Змеиная вода

Глава 3 Гадючий камень

Глава 3 Гадючий камень

«Если кто увидит, как змеи спариваются, пусть он бросит на них свой плащ; когда он подымет плащ, то найдет золото вместо змей, которые от стыда превратились в золото»

«Список народных примет и суеверий» [1]

Гудящая голова.

Ноги, которые ноют. И спину тоже прихватило. Ощущение, что я не на светском вечере побывала, а мешки на мельницу таскала. Или с мельницы. Вот как это может нравится нормальным людям?

Нет, красиво.

Обстановка.

Живые цветы.

Официанты эти, порхающие меж гостей. Вот кому от души сочувствую. Если б мне так вечерок пропорхать пришлось, отваливались бы и руки. А они ничего, бодро.

Ужин был на высоте. И танцы. Оркестр что-то там играл. Пары кружились. Меня, к счастью, желающих пригласить не было. То ли Бекшеев, стоявший рядом с премрачною рожей желающих отпугнул, то ли сама я не вдохновляла местечковых кавалеров на подвиги. Главное, не пришлось ни танцевать, ни изобретать вежливый отказ.

И вот мы дома.

- Одинцов сказал, что чуть позже заглянет, - Бекшеев вот тоже с наслаждением вытянулся в кресле и пальцами пошевелил.

- Задница он… будет должен.

- Будет.

И о долге не забудет. Порой мне казалось, что где-то там, в глубинах премудрой Одинцовской головы сокрыта маленькая книжица, в которую он каждый день добавляет новые записи. О том, кому он должен, и о том, кто должен ему. И записей этих так много, что он чудом в них не путается. Или все-таки путается, потому как порой самое простое действо ввергает его в ступор и долгую задумчивость.

Ладно…

- Что думаешь? – я не удержалась и дернула Бекшеева за прядку волос на макушке.

- О вечере? Отвык я от светской жизни. И старый уже для таких танцев. А еще понял, что стало не хватать слов. Иногда просто хочется в морду дать.

- Это на тебя Тихоня влияет, - я подвинула табуретку для ног. А сама устроилась в кресле напротив. Платье наверняка помнется, и Софья будет ворчать, что не умею я ценить роскошные вещи.

Чистая правда.

Не умею.

Из-под стола выглянула Девочка и широко зевнула. А потом уронила голову на лапы и снова задремала. Хорошо. Стало быть, в доме тихо и спокойно. Что еще для счастья нужно?

- Это на меня возраст влияет. И в целом… а так… Анатолий там ничего не решает. Хотя как по мне – человек он не самый приятный.

- Согласна. Матушка его, впрочем, та еще гадюка. Не даром носит брошку.

- Это камея. Кстати, судя по всему довольно старинная. Возможно, родовой артефакт. И резана на драгоценном камне.

- Змея, вырезанная на драгоценном камне, остается змеей, - возразила я. И задумалась.

Вот…

Змеи.

У нас они тоже водились, большею частью у реки. Мелкие ужики сновали в высокой траве. И порой, выбравшись с бельем на кладку, я просто сидела и глядела, как скользят они по воде пестрыми ленточками. Иногда даже травинку срывала, тянулась, норовя прикоснуться.

Гадюки тоже водились, но не у реки.

Знаю, облюбовали они полянку на болоте, там, где из земли поднимались серые горбы камней. Камни не были священными, просто старыми. А еще они как-то вот жадно тянули солнечный свет, быстро нагревались и, напитавшись теплом, приманивали гадюк. О том знали все и поляны той сторонились, хотя мальчишки порой бегали, на спор или чтобы страх побороть.

И я тоже сходила, уж не знаю, почему. Правда, неудачно. Камни были – помню их, невысокие, снизу поросшие мхом и окруженные воротниками мелкой и особо злобной крапивы. А вот гадюки – ни одной.

- Змея… она не всегда плохая, - говорю Бекшееву. А он слушает. Подбородок подпер и слушает. Внимательно так. – На самом деле змеи – это… змеи.

- Понятнее не стало.

- Ну да… змей нельзя обижать. Никаких. Мама сказывала, что над всеми ужами стоит ужиный король. И если обидеть кого из его подданных, то он отомстит. Вызовет огненных ужиц, вложит им в рот искорку и велит в дом принести. Тогда-то и случится в том доме пожар[2].

- А у гадюк?

- Про гадючьего короля не слыхала. Хотя… может, у них королева? Или он един над всеми, змеиный король. Но это так… я про другое. Змеи – духи сильные. И силу их люди могут использовать. Скажем, можно змеиный оберег сделать[3]…

- Брошь?

- Не уверена, что у нее оберег, но… брошь. Или серьги. Или височные кольца еще. Их часто делали в виде змей. Пояса вот, пряжка-змея. Незамужним девушкам дарили. Моей сестре отец привез, когда пришел срок жениха искать. И потом бы пояс надставили, он и беременных защищает…

Я поморщилась.

Тот пояс остался в прошлом, но почему-то я наново, остро, почти как тогда, ощутила зависть. Ведь я тоже взрослая уже, а змеиный пояс – только ей. И это знак, что скоро сговариваться придут, что о том отцу намекали, если решил он показать, что сестра – выросла.

Говорить дальше о людях и змеях расхотелось.

- Девочка к нему очень привязана, - Бекшеев точно знал, когда стоит сменить тему.

- Я бы сказала, что ненормально привязана.

Я выдохнула.

Змеи… змеи – это просто… змеи.

Или украшения.

Не в них ведь дело.

- Воздействие?

- Вряд ли. Думаю, Одинцов проверил бы первым делом. Особенно…

…после того, что было. И да, очередного менталиста рядом с собой он бы не проворонил.

- Скорее уж все несколько сложнее, - Бекшеев подтянул ноги к креслу, и Девочка, выбравшись из убежища, подошла к нему, чтобы устроить голову на коленях.

Улыбнулась даже.

А Бекшеев почесал её за ухом.

- Красавица…

Странный он. Ненормальный. Это, наверное, последствия инсульта, потому как у Девочки красные глаза, зубы и в целом она выглядит так, что человеку непривычному поплохеть может. Да и я не лучше. А он нас одинаково красавицами обзывает.

- Ладно, дождемся Одинцова…

Ждать пришлось недолго. Он и переодеваться не стал. И по лицу видно – утомился не меньше нашего, хотя ему-то все эти танцы и игрища должны быть знакомы.

Или нынешнее особо ответственным было?

- Рада видеть живым, - сказала я и велела чаю подавать. Все же в таком огромном доме и штате слуг есть свои преимущества. Особенно, когда получается найти с этими слугами общий язык. Бекшеевские меня не то, чтобы любили, скорее уж, кажется, смирились, как с неизбежным злом.

И не пакостили.

- Признаться, были уже сомнения, - Одинцов расстегнул пуговицы пиджака. – Матушка… выразила мне свое недовольство.

Не сомневаюсь.

- Тем, что меня пригласил?

- И этим тоже…

- Она меня все еще не любит.

- Не в этом дело. Если тебя успокоит, то Ольгу она тоже не любит.

- А её-то почему? Как по мне – она идеальна. Что там твоя матушка желала? Род подходящий, сила…

- Не надо, - Одинцов поднял руки, признавая, что сдается. – Теперь я вижу, что дело было не в тебе…

Бекшеев нахмурился и взгляд стал таким нехорошим вот.

- Да нет, боюсь, что и во мне тоже. Но это не важно уже. Скажи лучше, где ты выкопал этого Анатолия?

Одинцов тяжко вздохнул. И чашку взял. Вытянулся в кресле.

- В отставку подам, - сказал он. – Завтра… чтоб хоть раз, наконец, выспаться.

- Кто ж тебя отпустит-то, - Бекшеев тоже чашку взял. И взгляд стал помягче, поспокойней. Нервный он какой-то, однако.

- Это точно… история сложная. Помнишь, Пестрякова?

- Смутно, - честно ответила я. – Извини, но у тебя в доме столько народу было…

- Он приходится дальним родственником матушке. Мы росли вместе. Потом служили одно время. Пути разошлись. Он был ранен.

Я пыталась вспомнить. Честно.

Но… сначала я была слишком счастлива, чтобы обращать внимание на что-то, кроме этого всеобъемлющего счастья. Потом – занята, пытаясь сохранить его, соответствуя положению.

Потом так же несчастна.

Пуста.

- Ранение оказалось серьезным настолько, что окончательно поправиться он не сумел… нарушение энергетического баланса. Да и физически ему досталось. Он долго держался. И помощи не просил. До последнего. Сам усадьбу восстанавливал. Финансы… жена его погибла еще во время войны. Целительницей была…

Случается.

Мы все знаем. Целителей берегли. Как могли и как умели. Но не всегда получалось. И поэтому молчим, то ли дань памяти отдавая, то ли наново успокаиваясь, уверяясь, что все-то позади.

- Он позвонил мне, когда стало ясно, что скоро конец. И так бы не беспокоил, но девочки… у него остались две девочки.

- Надежда и Нина?

- Именно. Я приехал. Он был в таком состоянии, что просто слов нет. Я очень на него разозлился, но… умирающим не отказывают. И когда он попросил меня позаботиться о девочках, я дал слово.

А слово свое Одинцов привык держать.

За ним всякое было. И там, на войне… там вовсе с чистыми руками остаться сложно. И потом, тут уже. О многом я не то, что не знаю, не догадываюсь не хочу догадываться. Но вот слово… слово свое Одинцов держал.

- Мы уже… разошлись тогда. Я был в растерянности. Честно говоря…

- Извиняться не стану.

- Я и не жду. Тут сложно сказать, кому и за что извиняться надо.

Кошусь на Бекшеева. Тот сидит молча, видом своим показывая, что не прислушивается. Хотя на деле как раз прислушивается.

- Но как бы то ни было, я забрал девочек в столицу. Но выяснилось, что здоровье у них слабое. И здешний климат им категорически не подходит. Тогда я отправил их к морю. Море очень полезно детям.

Ну да.

Главное, правильное выбрать, не то, которое сизое и темное, дышит холодом, приносит дожди и мокрый снег. И не то, где ветер, разошедшись, поднимает тяжелые валы волн, гонит их к берегу, чтобы разбить о скалы.

Море…

Море бывает всяким.

И я по нему даже скучаю. Малость. Но не настолько, чтобы вернуться на Дальний.

- Года два они жили в Крыму. Здоровье окрепло, но не настолько, чтобы держать их в столице. Да и… у меня дела. Я и дома-то бывал редко.

Он словно оправдывался, и за дела, и за то, что дома бывал редко.

- А потом Надежда попросилась домой. Сказала, что в Крыму хорошо, но там все слишком чужое…

- И ты прислушался?

Надо же…

- Не сразу. Мне казалось, что это каприз. Девочке было двенадцать. Я решил, что она с кем-то повздорила или еще что. Не подумай, что я сатрап и деспот…

Я хмыкнула.

И сатрап, и деспот.

Может, сам по себе. Может, привычка уже, там ведь, прежде, никто не оспаривал его право принимать решения. Тем более решения-то Одинцов принимал здравые. И благодаря этим решениям мы выживали. Только в поле – это одно. И где-то он это понимает, наверняка, но избавиться от привычки сложно. Как и от страха, что если решение примет кто-то другой, случится беда.

- Но после со мной связалась гувернантка, которая сказала, что Надежда почти все время плачет. Она сильно тоскует по дому. Что того и гляди впадет в тоску, а это может быть чревато. Я обратился за консультацией к доктору… и к менталисту. Не смотри так! Бывают нормальные адекватные менталисты, которые помогают людям…

- Знаю, - говорю, чтобы прервать этот поток слов. – Это просто…

- Остаточная тревожность, - Одинцов чай допил. – Так он сказал. И сказал, что знакомая обстановка действительно может помочь.

- И они вернулись.

- Да. У матушки отыскалась дальняя родственница, которая изъявила желание присмотреть… война многих обрекла на одиночество.

И это понимаю, как понимает и Бекшеев. А потому протягивает руку, точно это прикосновение ко мне позволит ему убедиться, что я существую. А я касаюсь его, убеждаясь, что и он настоящий.

Не призрак.

Это одиночество, внутри, оно не исчезнет просто так. Оно будет сидеть, раз за разом напоминая о себе, именно тогда, когда ты расслаблен и не ждешь, когда уже почти поверил, что не один. Оно, пожалуй, и заставляет Сапожника маниакально оберегать свою семью. Оно тянет Тихоню к чужим детям, которые явно перестали быть чужими, заставляя выслушивать чужие беды, вникать, мирить, искать пути и подходы, подкупать, решать проблемы и отмахиваться от возмущения женщины, что не готова принимать такую вот помощь.

И самого Тихоню.

- Софья Васильевна – хорошая женщина… не смотри. Действительно хорошая. Она совершенно не похожа на матушку. Очень мягкая и добрая, такая… я бы сказал, трепетная. И девочек она приняла. А они – её.

- И все вернулись…

- Змеевка. Деревня называется Змеевка. Особняк стоит чуть в стороне. Когда-то Змеевка принадлежала Пестряковым, но это было давно. Хотя там и помнят. Особняк я помог восстановить. Хозяйством тоже было кому заняться. Я нанял учителей. Сперва для девочек, потом вовсе открыл классы для местных. Война…

Война.

Давно её уже нет, а эхо до сих пор стоит.

- Теперь там вовсе школа стоит. И Надежда в ней преподавала, как и Ниночка теперь…

- Что случилось? – подал голос Бекшеев.

- Не знаю, - Одинцов сказал это не сразу. – Я навещал их, когда получалось. Читал отчеты. Приглядывал за управляющим. Матушка созванивалась с Софьей Васильевной. Да и она порой ко мне обращалась, если возникала нужда. Правда, редко. Содержание на девочек выплачивалось, его хватало… в последний раз как раз речь шла о желании Надежды преподавать в школе, а для этого ей нужно было сдать экзамены. Я помог. Нет, нет… просто организовал комиссию.

Одинцов замолчал, наверное, понимая, что одного этого факта достаточно, чтобы экзамен был сдан.

- Я удивился тому, что она выросла. Это как… время. Его не ощущаешь. Оно идет-идет, а его все равно не ощущаешь. Пока вдруг однажды не увидишь, что вместо ребенка, которого однажды поручили твоим заботам, на тебя смотрит взрослая уже девушка… красивая девушка. Тогда я еще подумал, что совсем выпустил этот момент из головы, что ей надо бы жениха отыскать. Только стоило заговорить, и выяснилось, что жених у нее как раз и был.

- Анатолий? – уточнила я очевидное.

А Одинцов ответил:

- Да.

[1] Кстати, вполне себе реальная примета (или совет?). Прим.автора

[2] Кстати, еще одно вполне реальное народное поверье.

[3] Змеевик – языческий оберег, который существовал практически до 20 в., изначально на одной стороне медальона изображалось божество, на другой – змеи. Затем вместо божества стал изображаться лик святого.