Змеиная вода

Глава 10 Амбисфена

Глава 10 Амбисфена

«И кровь ея, пролившись наземь, была столь горька, что отравила и землю. А травы, на ней росшие, обратились гадами. Были те гады столь ядовиты, что одна голова не способна была удержать в себе оный яд. И потому возникла другая, подобная первой. Так появился редкостный гад, про которого многое писано, рекомый амбисфеной» [1]

«Легенды и предания, а тако же тайные знания о гадах ползучих, пользе и вреде ими причиняемом»

- Антонина Павловна – сложный человек, - женщина шла небыстро, она как-то сразу подстроилась под шаг Бекшеева, держась чуть впереди, но не настолько, чтобы пришлось её догонять. – Но совершенно незаменимый. Без нее больница точно развалилась бы… Простите, как вас зовут?

- Это вы меня простите. Мне стоило представиться. Алексей Павлович. Бекшеев.

- Зима, - сказала Зима, озираясь. – У вас тут уютно. Для госпиталя…

- Людмила. Людмила Ивановна Сидорова… - Людмила Ивановна протянула руку, и Бекшеев осторожно её пожал. Почему-то показалось, что целовать эту руку будет до крайности неуместно. – Это не совсем госпиталь. Скорее и госпиталь в том числе, но больше народная лечебница. Её еще моя бабушка основала. Отдала свой дом. Перестроила… она была целительницей. Родилась в купеческой семье. Потом сбежала из дому.

- Зачем?

- Говорила, что время было такое… идеалов. Что ей хотелось менять мир к лучшему, а отец требовал, чтобы она вышла замуж и рожала детей. Столкновение старого и нового, идей и реальности. Она даже к революционерам одно время примкнуть пыталась.

- Не вышло?

- Скажем так… целители – люди своеобразные. И мысль о том, что нужно кого-то убить во имя общественного блага противоречит самой их сути.

- Понимаю.

- Извините за нескромный вопрос, а Бекшеева…

- Матушка.

- Тогда для меня большая честь познакомиться…

- Я сам от целительства очень далек, - Бекшеев улыбнулся. – Скорее уж я на другой стороне, если так можно выразиться. Профессиональный пациент.

- И не будете против, если я вас осмотрю? – в ясных глазах Людмилы пляшут смешинки. И Бекшеев почему-то взгляд отводит, как будто сделал что-то дурное.

Тихо хмыкает Зима.

И в этом вновь чудится то ли упрек, то ли насмешка.

- Это будет очень любезно с вашей стороны, - говорит Зима. – А то его к целителям чуть ли не силком тащить приходится.

Людмила толкает дверь, которая ничем-то от иных не отличается. Таблички на ней нет, как и иных опознавательных знаков. Разве что перед дверью коврик лежит, и Бекшеев, уважая чужие порядки, старательно вытирает ноги.

- Прошу… - Людмила входит первой.

- Значит, ваша бабушка сбежала. А потом вернулась?

- Когда началась смута. Семью… расстреляли бунтовщики. Она очень переживала… ну и когда успокоилось, когда получила наследство, то решила потратить его на лечебницу для народа. Она считала, что истоки бунта и лежали в народном недовольстве. Что если улучшать жизнь простых людей, им и в голову не придет бунтовать. Моя мама приняла наследство. А сейчас и моя очередь. Только пришлось передать на баланс города. Деньги закончились. Так что я теперь работаю здесь за зарплату…

Кабинет был просторным, но не сказать, чтобы роскошным. Скорее уж ощущалась в нем та самая историческая преемственность, то ли из-за тяжеловесной мебели, явно изготовленной во времена былые, то ли из-за пары портретов…

- Матушка. И бабушка.

- А где…

- Бабушка давно уже умерла, - сказала Людмила, обходя огромный стол. – А мама после войны. Она её тут провела. Тогда госпиталь принимал всех. Раненых. Больных… больных было много. И после войны не меньше. Даже сейчас… сказывается. Она и выгорела, вычерпала себя до дна…

- Сочувствую, - тихо произнесла Зима.

- А я вот не понимала. Не знала, что так будет. И сбежала. Мне казалось, что настоящее дело там, на линии фронта… получилось, как с бабушкой. Сбежала и вот вернулась.

Значит, она и вправду старше, чем кажется. Впрочем, к целителям обычные рамки не применимы.

- Теперь живу. Продолжаю семейную традицию. Только дочери у меня нет. Так уж вышло… но Зоя мне как родная… Зоя Синюшкина. Дочь Ангелины. Вы ведь из-за Ангелины приехали, верно? Он все-таки своего добился…

- Кто? – уточнил Бекшеев.

- Вы присаживайтесь. Захар… на редкость неспокойный, неуемный человек. Я ему говорила, что иногда надо просто смириться. Любой целитель рано или поздно сталкивается с ситуацией, когда нужно просто смириться… ему ли не знать.

Бекшеев огляделся.

Стулья в кабинете имелись в количестве шести штук. Четыре стояли вдоль стены, у самых дверей и предназначались явно для посетителей. Еще один – за столом, и последний – перед ним. На него и предлагалось сесть. Сама Людмила заняла место за столом. И почудилось, что, отгородившись, выдохнула с облегчением, будто этот стол стал преградой.

- А он никак не желает. Конечно, с одной стороны подобное упорство достойно похвалы. С другой… Захар не видит, что его навязчивое стремление помочь мертвым причиняет боль живым.

Бекшеев взял один из стульев у стены и подвинул к столу.

- Боюсь, - Зима кивнула с благодарностью и села. – Не совсем вас понимаю. И да, отчасти мы здесь из-за Ангелины, но Захар…

- Захар Торин. Её жених, - Людмила подвинула папки в сторону. – Он очень… переживает… думаю, весьма скоро вы с ним познакомитесь. Но если не он…

- Скажем так, мы просто хотим разобраться, - Бекшеев осторожно опустился, опираясь на трость. Стул оказался жестким и ожидаемо неудобным. – С Ангелиной, как мне сказали, вы были дружны…

- Да. Наверное, можно и так сказать. Мы познакомились давно. Еще там, на линии фронта… я сбежала. Мне было пятнадцать, а она постарше. Я соврала про возраст. Но Ангелина все поняла. Хотела отправить меня домой, но я уговорила не выдавать… глупая была. Какая я была глупая, - свет в глазах Людмилы чуть погас. – Она как-то умудрилась сделать так, что мы остались вместе. Помогала. Оберегала… благодаря ей я не сошла с ума. И потом… однажды нас начали бомбить. И я совсем растерялась. Это еще в самом начале войны было. У меня в голове не укладывалось, как можно бомбить госпиталь… там же раненые… она меня вытащила. Так что, я ей жизнью обязана. И нет. Все-таки мы не были подругами. Скорее она была моей старшей сестрой. Умной. Доброй. Заботливой. Извините…

Людмила убрала руки под стол. Пальцы нервно подрагивали, да и не только пальцы. Тик проявился и на губах, и на левом глазу.

- Это… нервное… пройдет… знаете… мама хотела, чтобы я отправилась учиться. В Петербург. Бабушка и она были слабыми целительницами, а во мне дар открылся куда более ярко… и я бы отправилась. Если бы не война и глупость эта…

- А потом?

- Потом… потом оказалось, что…

- Поздно?

- Нет. Не поздно. Что у меня вот, - Людмила вытащила руки и распрямила, показывая, как судорожно подергиваются пальцы. – Когда волнуюсь, начинается… порой так, что ручку удержать не могу. Да и так пишу-то с трудом… со мной обычно сидит кто-то, кто записи ведет. В университете сказали, что на общем факультете и без того конкурс большой. Что мой яркий дар по их меркам не так и ярок, чтобы всерьез на что-то рассчитывать. А нервы… нет, у меня приняли экзамен. Плюс рекомендации руководителей… зачли работу в госпитале. И дали диплом. Вроде бы и радость, а толку… практика ограничена. Мне и посоветовали ехать в провинцию, поискать какой-нибудь госпиталь, где все просто и понятно.

Людмила сжала кулаки и выдохнула.

- Я так и сделала.

- А Ангелина?

- Мы… расстались перед самым концом войны… Ангелину ранили… и отправили в тыл. Я осталась. Потом нашла, конечно… а она уже с мужем. Представляете? В госпитале в кого-то там влюбилась…

- В кого?

- В этого… Синюшкин. Смешная фамилия, вот и запомнилась. Я обиделась тогда. Глупая… мне ведь думалось, что она моя и только моя… семья, родня и все такое. Самый близкий человек. А она взяла и замуж! Как-то это…

- Подло?

- Точно. В тот момент это показалось самым настоящим предательством. У меня еще нервы… тик был куда сильнее… в университете отказали… совет этот… попроще… не претендовать… выше головы не прыгнешь… все мои планы… я видела себя блестящим хирургом, гениальным почти… имя в историю и все такое. А тут вдруг раз и конец всем мечтам и желаниям. А еще Ангелина замуж вышла. Вот и не сдержалась. Наговорила многого такого, о чем до сих пор жалею… и сбежала домой.

- А она?

- А она куда-то с мужем. Знаю, она приезжала домой. Хотела помириться со своими, но что-то там не вышло… Ангелина мало говорила о семье. И тогда, и потом уже… она в целом была довольно замкнутым человеком. Очень добрым. Но замкнутым… наши пути разошлись надолго. Признаюсь, я жалела и о тех словах, и пыталась её найти. Но Каблуковы со мной говорить отказались. Потом у мамы начались проблемы, здоровье её пошатнулось. И госпиталь этот… и все-то сразу. Так что снова получилось наоборот. Ангелина нашла меня. Представляете? Просто однажды открыла дверь и сказала… здравствуй. Вот просто… здравствуй. И я еще растерялась. И потерялась. И даже испугалась, что это чудится. А она решила, что я до сих пор дуюсь… в общем, я её догоняла. Потом мы плакали, обнимались… как это у женщин выходит. И она сказала, что хочет работать здесь.

- А вы?

- Была только рада. Да, Ангелина тоже не стала врачом, как хотела. Эта война перечеркнула многие планы и желания, но лучшей медицинской сестры я не встречала. Она быстро навела в госпитале порядок. Правда, не всем это понравилось… еще её матушка приходила ругаться.

- С вами?

- Я же главный врач. Хотя скорее просто числюсь. Делами хозяйственными так-то у нас Егор Витольдович занимается… у меня к этому способностей нет. И Антонина Павловна еще помогает очень.

- А Каблукова…

- Мария Федоровна требовала уволить Ангелину.

- Требовала?

- Сначала. Говорила, что хватит уже семью позорить. Брата. Что у них репутация, а Ангелина тут из-под черни горшки выносит. Ничего она не выносила, для этого санитарки есть. И уборщицы. И так-то у нас редко кто задерживается, чтоб совсем надолго. Все же оборудования нет. И если что серьезное, то в район везем. А перевязки… ну это же ерунда.

Как для кого.

Для нее, этой светлой женщины, повидавшей на своем веку, пожалуй, куда больше, чем случилось видеть Бекшееву, возможно местные раны и не были чем-то страшным.

- Тем более, что у Ангелины опыт огромнейший. К ней больные сами на перевязку просились. У нас же тут в основном такое… простудные в сезон. Или вот травмы. Переломы там… еще дерево может упасть. Топором себе по ноге заедут. Или косой там, серпом… еще пальцы часто засовывают.

- Куда?

- А куда только не засовывают. От жерновов до сенорезки. Лошади-коровы лягают. И так вот… рожать тоже приезжают, хотя больше к себе зовут. Главное, действительно серьезные пациенты, с которыми мы не можем справиться, стабилизируются и отправляются дальше. В общем-то никакой унизительной работы Ангелина не делала… я пыталась это объяснить.

- Но как понимаю, Мария Федоровна не услышала, - сказала Зима, подбирая со стола деревянную рамку. – Это…

- Я и Ангелина. Это еще… давно.

Черно-белый снимок. Белые палатки и черная полоса леса за ними. Небо седое, скошенное. Две девушки. Одна светлая и яркая. Другая – темная. На Марию Федоровну не похожа, как и на Анатолия. Не сказать, чтобы красива.

- У нее такая же была… - Людмила протянула руки, явно желая получить снимок обратно.

- Извините, - Зима явно смутилась. – Мне не стоило брать…

- Ничего страшного. Я тогда отказала Марии Федоровне. Почему-то все думают, что я такая вот… легкая и воздушная. И слабая. Что там, что тут…

- Это ложь, - Зима убрала руки. – Слабые там не выживают. И после тоже.

Людмила улыбнулась. И солнце вдруг отступило, позволив тени вытащить из лица другое, сокрытое светом. На коже проступила сетка морщин, в глазах – тоска, беспричинная, иррациональная. Бекшееву случалось такую видеть. Но длилось это несколько мгновений, не больше.

- Я отказала. Она очень удивилась. Мария Федоровна не привыкла, чтобы ей отказывали… и удивилась. И пригрозила, что станет жаловаться. Я тоже сказала, что пожалуюсь. Все-таки в маленьких городах целитель – это фигура. Да и так знакомства остались. В том числе среди прессы…

- Вы…

- Я сказала, что обществу будет интересно узнать, почему Каблуковы считают медицинскую службу отвратительной… в общем… тогда она решила действовать иначе. Сказала, если я откажу Ангелине от места, то Каблуковы сделают неплохой взнос в фонд больницы. Мы сможем начать ремонт. Закупить новое оборудование. Пригласить еще врачей…

- Вы отказали.

- Отказала, конечно, - Людмила пожала плечами. – Ремонт вполне может подождать. Да и часто нам помогают сами пациенты. Краской там. Или работой. Оборудование? Большую лечебницу разворачивать здесь просто нет смысла. Как и приглашать других врачей. Вон, Захар почти без работы сидит, хотя способнейший целитель…

- И она ушла?

- Да. А я… я посоветовала Ангелине все же поступить в университет. Пусть она не имела дара, но он далеко не всегда нужен. Из нее получился бы отличный педиатр. Или терапевт. Или хотя бы акушер-гинеколог… вот кто тут действительно нужен. Извините.

- Ничего, - поспешил заверить Бекшеев. – В обморок не упаду.

- Почему-то мужчины при словах об акушерах и гинекологах начинают нервничать. Хотя да… вы, наверное, знаете… с матушкой…

- Значит, Ангелина осталась работать? – Бекшеев счел нужным вернуться к основной теме беседы.

- Да. И Зою со Степаном привела. Это её дети… У Зои, к слову, и дар есть. Целительский. Ей тут нравилось…

- Нравилось?

- Мария Федоровна была категорически против того, чтобы Зоя приходила сюда. Но она все равно приходит. Сбегает. Вот пока бабушка в отъезде была, Зоя почти все время здесь и сидела. Она очень на Ангелину похожа… хотя да, было бы странно, если бы нет.

Дверь распахнулась без стука, и так, что движение её заставило Зиму вскочить и оскалиться.

- Стоять! – рявкнула она. А в руку сам собой лег револьвер.

- Стою! – ответил низкий голос. – Вы… девушка… убрали бы пукалку. Свои.

- Это Захар, - Людмила сказала это, словно извиняясь. – Он… действительно свой…

А вот сейчас Бекшеев ей не поверил. В конце концов, целители тоже лгут.

[1] В нашей мифологии, если верить Овидию, двухголовые змеи амбисфены возникли из крови Медузы Горгоны, сраженной Персеем. И да, яда в них так много, что одна голова не справлялась.