Зимние каникулы

2

Первую двойку, по теормеханике, Майя получила из-за любви.

Перед самой сессией влюбилась в Игоря Семенова, с четвертого курса. Оказалась среди зрителей на соревнованиях по волейболу между «радистами» (Игорь был их, то есть «нашим», капитаном) и «экономистами». Подачи у него были зверские, в прыжке он изгибал торс мощно и плавно («как дельфин», – восхищенно определила Майя), когда же гасил мяч, то очко команде было обеспечено. «Экономисты», как ни сопротивлялись, продулись. Майя об Игоре расспросила: перворазрядник по волейболу и плаванию, отличник, член штаба студенческого стройотряда, иногда выступает в институтской самодеятельности, читает стихи. Эти сведения почему-то еще больше усилили Майины чувства, словно могло иметь значение – первый или второй (или никакой) у него спортивный разряд, рядовой он стройотряда или член штаба... Женька Панфилова, когда Майя поделилась с ней своим увлечением и полученной информацией, резюмировала: всесторонне, гармонично развитая личность. Надо думать, еще по-английски шпарит не хуже журналиста-международника – спецшколу окончил, и отец у него посол в малоразвитой африканской стране... Больше на эту тему Майя с ехидной Женей разговоров не вела. Страдала в одиночку: как ни исхитрялась попасть Игорю на глаза, он явно не отличал ее от других в студенческом водовороте.

Случилось на беду, что Игорь Семенов оказался за соседним столиком в читальне, где она готовилась к теормеханике. Какая уж тут кинематика-динамика, вектора и напряжения сил!.. Одна была забота, чтобы Игорь оторвался от своих конспектов и учебников по передающим устройствам (Майя подглядела) и обратил внимание на нее. К слову сказать, очень многие обращают. Никогда нет недостатка в провожающих (Майя выбирает их, как на конкурсе, лучшего из лучших). И эпюру всегда найдется кто бы начертил, и пирожок в буфете взял без очереди, и по любому предмету дал расширенную консультацию. А тут – никакого результата, кроме «пары» по теормеханике.

К матанализу Майя решила готовиться дома. Но все равно мечты об Игоре волновали и мешали сосредоточиться. Три дня Майя провела в мужественном единоборстве с собой. От функций, формул, формулировок в глазах бегали звездочки, фигурами точь-в-точь напоминавшие интегралы, только с рожками, а в голове не застряло и половины требуемого материала. Надежда была, что кривая вывезет, попадется билет из другой половины и задачки не чересчур замысловатые. К тому же Коля Зеленский обещал быть неподалеку и в случае чего выручить.

Билет попался более или менее, Майя поплавала, но выбралась, а в задачках запуталась, и Коля, как ни старался, не добросил до нее спасательного круга.

Все, сказала себе Майя. Надо браться за ум. Мысли об Игоре Семенове ее оставили – не до любви, если третья двойка грозит отчислением. Да и самолюбие страдало. К тому же противно врать дома: введя произвольный коэффициент, Майя превращала свои двойки в тройки. Родичи, хотя и не приходили в восторг от столь скромных успехов, верили. Она у них не вышла пока из доверия – врать не умела и не любила. Приходилось ради спокойствия близких. Пересдаст потом тихонько, все будет шито-крыто. Но прежде требовалось успешно разделаться с электротехникой.

Если бы она еще исправно ходила на лекции!.. Если бы на лекциях слушала, записывала!.. Конспекты ее имели поистине жалкий и непотребный вид: сплошные пробелы, ошибки в схемах, невнятица. В институт поступила, выдержав конкурс четыре человека на место, и репетиторов ей не нанимали, отец поднатаскал по математике и физике, и первые сессии сдала, пусть и на тройки, а один «хвост» по химии не в счет... Вот и самоуспокоилась, что называется. Весь семестр била баклуши. Все на лекциях ей было интересней наук: чьи-то новые сапожки, водолазка, фильм в соседнем кинотеатре, кто из мальчишек к ней подсядет, кто как на нее посмотрит... Так неудачно совпадает пора ученья, когда требуется ему себя отдавать, с ожиданиями и волнениями об устройстве своей женской жизни! Когда душа требует не интегралов и дифференциалов, а песен и полетов в неограниченном пространстве светлых мечтаний...

И все-таки электротехнику она бы сдала, трояк бы точно был, если бы не попала отвечать аспиранту. Эти аспиранты хуже любого, самого злющего профессора. Как же. Оправдывают доверие. Стараются. Вот уж для них-то точно ничего нет в жизни важней, чем вытянуть из студента душу. Как он, студент, жить будет, если не усвоит весь курс до последней буквы?!

Так думала Майя, когда, выйдя из аудитории с не заполненной за третий семестр зачетной книжкой, побежала сломя голову по коридору, чтобы укрыться от сочувствующих и презирающих глаз. Некоторые безусловно сочувствовали, не так уж она плохо отвечала, а иные – гении местного масштаба и успевающие по всем дисциплинам девчонки – презирали: фифа, тупица, интересно, зачем ей понадобилась электроника! И дальше в таком духе. Не надо было подслушивать, чтобы знать, о чем говорят у нее за спиной.

Она выскочила на простылую черную лестницу и дала волю слезам.

Там некоторое время спустя ее нашла Женька Панфилова. А скоро подвалили другие ребята: Коля Зеленский, Миша Лазутин, Наташа Курочкина, отличница, и Борька Кипарисов, двоечник, не хуже самой Майи, с той разницей, что предела не преступил, ограничился двумя «хвостами», и потому был полон бодрости и веры в будущее. Всем скопом, каждый как умел, они принялись переливать в Майю свой оптимизм, надежды и веры в лучшие качества души декана Дмитрия Дмитриевича (в просторечии – Митяя), в Майину счастливую звезду и вообще в то, что мир (их молодой мир) устроен исключительно им на радость и все должно кончиться хорошо.

Она слушала, сотрясаясь от рыданий. Борька Кипарисов сунул ей в рот сигарету, она втянула горький дым, поперхнулась, закашлялась, но слезы унялись. Кто-то принес стакан с водой. Борька объявил, что просто ерунда какая-то – пить воду, сейчас он сбегает за вином, от вина Майе сразу станет веселей и она поймет, что нет смысла расстраиваться раньше времени. Наташка Курочкина на него накинулась: «Больше ничего не мог придумать? Поумнее? Если нас здесь с вином застукают, знаешь что будет?» Борька рассвирепел, у него вообще был вспыльчивый характер: «А ничего не будет! Проваливай-ка отсюда, – отнюдь не по-джентльменски предложил он, и Майя с испугом отвлеклась от своего несчастья. – Где тебе понять чужое горе?» Теперь уже расплакалась оскорбленная Наташа. Резко повернулась и ушла, хлопнув дверью. У них с Борькой была давно замеченная всеми несовместимость, ни в разведку, ни в космос их вместе посылать никак было бы нельзя, и объединить их на короткое время могла лишь случайность, вроде вот хорошего отношения к Майе. «Не тревожьтесь, девочки-мальчики, – сказал

Борька, игнорируя Наташин уход и попреки в грубости, так же как и уговоры обойтись без вина, – никто нас здесь не застукает», – и убежал. А они, хотя все были против его затеи, почему-то не расходились, дождались, пока он вернулся. «Сухое, почти безалкогольное, – успокоил он их, водружая бутылку на подоконник. – Выпьем чисто символически. За то, чтобы наша Майечка все пересдала. Без нее в группе почти не останется красивых девочек... О присутствующих не говорят», – бросил он в сторону Женьки Панфиловой, которая, впрочем, на свой счет в этом смысле не обольщалась, ее устраивало и то, что котировалась в группе самой из девушек умной. «Чтобы ей разрешили пересдать», – внесла поправку Женя. Они по очереди, из одного стакана, пили невыносимо кислое вино, получилось на компанию и правда почти символически, но у Майи все равно приятно закружилась голова, в груди потеплело, и она тоже поверила в свою счастливую звезду.

Обсудили, когда лучше идти к Митяю, как одеться и причесаться. «Скромненько, скромненько!» – сказала Женя и изобразила пай-девочку. Говорить, понятно, надо было про болезни, которые разом поразили всех Майиных близких, и именно в пору сессии. От всех близких Майя суеверно отказалась, остановилась на разыгравшейся якобы бабушкиной язве и на племяннике Сашеньке, который месяц назад лежал в больнице, но для Митяя должен был и сейчас там лежать. Майину маму спровадили в дальнюю командировку – все на Майиных плечах!.. Ну и разные чувствительные детали в резерв. Майя и сама почти во все поверила. Митяй не сможет не войти в положение!.. Всем было, впрочем, известно, что Митяй человек суровый и на женские чары рассчитывать не приходится: на девчонок-студенток как на лиц противоположного пола не глядит. У них даже игра была такая – заставить Митяя дрогнуть, но ни одна еще не выиграла. Но тогда думать об этом не хотелось, хотелось думать о Митяе одно хорошее.

«...Смешно было надеяться!» – переживала Майя, уставившись в зеленовато-сизое пятно на потолке, слово за словом перебирая унизительный для нее диалог с деканом. Дмитрий Дмитриевич с видом хорошо воспитанного человека, который не позволит себе перебивать собеседника, ее выслушал, но Майя видела, что ни одному слову не верит. Фантазия студентов-двоечников оставляла желать лучшего, варианты складывались из трех по три: авс, вса, сав, асв, сва, вас. Мама-папа-бабушка, бабушка-мама-племянник, сестра-брат-папа, язва-грипп-командировка... К концу своей речи, и без того сбивчивой, Майя погасла совсем. Невнятно до конца добормотала. И выбросила последний – ясно сознавала – некрупный козырь: вскинула на Митяя горестные глаза (большие, карие, красивые; Коля Зеленский сох по ним с самого прошлогоднего сентября, когда Майя первый раз на него посмотрела и спросила, свободно ли место рядом с ним, дело было на лекции по физике). И Митяй в них задумчиво заглянул. Спросил: «Вы где живете?» Майя обескураженно ответила. Это еще зачем? И догадалась: выяснял, не по месту ли жительства выбирала институт. Прикинул, что далековато, но по прямой линии метро. Майя опустила не намазанные сегодня в виде исключения, но все равно густые и длинные ресницы. А он сказал, что закон есть закон, что преступать его никому не дозволено и что, если он и пошел бы к проректору просить за Майю, вопрос вряд ли решится положительно. А он, Дмитрий Дмитриевич, убежден, что и идти не надо, что Майе, пока не поздно, следует поискать свое настоящее дело, не обрекать себя на унылое существование, которое неизбежно для тех, кто выбрал специальность, к которой не лежит душа. Майя хотела вставить, что душа у нее лежит именно к радиоэлектронике, но воздержалась – понимала в глубине души, что Митяй прав. Но ведь эти его слова можно с большой долей точности отнести по меньшей мере к трети студентов, о будущем которых у Митяя заботы нет, поскольку они, худо ли, бедно ли, экзамены сдавали... О ней он заботится, скажите! А о том, что с ней завтра будет?.. У всех будут каникулы, переэкзаменовки, новый семестр, а у нее?..

Ничего подобного ей еще не приходилось испытывать – такого ощущения под ногами бездны, пустоты.

...От Коли Зеленского, который преданно ждал ее в коридоре и на минутку отвернулся к окну поглазеть на зимний пейзаж в институтском парке, она ускользнула. Никого не хотела видеть, слышать, знать!.. Она и к Люське потащилась потому, что там – чужие, Люськина компания, можно перед ними – и перед собой – сделать вид, что ничего не произошло, все прекрасно. Веселья все равно не получилось. И еще этот Вадим...

Майя натянула на голову одеяло и тихо заплакала – так плачут, когда ничего уже не осталось, кроме отчаяния.

От внешней жизни одеяло все же не загораживало. Соседки старались говорить тихо, полагая, что она спит, но в комнате с потолками метра, наверно, четыре тихо не поговоришь. Да еще когда расстояние между собеседницами тоже около того: каждая на своей кровати. С темпераментом, свойственным женщинам в устной речи, перескакивали с одного на другое: дети, мужья, болезни, работа, жизнь вообще. – Ничего теперь люди не боятся, – это, слышно, та, что с кровати через проход. – Ни Бога, ни черта. Ни безработицы, ни бедности, ни остаться, например, без крыши над головой. Социализм. Кругом о тебе забота. Трудоустроить, обеспечить жильем, больницей, соцстраховской путевкой, пенсией в старости, которая вовсе еще не старость, человек в полном соку. Если здоровый. Попробуй спроси с подчиненного? Он тебя пошлет – и вся недолга. На тебе свет клином не сошелся. Это каким организатором, администратором надо быть талантливым, чтобы уметь требовать работу, а люди бы от тебя не разбегались туда, где полегче, где спрашивают меньше, платят больше!.. На сознательности далеко не уедешь. Сколько ни есть сознательных, а бессознательных всегда больше.

По этому поводу они вели разговор долго и все громче. Одна поддерживала: верно, никто ничего не боится! Ни жениться, ни детей заводить (это она о сыне, который женился в восемнадцать лет, ушел служить в армию, а беременную жену оставил матери, – разговор об этом шел раньше)... Другая, та, что по голосу помоложе, не соглашалась: вы, значит, Варвара Фоминична, против хорошей жизни (она с подначкой, дразня, говорила)? Как это вообще можно плохое выводить из хорошего?

– А почему нельзя? – кипятилась Варвара Фоминична с кровати через проход. – Очень даже часто бывает от хорошего плохое. Например, от чересчур сытной жизни болезни всякие, от больших удобств избалованность. Получаем больше электроэнергии – рыбу теряем, строим больше заводов – природу губим.

– Что ж, получается заколдованный круг? – сзади Майи голос.

– А вся жизнь, она и есть заколдованный круг! Майя не удержалась, выглянула из-под одеяла поглядеть

на эту Варвару Фоминичну. Седая, с бескровным, как бывает от долгого недостатка воздуха, ничем не примечательным лицом. Если за таким лицом занять очередь, заметила Майя, – как ни мало приходилось ей стоять в очередях, – и не запомнишь, какая шуба или шапка, то очередь непременно потеряешь.

В очередях Майя стояла редко потому, что магазины были не ее заботой. Майя разве что за сапожками и импортной косметикой не ленилась постоять, а по очередям за продуктами ходила бабушка – что ей еще делать? Отец с матерью тоже прихватывали что попадется полезного на пути с работы и пытались приобщить к коллективному домашнему труду и. Майю. Но успеха не имели. «Мне уроки надо готовить!» – это когда училась в школе, и в ее положение входили: нагрузка-то какая у школьников!.. «Я же студентка!» Какая еще грязная посуда или магазины, отбивалась она теперь.

Студентка!.. На Майю опять навалилась тяжелая глыба беспросветного горя. Под ногами провал, и пути назад нет. И еще стыда натерпишься.

Она перестала слушать, о чем дальше толковали соседки, убивая тягучее больничное время.

«Студентка! За хлебом сбегать не допросишься! – раскричится, когда оправится от шока, мать. – Все условия ей создали!»

Если у Майи будут дети, она ни за что такого не допустит: попрекать их! Не создавайте условия! А уж если создали, то молчите. Неверно разве?

Потом мать накинется на отца: а ты что воды в рот набрал? Надо же придумать, как быть дальше!

И все-таки самое жуткое – это старшая сестра Виктория. «Вы другого ждали? Набаловали, распустили, никакой у человека ответственности, все она у вас маленькая». На почве ревности к младшей сестре (разница семь лет) у Вики колючки выросли, так и торчат, по всякому поводу ярится на родителей, слова ей не скажи, сразу: «Вы лучше свою Майечку воспитывайте».

Теперь она припомнит: предупреждала я вас!.. Майя и голос ее, противно торжествующий, слышала. В институте Виктория получала повышенную стипендию отличницы.

И хотя после развода с Анатолием Вика, по Майиным наблюдениям, стала не такой вредной, сейчас меньше всего хотелось видеть именно сестру.