белые европейцы нос воротят. Все они! Но те, кто живут в Восточной Европе – особенно. Потому что у нас было великое прошлое, а у них – нет. Если кратко про поляков, то… такими были бы русские, если б тыщу лет назад стали частью гнилого Запада. Вроде и есть общее… но где у нас плюсы, у них минусы.

Устав от политинформаций, все были рады, когда боцман всё-таки оставил их в покое.

Сход на берег команды всегда был маленьким праздником. Такое случалось редко – всего несколько раз за сезон, когда трюм оказывался забит солёной рыбой, а угольные бункеры, наоборот – пустели. Хотя корабль ходил почти всегда на расстоянии однодневного пути от берега.

Во-первых, капитан считал, что «приключения в увольнениях» подрывают дисциплину; во-вторых, не везде «Королю Харальду» были рады: по слухам, фирма кое-где задолжала за починку и топливо. Поэтому, хоть городов по берегам было немало – подходящие гавани, где была возможность встать на ремонт и пополнить припасы без риска быть захваченными заимодавцами – на пути следования можно было пересчитать по пальцам.

Когда команда сходила на берег, обязательно выставлялась усиленная вахта. Для охраны от воришек, мародеров и – главное – безбилетников-сквоттеров. Последние были настоящей чумой. Искатели лучшей доли – голодранцы всех народностей и мастей, могли забраться на судно и спрятаться так, что и собака не найдет. И чем богаче город, тем больше в нем таких обитателей дна, ищущих лучшей жизни.

Они обычно были не агрессивны. Говорили, что на Средиземном море «зайцам» приходится пожизненно и без оплаты трудиться на самых тяжёлых работах. Но норги такое не практиковали – траллс способен больше убытку принести, чем выгоды. Он может попортить или украсть товары, наброситься с кухонным ножом на хозяев, или, что ещё страшней, повредить судно. Дешевле его отпустить, дав пинка, если обнаруживали безбилетного пассажира во время стоянки, или бросить за борт, если до берега далеко. Это называлось «покормить море». Так что Шаману несказанно повезло, что он теперь – член команды, а не лежит на дне морском в виде обглоданного скелета. Да и Сашу тоже вполне могли «не заметить», когда он дрейфовал в своей лодке. И неизвестно, что бы с ним сталось, как долго он смог бы протянуть без воды?

Некоторые из «зайцев» вполне могли быть пиратскими наводчиками. Однако даже таким сухарям, как их капитан, выкидывать за борт обездоленных людей было не по нутру. Поэтому перед выходом из порта корабль всегда тщательно обследовался боцманом и приписанными к его службе матросами. Часто недоумки прятались в цепном ящике. Ни один рейс не обходился без такого инцидента.

Выпроваживали всех, даже девушек. Цыпы из нищих и голодных деревень часто пытались пролезть без билетов. Не понимали, дуры, что, если бы их обнаружили, когда берег уже не виден, им пришлось бы туго. Никто ради нарушительницы разворачиваться бы не стал. Посадили бы под замок – и «расплачивайся» за билет, как умеешь. Мир жесток.

С самого основания рыболовецкой фирмы отцом нынешнего капитана, лет через десять после Войны – экипаж был стопроцентно мужским. Женщин в команду не принимали ни под каким предлогом – ни уборщицей, ни официанткой, ни на рыбу. Может, у первого Ярла был бзик по этому поводу. Когда старый мир рухнул, у многих возникли мысли, что всё случилось из-за идей, которые были тогда популярны. Типа толерантности.

Уже к середине рейса все были малость… взвинченные. У мужчин в такой ситуации свой «токсикоз». И мысли «а вот с этой я бы сделал так, а с той – вот так, а вот этих двух…» можно прогнать разве что постом и молитвой или работой до самоистязания. Любые картинки сделают только хуже.

Даже вылазки в диких местах были для разведывательных партий своеобразным отдыхом в унылой рыбной рутине – и желающих всегда находилось больше, чем мест в катере.

А уж заход в «цивилизованный» или даже наполовину культурный порт (то есть тот, где риск подвергнуться нападению был наименьшим), – ждали, как Нового Года.

Потому что «приключения», ожидающие матросов в порту, нельзя даже сравнивать с теми, что случаются в море. Это и не приключения вовсе, а похождения, детали которых потом ещё долго смакуются в кубриках и кают-компании.

Вообще-то, Саша сначала не хотел идти.

– Мы за тебя заплатим, – сказали товарищи.

Хотя это было бы совсем унизительно.

– Себя бережешь? – добродушно ухмыльнулся Скаро. – Для кого? Что-то я не вижу этой прынцессы на горизонте.

-Ты чё, не хочешь дать честным девушкам заработать? И сам после рыбной каторги заслужил расслабон, – сказал Эдик, который прохаживался по кубрику, заложив руки в карманы.

– Потом долго ещё никуда не зайдем, – убеждал Василий.

– А может, ты больной? Бывает такая немощь. От переохлаждения. Или если стукнулся о бочку с рыбой. У нас один такой уже имеется… – хихикнул Эдик, но Скараоско строго зыркнул: мол, – перебор.

Младший видел в их взглядах смесь сочувствия и пренебрежения. Нет, отказываться нельзя, чтобы совсем не уронить свой статус. Ему с ними ещё работать. Месяц или около того. А может, дольше.

Да и, если быть честным… самому хотелось настолько, что хоть фальшборт грызи.

– Хрен с вами. Пойду.

– Во! Ура! Молоток.

Двух поляков из экипажа на все группы всё равно не хватило бы. Поэтому пошли без гида. Вернее, его роль собирался выполнять сам румын.

Пошли вшестером. Впрочем, Юхо хотел сопроводить их только до бара. У него была причина не ходить «по бабам», связанная с генетическим здоровьем. Вот над ним никто не смеялся. «Бывает».

Придав лицу чуть залихватское выражение, изобразив вольную размашистую походку и чуть задрав подбородок, Младший, как мог, постарался представить расслабленность и уверенность в себе. Он уже давно понял, что лучше выглядеть слегка психом или сукиным сыном, чем лошком.

Сначала просто шли, глазея по сторонам и радуясь, что под ногами непривычно твёрдая почва. Большая часть портовых строений сохранилась. Говорили, что город прикрывала сильная ПВО, поэтому сталинградцы во время войны не смогли его разбомбить.

– Мы по ним пуляли, они по нам. Даже когда уже никакой «Наты» не было… Пока все обычные ракеты не закончились, – вспомнил Младший «политинформацию». Примерно треть порта занимал заброшенный газовый терминал. Часть его была уже разобрана на металл, часть представляла собой развалины. Рваные края гигантских баков или газгольдеров застыли, как причудливые лепестки. Ближе к действующей территории лежал, уходя прямо в воду, башенный кран, переломленный у самого основания. Но поодаль стоял второй, поменьше, и работающий. Значит, с электричеством проблем тут не было.

А Младший отметил для себя интересный факт. Оказывается, Война, которую он считал длившейся один день, по факту в некоторых краях закончилась только в начале тридцатых, если не позже. То если шла больше десяти лет! С разной интенсивностью.

Возможно, были места, где она длилась еще дольше.

Пройдя короткий таможенный контроль (таможенники с виду были очень строги и вооружены до зубов, но довольно быстро пропустили их после пары слов от капитана), они вышли с территории порта и сразу углубились в город. Тут было на что поглядеть. В целом чистый и ухоженный, «европейский», с магазинами и ресторанчиками, с гуляющей публикой, город хранил следы войны. Это мог быть чёрный остов сгоревшего дома без крыши, без окон, без внутренних перекрытий; небольшой сквер, в котором вместо деревьев – их скелеты (пропиткой, что ли, какой-то мажут, ведь уже давно в труху должно рассыпаться); груда кирпича – результат прямого попадания снаряда в торговый центр.

В многоэтажном здании ракета пробила дыру, получилось симметрично и смотрелось даже красиво, словно гигантский бублик. Будто так и задумывалось архитектором. Здание не снесли, хотя в нем никто не жил.

Младший понимал – и руины в порту, и всё это оставлено, как напоминание. Чтобы не забывать.

Если порт был малолюдный, потому что грузовой, то в самом городе, чем дальше вглубь, тем больше попадалось народу на улицах. Толпа не плотнее, чем на Васильевском острове, но всё непривычное, чужое.

И на них поглядывали.

Они всё равно выделялись в толпе. Хотя надели «цивильное» и самое лучшее, что имелось, всё равно по ним видно, что «гастарбайтеры».

Больше всего косились на Шамана, хоть и не догадывались, что он «полярник». Люди азиатской внешности в Европе встречались. И в этом портовом городе их, конечно, видели. «Вот как в сериалах раньше было… – вспомнил Младший, – приходят герои в глухую горную деревушку, а там: белый житель, чёрный житель, жёлтая жительница, кофейная жительница… и такое в любом селении. Он ещё в детстве удивлялся: а чего это они не смешиваются?».

Саша читал вывески. Было удивительно, сколько здесь магазинов, больших и маленьких кафе и торговых точек с уличной едой. На одной забегаловке он разобрал знакомое: «Pierogi».

– Зайдём, купим пирожков? Пахнет вкусно.

– Это, Саня, не пирожковая, – пояснил Скаро. «Пероги» – это вареники по-ихнему, вкусные, да. Но мы сюда в другой раз зайдём. Может, завтра.

– А действительно, не пора ли нам подкрепиться, как говорил один киногерой, – произнес Вася.

– По-моему, пора, – отозвался Эдуард. В своей надвинутой на самые глаза модной кепке он напоминал ушастого гоблина. – Интересно, тут можно найти шаверму? То есть шаурму. Или типа того.

– Конечно, можно. Тут ее называют кебаб. А вон «киэфси». Эти киэфси везде понатыканы. Много где есть киэфси.

– Это называется «франшиза», – вставил слово Александр. Он вспомнил, что слышал о столовках с таким названием в нескольких городах. – Раньше была фирма. Большая. А сейчас просто название осталось. И рецепты.

– Чё ты сказал? – недослышал Эдик. – Какой еще фашизм? Против куриц что ли?

– Та не, – махнул рукой Штеф. – Просто любой идиот, который жарит курицу... и не курицу... может так себя назвать, потому что имя было известное до Войны. Но в киэфси здешний мы точно не пойдем. Знаю хозяина – прощелыга немец. То ли Фенкельбаум, то ли Баум Хенкель. Его курицы вчера бегали на четырех лапах и на кошек лаяли. Да и вообще… у меня есть идея поинтересней.

Скаро придирчиво осмотрел небольшую компанию проголодавшихся товарищей.

– Васёк и Эдик, как самые среди нас нарядные и представительные, отправляются за добычей в ресторан «У Марека». Тут недалеко. Очень модный ресторан, там каждый день банкет какой-нибудь – то свадьба, то поминки, то крестины. И при этом – шведский стол. Все знают, что такое шведский стол?

Слушая объяснения Скаро, они ещё немного прошли по улице и завернули за угол. Искомый ресторан оказался действительно совсем недалеко.

– Ну что, судя по музыке, сегодня – свадьба. Неплохо. Родственники невесты подумают, что вы – друзья жениха, родственники жениха подумают, что вы – троюродные кузены невесты, а жених с невестой вообще ничего не подумают, им не до того. Давайте сюда ваши куртки и шапки. Ничё, не успеете замёрзнуть. Заходите смело, типа вы покурить по-быстренькому выскакивали. А, вот, пакетики возьмите. Ешьте, и про нас не забывайте. Там официанты выпивку разносят, можете шампанского выпить. Только рты не раскрывайте, вы ж по-польски ни бум-бум.

– А как мы есть будем, с закрытыми ртами? – попробовал пошутить Эдик. Но заметно было, что ему не по себе от свалившегося на него задания. Наверно, опасался разоблачения.

– Да не сцы, всё у вас получится, – подбодрил продуктовых диверсантов Скаро, – я несколько раз сюда заходил. Это ж европейцы. Вы что, юмориста одного не слухали? Они же: «ну тупые, ну тупые». Им в голову такая схема не придёт. Зажрались. Я бы тоже с вами пошёл, но у нас с Саней другая миссия. А Юхо с Шаманом куртки ваши постерегут. Встречаемся в сквере, в конце улицы – направо. Минут тридцать, думаю, вам хватит.

Саша напрягся, услышав, что ему тоже предстоит что-то выполнить. Он представил, как они в соседней забегаловке торопливо жуют всё подряд, не разбирая вкуса. И распихивают по карманам и за пазуху бутерброды и котлеты. Как-то некомфортно сделалось от этой картины.

Но реальность оказалось проще. Несколько минут ходу, и они со Скаро остановились перед киоском с трудно произносимой надписью «Knysz». Из открытого окна выглядывал усатый румяный хозяин, который приветливо поздоровался с ними.

– Шэщч, – произнёс Скаро, для верности показывая пятерню с растопыренными пальцами и сжатый кулак на левой руке с торчащим указательным.

Хозяин расплылся в довольной улыбке, и скоро на прилавке лежало «шэщч» бумажных кульков, из которых выглядывали большие булки, разрезанные и наполненные вкусно пахнущей начинкой. Саша разглядел кусочки мяса, лук, зелень, овощи.

– Это местная шаурма? – спросил он у старшего товарища.

– Лучше, это кныши, – ответил Скараоско, расплачиваясь с добрым паном и нагружая Сашу купленной закуской. – Всегда тут беру. Я в разных краях их едал… Они разные бывают. С картошкой, с грибами, сладкие. Пойдём, ещё надо выпивки купить. Водку тут называют… не поверишь, как. Вудка! А еще считают, что они её изобрели. Но твои соотечественники другого мнения. Я предпочитаю «зубровку». Но тут в Щецине гонят «старку». Это что-то типа наливки. «Вудку» настаивают в винных бочках. Я знаю где хорошую купить, не поддельную.

.

Сквер, в котором их поджидали Юхо и Шаман, был на границе между жилыми и заброшенными районами. Под тенистыми деревьями – похоже, дубами, поскольку земля была усыпана желудями – стояли красивые скамейки, благородно позеленевшие. Какая-то статуя с отбитой рукой… но не опознать. Не Ленин, точно.

И густо разросшиеся кусты… непонятно чего. Листва уже опадала, но красные и желтые оттенки радовали глаз.

Отсюда открывался хороший вид – на лагуну и на заброшенную часть города. Видно было, что бОльшая часть его всё-таки необитаема. Где-то далеко, на пределе видимости, дымил трубами корабль.

Шаман откуда-то прикатил бочку, её застелили куском брезента, который хозяйственный Юхо вытащил из своего рюкзака. Оттуда же Финн извлёк несколько вложенных один в другой пластиковых стаканчиков и стопку бумажных тарелок. Младший знал, что раньше такую посуду выбрасывали после использования, и она так и называлась – одноразовая. Это было странно – что сделается стакану, если из него попить, а потом сполоснуть и сохранить до следующего раза? Слишком богаты были предки, что хорошие вещи выбрасывали. И земли у них было с избытком, раз не жалели заваливать её горами мусора.

Пожелтевшую газету разложили на скамейке и уселись почти в комфорте. В это время пришли раскрасневшиеся, слегка пьяненькие Эдик с Васей.

Начали раскладывать добычу. Не сказать, чтоб это был какой-то эксклюзив. Младший всякое такое уже в Питере пробовал. Ни икры, ни крабов… хотя икрой его тоже было не удивить, он ел не только икру сельди или трески. Пироги, тарталетки с разными начинками, куски жирной колбасы, сыра, рыбы… Всё помятое, подавленное… Зато – «трофейное». Кроме кнышей. В центр бочко-стола Скаро выставил большую бутылку «старки» и поменьше – сидра. «Наливка» по цвету напоминала виски или коньяк и была очень крепкой.

– Выпьем за родные края. За все наши. Пусть всё там будет хорошо.

И началась обжираловка под культурный разговор и бульканье жидкостей из бутылок. Прежде чем выпить, Скаро перекрестился на церковь, шпиль которой виднелся вдали над домами.

– Тут живут ревностные кафолики, – сказал он с удовлетворением. – Настолько ревностные, что аборты делать нельзя. Врача казнить могут. И это правильно. Людей убивать можно, только когда они наружу вылезут и подрастут. А еще здесь ведьм, говорят, жгут. Но только настоящих.

Оказалось, жгут нечасто. И не так, как в деревнях на Волге – стихийным сходом. И не камнями забивают, как в землях одной религии, а всё чин по чину – с судом инквизиции в балахонах, с крестами, с разбором всех показаний, с адвокатом.

– Цивилизация. «Насылала чуму? Получай, стерва».

– Что-то в этом есть… – поддакнул Василий. – Чумы просто так не бывает.

– Ну, в этом правы псякревичи, – кивнул Эдик. – Всегда без бабы не обходится…

Через пару десятков минут хорошего сидения на них неожиданно выскочили трое аборигенов, одетых в спортивные костюмы. С виду – ну вылитые русские гопники. Тоже подвыпившие. Балакая друг с другом по-своему, они шли напролом, не замечая ничего.

Смешки стихли, когда они, подняв глаза, увидели моряков.

– Занято, – сказал им Скаро по-русски. И добавил что-то с шипящими.

Те покивали и предпочли слинять.

А про гоп-style молдаванин рассказал, что это модный тренд в Восточной Европе. Такие костюмы берегут и носят как парадные. В стиле «а ля рюс» одеваются не громилы из подворотни, а обеспеченные молодые жители городов. Может, в этом какой-то форс есть, или протест. А может, что-то общеславянское.

Западные славяне ретировались молча, оставив площадку сборной солянке из бывшего СССР. И правильно – местным следовало бояться подвыпившую матросню, которая привыкла иметь дело хоть с пиратами, хоть с самим морским дьяволом. Которая, если что, сядет на корабль – и ищи свищи на попе.

Полянка осталась за моряками и трапеза продолжилась.

Младший как обычно больше закусывал и делал вид, что пьёт, но остальные себе не отказывали. Два таких пузыря на шесть человек – для них – ни о чем. Но в какой-то момент они переглянулись, допили по последнему стакану, заели и упаковали всё оставшееся. Напиваться вусмерть не планировалось, потому что предполагалось продолжение культурной программы.

Из рассказов товарищей Александр знал, что за пуританским фасадом тут цвела полноценная ночная жизнь и дискотеки с грохотом рейва и цветомузыкой, паром вейпов и кальянов, дымом из дымовых машин и бешеным мельтешением стробоскопа на потолке, освещающим дергающиеся в ломаном ритме фигуры. С употреблением разных веществ, а не только спирта. В общем, Младший видел такое только в фильмах, потому что даже на Васильевском острове он держался подальше от таких заведений.

И не горел желанием.

Но и остальные тоже не на дискотеку шли. Во-первых, там строгий фейсконтроль, а во-вторых, моряков привлекали другие развлечения, попроще и чуть поздоровее. Менее декадентские.

Они твердо держались на ногах, покидая гостеприимный скверик. Прохладный воздух осени бодрил.

Только Юхо выписывал ногами восьмёрки, когда попрощался и побрёл на судно. Ему обычно хватало нескольких капель, чтобы налакаться. А у него ещё ночью вахта.– Ничё. Под ледяную воду встанет, протрезвеет.

Их целью теперь было конкретное заведение, хорошо известное Скаро. Принадлежало оно какой-то мадам (Младший не расслышал заковыристой фамилии), и выглядело снаружи, как гостиница – обычный «хостел», как в Европе называют ночлежки. Хотя тут в Польше их именуют «ночлеговня».

Похоже, все остальные тут уже бывали, Младший видел смешки и перемигивания, от которых слегка нервничал.

Увесистая железная дверь с магнитным замком… Пустили их только после того, как Скаро произнес какое-то кодовое слово в домофон.

Внутри ничего особенного. Полутемный холл. Кабинка охранника, даже через окошко было видно, что он плечистый и здоровый. Молдаванин кивнул и обменялся с ним парой шуток на польском.

В первом помещении двое солидных лысых мужиков в кожаных пиджаках играли в простую карточную игру типа «дурака». На столе стояла бутылка немецкого шнапса. Стопки талеров высились рядом. Никакой мелочи, пфенингов, только полновесные. Лица выглядели напряженными, они даже забывали стряхивать пепел с сигарет, зажатых в зубах. Младшему показалось, что у одного под пиджаком что-то вроде бронежилета.

В глазах Скаро появился хищный блеск. Он и на корабле всех обыгрывал, да и вообще явно был лудоманом.

Но чуваки выглядели неприветливо, на кивки новоприбывших даже не отреагировали.

Да и те не в карты сюда играть пришли.

Младший всё надеялся, что приятели достаточно уже набрались и потратились, и отказались от планов на расслабон. А это место – всего лишь бар с казино. В нем снова проснулся интроверт и социофоб.

Но их уже встречала слоноподобная «маман», а за следующей дверью интерьер оказался таким, что хоть святых выноси. Стены были завешаны постерами и картинками, после которых назначение этого места становилось очевидным даже ребенку.

Значит, деньги, которые они сэкономили на закуске, пойдут на «благое» дело. Бежать поздно… и стыдно.

Откуда-то доносилась музыка. Рэп на английском. Половину слов не разобрать. Но мотив отвязно-хулиганский.

Их компания разделилась.

Первым ушел Скаро под руку с блондинистой дамой, щебечущей хоть и не на польском, но явно на славянском языке.

– Ну, я вас покидаю. Хорошо провести время! Пойдемте, сударыня. Очень скучал…

Все остальные из их компашки так же рассосались по комнатам в сопровождении жриц разной степени очаровательности.

Предпоследним скрылся Шаман. Его заарканила фемина с очень-очень пышными формами.

Глаза таймырца, как у быка, налились кровью, и он ещё в коридоре расстегнул и скинул с себя дешевую рубашку. Был он изрядно татуирован синей пастой. Но не куполами, которые накалывали себе «верующие с понятиями», а круговыми геометрическими узорами, обозначающими, наверное, небесные и земные сферы. Под ними синие человечки из палочек то ли охотились на зверя, то ли воевали друг с другом. Очертя голову, Шаман убежал со своей феминой. Младший слышал, как он что-то говорил ей, звуки его голоса напоминали рык гориллы в брачный сезон.

Саша просто пошел в комнату, номер которой ему сказали ещё внизу, у «маман».

Входя в помещение с приглушённым светом, он почувствовал, что смущение хоть и не исчезло совсем, но вытесняется другими чувствами. Любопытством и предвкушением.

В Питере Младший в такие заведения не ходил. Но понимал, что по сравнению с убийством десяти с лишним человек и службой в карательном батальоне, даже если ты всё делал, чтобы не запачкаться, такие вещи – просто мелочь, не марающая карму. Ни о какой невинности, говоря о нем, речи не шло давно даже в переносном смысле.

С младых ногтей он усвоил, что покупать и продавать любовь – непристойно. Но не было ли это самовнушение… навязанным со стороны? Успел-таки дедушка привить определённые жизненные установки. По правде сказать, Младший уже был на пределе. Тяжелый физический труд и грубая, но сытная пища не убили, а подстегнули животное в нём.

Чёртова природа... Женщине проще быть «чистой» и «нравственной» по физиологическим причинам. Её не охватывает амок, который превращает мужчину в самца. В такое же тупое животное как лось, бык или слон во время гона.

Гормоны и возраст сыграли свою роль. И если изначально Младший пошёл сюда, чтобы не прослыть «немужиком», то теперь он делал это только для себя.

Глядя на похабные картинки по стенам, Саша неосознанно вспоминал всё подобное, что было с ним. Ведь было же. И ещё должно быть. Если другим можно, то и он не рыжий.

Вспомнил правила, которые объяснял Скаро. Не целоваться, не напиваться и, боже упаси, не засыпать рядом. Оставаться на целую ночь они не собирались. Максимум пару часов.

Пахло духами и чем-то дезинфицирующим.

«Если вам не понравится, мы вернём деньги». Такая табличка действительно была приколочена у лестницы на второй этаж. На нескольких языках.

В комнате царил полумрак. Окна наглухо зашторены, из освещения – только ночник. Младший смог разглядеть интерьер – какой-то псевдовикторианский китч. Может, при ярком свете видно было бы потрепанность, запылённость, и неухоженность обстановки, но в полумраке она выглядела загадочно и романтично.

– Заходич, – услышал он приятный голос.

Потёмки будоражили. Его «пани» была в кокетливом халатике, симпатичная.

.

Девушка, имя которой он не запомнил, (вроде Агнешка… или Катаржина?) – выглядела неидеально и не модельно. Нет, не потасканно. Но чуть постарше Лены… какой та была на момент их встречи. Немного лишнего веса, мягкие складочки, грудь слегка тянется к земле под действием гравитации. Но бюстгальтер не даёт ей совсем упасть. Цивилизация придумала много ухищрений для борьбы со временем и энтропией.

Шатенка. Вроде так называется оттенок. Хотя он понимал в цвете волос женщин ещё меньше, чем в мастях лошадей.

Главное, что она была округлой именно там, где нужно.

– Розбирач. Массаж.

«Раздевайтесь» – догадался он. Второе слово понятно без перевода.

Халат на ней был не банным и не практичным домашним из ситца, как у бабушек. Скорее, ближе к халату медсестры. Не совсем коротким. Чуть короче, чем нужно для того, чтобы быть скромным.

Официально здесь был массажный салон. Аморальные виды заработка в городе запрещены Святой церковью и кролем-королём. Но всем известно, что любой запрет можно обойти.

Следуя за её жестом, он лег на живот и доверился рукам: чутким, нежным и достаточно сильным.

Вскоре он был размят весь. Закончив со спиной, она перевернула его брюхом кверху. Легко, как они на судне переваливают большую рыбину, отработанным движением, с минимальной его помощью.

Александр устроился поудобнее, поправив маленькую подушку под головой.

Её вопросительный взгляд был формальностью. За всё уплачено…

Но он кивнул.

И если до этого процедуру ещё можно было назвать лечебной, то тут всё резко изменилось. Теперь происходящее было лечением только в переносном смысле. Интуиция и опыт помогали ей понять, в какой момент дать ему паузу, чтобы он мог восстановить самоконтроль.

Потом она отстранилась.

– Put it on, – услышал он голос.

Всё делалось на автоматизме. С её некоторой помощью.

Халат упал вниз. Кровать… или диван оказался достаточно широким для двоих. Он положил ей руки на бедра и поплыл по течению. Сначала она чуть помогла ему поймать ритм, а потом он уже не нуждался в помощи. Ошибиться было трудно, от него уже мало что зависело. Он мог быть полным бревном, и всё равно было бы хорошо. Он мог лишь растянуть удовольствие или сократить.

«Думай о самых страшных моментах и самых горестных. О волчьих глазах в темноте. О яме с трупами. О дороге слёз возле Новокузнецка. Или о самых отвлеченных вещах. О звездных городах, сигналах инопланетных цивилизаций… и о прочей подобной фигне».

Но не про её лицо, волосы, бисеринки пота на шее и упаси боже не про то, что ниже лица.

И он стал отвлекать себя. Не сосредоточиваться на её мягкости и сферичности, на родинках, на тактильных ощущениях обволакивания... Сам собой стал думать об ужасах и кошмарах. Благо, их в его жизни хватало. Поэтому и надо ценить моменты удовольствия, Пусть самого примитивного.

Но и эти мысли ушли. Всё ушло.

Младший не смог бы быть грубым, даже если бы захотел. А она действовала молча, сосредоточенно, умело. Один раз он поймал глазами её взгляд – дружелюбный, но абсолютно… деловой. Впрочем, его это совсем не охладило. Саша старался не быть эгоистом и хоть что-то давать в ответ.

Даже услышав постанывания, он не питал иллюзий, что в этом есть его заслуга.

А она не пыталась схитрить, чтобы освободиться побыстрее.

Больше откладывать не получалось, как ни пытайся растянуть. К тому же есть лимит времени. И есть пределы, за которые выйти можно, но нет особого смысла.

О ком или о чём думал Саша в момент, когда крепко сжал её – как свою собственность, как вещь, как любимую, как всё на свете – не знал, наверное, даже он сам.

Девушка охнула.

«Заеб…сте» – произнесла она.

Александр слышал, что это означало по-польски то же самое, что и по-русски. Но вроде бы тут не считалось матерным. Всего лишь «Замечательно». Точнее: «Зашибись»…

– Да, очень хорошо, – согласился он.

– И ты хороший.

Девушка не уходила и не выгоняла его.

Остаток времени можно было просто отдохнуть. А можно было что-то рассказать, не особо заботясь о том, понимает она или нет.

Она провела ладонью вдоль его руки от плеча вниз. Странный, но искренний жест.

Глаза её были… человеческими. Не кукольными. Не глазами робота или манекена. Чуть уставшими, но тёплыми. Как она могла оставаться позитивной при такой работе? Да, «работа с людьми». Но разве это правильно?..

Вроде бы англоязычные называют это ощущение «guiltypleasure»… когда вроде и приятно, но потом за это стыдно будет.

Спросив разрешения жестом, девушка закурила, не дожидаясь ответа.

Саша вдруг осознал, что последняя фраза – «и ты хороший» – сказана совершенно без акцента. И, похоже, она прекрасно понимает русский.

«Полячка» ли она вообще? Из каких она краев?

Чёрт знает. Можно бы поговорить о чём-нибудь неважном, её взгляд располагал… но сейчас не время и не место. Не время и не место. Как всегда и везде. И он не смог ничего из себя выдавить. Ничего не приходило в голову.

«Все люди с нами, только пока имеют с нас что-то».

Так могла бы сказать она, если бы была, как Саша, склонна пофилософствовать.

Хотя время еще не вышло, он чувствовал, что «пора и честь знать». Всё-таки это место не для того, чтобы пить чай и говорить о вечном.

Из коридора донёсся чей-то диалог на повышенных тонах. Хлопнула дверь. Звукоизоляция тут, должно быть, хорошая… и если слышно, значит, говорят очень громко и дверью хлопнули от души.

Потом всё вроде стихло.

Силы еще не восстановились. Слабость и вялость поселилась в каждой мышце. Приятное до боли расслабление… после которого трудно перевести организм в состояние готовности к действиям.

Младший на секунду закрыл глаза. Полежать еще пару минут…

Пришел в себя оттого, что девушка потрясла его за плечо.

– В коридоре… – прошептала она.

Действительно. Шум и топот. Стук в соседние двери. Возмущенные крики.

Потом звук, будто от удара тела, влетевшего в стену.

Крики стали громче. Он разобрал голоса Скаро и Эдика. А потом злобный рев Шамана.

Младший вскочил и начал одеваться. Оделся не без труда, сначала не мог попасть ногой в штанину, потом не сразу натянул ботинки, запутавшись в шнурках.

Девушка смотрела на него с тревогой. Казалось, она хотела ещё что-то сказать. «Ты милый», например. Или «Приходи ещё». Но была слишком напугана и сказала только:

– Будь осторожен.

Вздохнув, Младший кивком попрощался с мимолётным видением, и вышел в коридор. Нельзя оставлять своих в беде. Даже если толку от него в подобных разборках немного.

Он держал в руке ремень, будто собирался обмотать им кисть и использовать пряжку как кастет. Благо, штаны держались хорошо и так. Но на самом деле Саша просто не успел вдеть ремень в петельки на поясе, хоть тех и было всего три. Ремнём эту узкую синтетическую стропу можно было назвать с большой натяжкой, а вот пряжка была настоящая армейская, увесистая, поэтому, стоило её расстегнуть, как пряжка тут же оказывалась на полу, увлекая за собой и скользкую ленту. Давно хотел купить или достать нормальный ремень, но забывал.

В коридоре было светло, будто нарочно зажгли все лампы. И «замес» уже шёл вовсю. Против четверых из его компании было минимум шестеро в синих одинаковых хэбэшных курточках с какой-то монограммой или шевроном на груди. Цех, гильдия? В средневековом значении слова. Младший вспомнил учебник истории.

Противники медленно наступали на них по коридору, подбадривая себя криками и руганью. Они были очень злы, у нескольких Младший заметил разбитые лица.

Все моряки были без оружия. Кроме Эдуарда. Он размахивал «розочкой» от винной бутылки.

Но тут Скаро выбил её у него из руки.

– Хочешь, чтоб за «мокруху» вздернули? Дерись как мужик.

– Падла! – кричал один из «синих», надвигаясь. – Курва!

У него была резиновая дубинка, которую он держал перед собой, как спортсмен бейсбольную биту.

– Не люблю насилие… – Скаро дождался, когда «бейсболист» приблизится, изловчился, и отправил его в нокдаун ударом в нос. А может, это был нокаут. – Саня, вливайся.

Подхватив своего трёхсотого, неприятели чуть попятились. Один из них что-то гневно прокричал на ломаном русском… про 1968-ой год.

«Это вроде книга такая… Оруэлл. При чем она здесь? – не понял Александр. – И разве мы им что-то плохое сделали?..»

Противники держали дистанцию, подходить не решались. «Русские» продвигались вперед, но оставлять их в покое синерубашечники не собирались. Битва переместилась на лестницу, а потом в большой холл. Привлечённые шумом, из номеров выглядывали посетители, но тут же спешили уйти с линии фронта. Хотя, оказавшись на безопасном расстоянии, они азартно наблюдали за дракой из-за своих дверей или укрывшись за углом.

Судя по всему, такое тут иногда случалось. Саше показалось, что зрители сейчас начнут делать ставки. А что? Красиво. «Три на синее, десять на… красное. Ставок больше нет».

Когда спускались вниз, атакующие начали закидывать моряков пивными кружками. Тяжелыми.

Эдуарду металлическая кружка прилетела в голову, из рассеченной брови потекла кровь.

Запрещённый приём. Эдик хотел подобрать снаряд и кинуть обратно, Скаро его удержал.

От следующей метательной кружки румын отбился решёткой, которой был прикрыт радиатор отопления.

«Павеза, – почему-то вспомнил Александр. – Итальянский щит, которым вооружались арбалетчики…».

Бред какой. Удалось отбить ещё несколько тяжелых предметов и они спустились в холл.

В этот момент погас свет. Наверху началась какая-то суматоха, будто кто-то ещё вступил в драку.

Со стороны лестничной клетки прибежали двое. Впотьмах и в сутолоке Младший не мог их узнать, но голоса были знакомыми. Тоже моряки.

– Свои! Свои!

Все вопросы потом, сейчас надо было сваливать.

Воспользовавшись темнотой и, похоже, получив подкрепление, «гильдейцы» или как их там, кинулись на них с новой силой.

Дрались не только руками, но и ногами, Эдик довольно лихо пинался, отбрасывая наступающих.

В зале творился форменный погром. Звенело стекло, падала разбитая посуда, рвалась ткань портьер.

Прибежали двое охранников с налобными фонарями. Попытались обуздать синерубашечников, но те указали на моряков, как на зачинщиков беспорядка.

Секьюрити рванулись на них.

Охрану тоже вырубили, хоть и не без труда, попутно разгромив холл еще сильнее.

Кто-то уронил телевизор и тот разбился вдрызг.

Портье или вахтёр, пригнувшись за стойкой, кричал высоким голосом: «Wezwij policję!».

Всё понятно и без переводчика.

Был ли здесь телефон? Даже если нет, где-то на улице уже звенел колокол, как при пожарной тревоге. Надо спешно уходить.

Скаро «отоварил» кого-то из синих, не успевшего освободить им дорогу, под дых, тот загнулся и надолго выбыл. Шаман толчком сбил ещё одного с ног. Соперник упал, как подкошенный, мелькнули в воздухе грубые башмаки.

Кто-то орал от боли, кто-то ругался, на чём свет стоит.

Шаман дрался голыми руками – похоже, Скаро отдельно предупредил его про заточки, ножи и топоры. Иначе трупов было бы много. Странно, что северянин вообще подчинился.

К этому времени все моряки протрезвели и начали осознавать масштаб Абзаца.

И то, какими последствиями он может обернуться.

Безоружность не помешала таймырцу гасить ударами нападающих, так что вокруг него образовалось пустое пространство – никто не лез и все давали дорогу. Этим воспользовались остальные, двигаясь за ним. Удары его обходили, будто он был заговорённый. Скаро прикрывал в арьергарде.

Видимо, истратив запал, чужаки как по команде запели какой-то куплет, со словами:

– «Ленин hovno. Сталин hovno. Рашке п…дец всё равно».

– Мне это как зайцу барабан, – крикнул им Скаро, поднимая руку. – Я вообще молдавский румын. Валите, проспитесь. Ещё одна выходка и вам хана.

В ответ прилетела очередная кружка, но никого не задела.

Наконец, бормоча ругательства, «цеховики» ретировались, волоча под руки подбитых товарищей.

Моряки гурьбой вывалили на улицу. Вахтёр куда-то смылся, видимо, звать подмогу, полицию или стражу.

На улице при свете фонаря Младший рассмотрел двоих, прибежавших на помощь.

Это оказались Толян, кочегар, с которым Скаро как-то дрался в кают-компании, и Михаил, здоровенный мужик с Соловецкого острова. Ходили слухи, что одно время он был монахом. Крупный, как нефтяная баррель, Михаил мог настучать по голове даже сильнее, чем Скаро. Но, в общем, был незлобивым… если его не трогать. Бывший брат – из боцманской команды и привык к тяжёлой физической работе.

У Толяна раскровавлена рожа, сбиты кулаки, он сунул в карман что-то тускло поблескивающее, похожее на кастет. В полутьме это вполне можно было принять и за «ствол». Удачно, что они тоже сюда забрели, и вот пришли на помощь, а Толян даже забыл былую вражду.

Либо просто запрятал её на время, пока не кончится общая угроза.

– Задолбали эти поляки, – произнес Эдик, пошатываясь и утирая кровь из рассечённого лба. – Мало мы их били… Эти твари меня животным назвали! Питомцем! Прикиньте?

Костяшки у него тоже были разбиты. – Дубинкой прилетело, – объяснил он Саше. – Не умеют по-мужски, гады.

– Это чехи, – поправил Скаро. Он стоял на ногах твёрдо, под глазом расцветал фингал.

– Да какая разница… И этих били и будем бить. Щас догоним и ещё вломим. А ведь я просто дверью ошибся, когда в гальюн выходил, и к тёлке возвращался... Сами они «питомцы»…

– И назвал он тебя не животным, а дураком. Pitomec по-чешски: «идиот». Вы тоже хороши. Надо было по-людски разобраться, а не лезть в бутылку.

– Мы и разобрались. И вообще, они меня первые послали. А ещё они святое оскорбляют. Николаич рассказывал, они не уважают...

– Хватит. Пошли! – взял матроса за плечо Штеф, и тот словно попал в тиски. – У них диаспора здесь. Приведут подкрепление. И полиция уже едет. Этот, которому ты рожу подровнял, я его знаю, как-то в покер обыграл. Франтишек, мастер-оружейник из Моравии, его в городе не только шлюхи знают, но и вся ратуша. Сейчас шухер будет, надо валить на корабль.

Послышался звук мотора, к воротам подъехала какая-то таратайка. Открытый грузовичок с тарахтящим мотором, изрыгающий клубы дыма. Из кузова начали спрыгивать люди в дубленых куртках, похожих на средневековые кафтаны.

– Кожевники... Друзья этих.

И тут же раздался цокот копыт и зычные команды.

«Шыбчей, шыбчей! Оточай их! Оточай! Стой!»

– А вот и полиция…

Грузовичок окружили всадники в пятнистом камуфляже. У одного из них стальной шлем был украшен перьями. Ни дать ни взять, крылатые гусары!

На шлемах был орел, но не двуглавый, а обычный.

«Курица» или «петух», называли калининградцы этот герб, вспомнил Данилов. Хотя они и двуглавого почему-то не жаловали.

Метался свет фонарей.

Ещё по дороге сюда Скаро рассказал им, что у городской стражи, которая называлась «варта мейска», винтовки и автоматы дополняются не дубинками, а саблями в ножнах. С нарушителями не церемонятся. Если что – и порубят.

– Валим назад. Выходим через заднюю дверь.

Похоже, румын знал географию этого заведения на отлично.

Они выбежали в задний дворик, одну дверь открыв, а другую просто вышибив, потому что она была закрыта на ключ.

Пока полицейские на повышенных тонах разбирались с кожевниками, выясняли, кто это перед ними и что произошло в здании «массажного салона»… моряки, прячась за мусорными контейнерами, ящиками и бочками, которыми был заставлен задний двор, добрались до забора, перелезли через него, и оказалась на другой улочке.

Дальше они, пугая котов и спящих голубей, пробирались сквозь дворики, где на грядках торчали капустные кочерыжки, выглядывала из сарая хорошенькая белая козочка, меланхолично жуя пучок травы, уютно светились окна, задёрнутые вышитыми занавесками.

Потом свернули, следуя за неутомимым проводником, и оказались в заросшей необитаемой части города.

– Срежем путь.

Здесь, среди старых домов и таких же древних ржавых машин, плотно набитых в безлюдные дворы, они шли минут десять и добрались до гавани, только с другой стороны.

Погони вроде нет. Было тихо и тут ещё ни о чем не знали.

– Ну, вот и всё, господа!

Они спокойно поднялись по трапу на судно мимо вахтенного. И, переглянувшись, разошлись по кубрикам.

Веселое приключение подняло всем дух, но Младший радости не разделял.

Что от «свидания», что от глупого побоища осталось только ощущение неправильности. Хотя вроде бы именно эти дела считаются для мужчины главными.

Никакого куража. Отупение.

Неприятно свербели три мысли. Что любовь бывает только платной, разве что платишь по-разному. Что человек – стадное похотливое агрессивное животное. И, наконец, что нормальные люди выживают благодаря тому, что умеют быстро организовываться в стаю и стоять за своих насмерть, а не думать, кто прав, а кто виноват.

С корабля выдачи не было (потому что тяжких преступлений не совершили), и утром норвежцы отправили делегацию, которая заплатила полякам компенсацию.

Поскольку заведение было не очень легальным, скользкую ситуацию замяли. Записей с видеокамер, которые там имелись, почему-то не осталось. Скараоско на это хитро разводил руками.

Но до конца стоянки всей команде было запрещено покидать судно. Что очень многих разозлило.

Конечно, рассерженный капитан Халворсен вычел зарплату за две недели у всех, кто был в том заведении, невзирая на степень участия. Запираться и врать ему было бесполезно.

Как Младший понял, разборки и драки с участием моряков на берегу случались часто, особенно если долго не пускать их проветриться. Поэтому Ярл к этому был готов. Что-то вроде производственного риска.

Но всё равно лично им лучше теперь не появляться в Свиноустье следующие год-два. Городская стража может и не опознает. А вот те самые обиженные ими, или их дружки… Никто не знает, сколько они будут помнить обиду, и приглядываться к каждому подозрительному русскоговорящему.

Ну, да и по хрену. Младший знал, что он здесь вряд ли снова окажется.

А ещё понял, что больше в такие заведения – ни ногой.

Через несколько дней они уплыли из Померании. Младший слышал, что уголь купили выгодно, не смотря на то, что зима ожидалась очень долгой и холодной, а вот продовольственные припасы влетели в копеечку, оказались процентов на двадцать дороже, чем в прошлом году – по той же причине.

Даже в этой небедной гавани желающих наняться на судно хватало. Были как приличные люди, бывшие рыбаки и моряки с других кораблей с опытом. А были и доходяги, оборванные бывшие подмастерья с кузниц, пропившиеся докеры и просто бродяги криминального вида.

Капитан взял всего троих, показавшихся ему грамотными, крепкими и в то же время не очень буйными. Хотя Борис Николаевич тихо ворчал, что появление полноценной польской диаспоры повысит градус русофобии на борту в разы.

Впрочем, это оказалось лишь пугалкой. Представители разных народов умудрялись существовать в рейсах, не провоцируя друг друга. Это вам не твердая земля. Тут подобный погром может закончиться катастрофой.

Александр уже видел достаточно сообществ. И начал приходить к выводу, что все люди на Земле примерно одинаковы. А те разные конфигурации групп, в которые они объединяются, большие и маленькие – определены историей, географией, климатом… даже рационом питания. Но в глубине души отличий мало и почти любого можно «подтесать» и встроить в другую систему, в любой другой механизм.

(Есть и те, кто не встраивается вообще никуда. Но это скорее исключения, чем правило).

Только поэтому и надо держаться со «своими». Чтобы чужой стадной злобе можно было противопоставить свою родную зубастую и клыкастую «стаю товарищей». Но, понятное дело, что это налагает обязательства, которые надо выполнять… или делать вид, что выполняешь. Так Младший сделал для себя окончательный вывод, что у каждого должны быть свои сукины дети, потому что вокруг полно чужих.

А те, кто поступали иначе, пытались искать общую правду и справедливость… чаще всего гены потомству передать не успевали.

«Лечь на тысячу лет в заморозку. Проснёшься, и увидишь то же самое. Люди жрут друг друга, молятся божкам, таскают в нору барахло, лапают самок. И иного не дано».