Знание-сила, 2000 № 07 (877)

Мэри Шелли, Перси Шелли

Продолжение. Начало в номерах 9-12 за 1999 год и в номерах 1- 6 за 2000 год.

Клетка 19. ГОЛОС-1У

Здесь уже недалеко и до конца нашей истории о Голосе, жившем в телефонных проводах. Потому что Голос так никуда и не переселился. Все случилось случайно – именно так, как оно обычно и случается.

Перед самым переездом в Фонотеку-Студию Голос решил в последний раз поиграть в «не-туда-попал». Он выбрал наугад номер, позвонил и попросил к телефону какого-то выдуманного господина. Девушка, отвечавшая ему, звучала как-то разочарованно. Словно она очень ждала этого звонка, но вот телефон зазвонил, и спросили совсем не ее. Поэтому, вместо того чтобы извиниться за неверно набранный номер и дать отбой, Голос решил немного поговорить с ней. Девушка очень обрадовалась, когда он продолжил разговор. Она рассказала, что живет в огромном городе, но у нее совсем нет друзей и часто просто не с кем поговорить. А говорить, точнее, разговаривать она любит, но очень стесняется. А если она вдруг начинает с кем-то говорить, разговоры постоянно заходят куда-то не туда, и от этого она стесняется и замыкается еще больше. Вот почему у нее нет друзей, и она сидит в одиночестве дома, и разговаривает только с wind-chimes, что висят у нее на балконе.

Голос, при всей его образованности, не знал, что такое wind-chimes. Девушка тут же рассказала ему, что это просто три металлические трубки, между которыми висит на нитке деревянный кругляш. И когда дует ветер, кругляш раскачивается и постукивает по трубкам – так wind-chimes играют разные мелодии, а она сидит и разговаривает с ними, то есть продолжает свистом то, что они начинают. Или сама насвистывает что-нибудь, а wind-chimes подхватывают за ней. Игрушку эту она купила пару лет назад в маленьком индейском магазинчике, когда ездила на каникулы в один из западных штатов. Рассказывая об этом, девушка вышла с телефоном на балкон, чтобы Голос мог послушать странные звоны, которые издавали три трубочки на ветру.

Он никогда не слышал ничего похожего на эти звуки, и все же… Было в них что-то знакомое, что-то от телефонных звонков – не от современных электронных пищалок, а от старых, в которых маленький молоточек постукивал по двум металлическим чашечкам внутри телефонного аппарата. Но мелодия wind-chimes была еще чище, древнее… Голосу показалось, что он смутно припоминает что-то… но он так и не смог понять, что это.

Не менее любопытным явлением был для него свист. Раньше он уже слышал, как люди свистят, и ему это очень нравилось – наверное, из-за сходства свиста с гудками и сигналами, которые раздаются в телефонных трубках. Но люди почему-то свистели очень редко. Голос даже узнал, что свистеть – плохая примета: как-то раз одна русская женщина сказала по телефону своему присвистнувшему мужу: «Не свисти, денег не будет!». А в другой раз, в разговоре английских морских офицеров Голос подслушал поговорку, где говорилось о трех вещах, которых нужно опасаться; третьей в этом списке шла «свистящая женщина». Голос недоумевал – что плохого в свисте?! Может быть, думал он, люди свистят в каком-то особом настроении, когда остаются одни и не говорят с другими по телефону? Может быть, показывать это настроение другим – нехорошо?

Так или иначе, новая знакомая Голоса оказалась очень привлекательной. Но самое главное – она любила разговаривать, а разговаривать ей было не с кем! И Голос подумал, что может пообщаться с этой девушкой еще какое-то время, а его проект с Фонотекой пока подождет.

И они стали подолгу разговаривать каждый день. Она рассказала ему простую и недлинную историю своей жизни, а он в ответ сочинил историю о себе. Он даже сказал ей, что вовсе не ошибся номером, а позвонил ей специально, поскольку однажды приезжал в ее город, видел ее, и она ему очень понравилась; так что он незаметно проводил ее до дома, узнал ее адрес, а по адресу – телефон; и вернувшись в свою далекую родную страну, позвонил ей. За годы телефонных разговоров Голос стал настоящим экспертом по человеческой психологии, и потому история, рассказанная им, выглядела удивительно реалистичной. Девушке даже показалось, что она припоминает высокого симпатичного незнакомца, который пристально посмотрел на нее месяц назад… кажется, в магазине… или на той вечеринке… а может быть, это случилось на выходе со станции метро около ее дома?..

Общаться с Голосом было просто чудесно! Знал он много, а если чего-то не знал, то мог найти, пользуясь, в буквальном смысле этого человеческого выражения, «своими старыми связями». Самым интересным человеческим языком Голос считал музыку. Он не знал, что это в обшем-то не язык, но такое незнание совсем не вредило, даже наоборот. Не прошло и двух месяцев со дня их знакомства, как его собеседница научилась разбираться во всех музыкальных течениях, от классики и народных мелодий разных стран до самых последних психоделических экспериментов. Владельцы музыкальных магазинов расшибались в лепешку, чтобы ублажить неизвестного клиента, который просил их поставить ту или иную запись по телефону, а после рвали на себе волосы, узнав, что он назвал им несуществующий адрес и чужой номер кредитной карточки.

Самому Голосу тоже было интересно. Если пользоваться человеческим языком, можно было бы сказать, что он полюбил девушку. Мы уже употребляли разные человеческие понятия, когда говорили, чего он «боялся» и что ему «нравилось». Но если честно, мы не знаем, могут ли Голоса кого-нибудь любить – хотя говорят, можно влюбиться в чей-то Голос. Возможно, он просто не хотел разрушать иллюзий своей замечательной знакомой, которая думала, что он в нее влюблен, да и сама уже не представляла, как бы она жила без него.

Одно было ясно: он разговаривал с ней, разговаривал много, а значит, жил. Может, этого и достаточно, и не нужно тут никаких человеческих аналогий.

Хотя иногда, чтобы она не привыкала к нему чересчур сильно, он выдумывал своих друзей и подруг, с которыми она тоже общалась теперь время от времени. Они читали ей стихи и сказки, рассказывали анекдоты и новости, жаловались на болезни и разные глупости мира, советовали хорошую музыку и книги. А иногда, наоборот, просили ее совета по какому- нибудь вопросу. Все это был Голос.

А потом он нашел для нее и настоящих друзей – людей, которые интересовались тем же, что и она, или просто подходили ей в компанию и жили недалеко. Удивительно, как много таких людей оказалось вокруг! Она, возможно, сталкивалась с ними в супермаркете, по утрам входила вместе с ними в метро, но никогда не познакомилась бы с ними, если бы не Голос. В то время, как она спала или училась, он знакомился с ними сам, занимаясь своими обычными телефонными играми. А потом как бы невзначай давал им ее телефон.

Девушка больше не была одинокой и скованной; благодаря Голосу она стала очень даже образованной и обшител ьной, и теперь ее собственные успехи помогали ей. Со многими новыми друзьями она могла встречаться, и вскоре хорошая компания незаметно образовалась вокруг нее и расширялась уже не благодаря Голосу, а благодаря ей самой и ее друзьям.

Но лучшим ее другом оставался, конечно, Голос. Только вот встретиться с ним ей никак не удавалось. Он просто из сил выбивался, чтобы придумывать, почему они не могут увидеться – и придумывать так, чтобы не обидеть ее. С другой стороны, он не хотел оттолкнуть ее своей нереальностью. Он добился, чтобы она безоговорочно верила в его существование и представляла его совершенно отчетливо. Для этого ему пришлось придумывать свою личность с точностью до мельчайших подробностей – начиная с болезней, которыми он болел в детстве, и преподавателей, которых он не любил в институте, и кончая родинкой на правом локте, сломанным на боксе носом, и любимым блюдом: им оказался майонез, который он добавлял во все остальные блюда.

Часть четвертая: УЛИЦА МЕБИУСА

Клетка 20. ЛЮБОЛЬ

Мне снилась Мэриан. Я лежал на берегу моря, на пустынном песчаном пляже. Была ночь. Море слабо светилось, отражения звезд шевелились на волнах. Мэриан сидела рядом, закутавшись в клетчатое индейское одеяло. Она только что вышла из воды, с темных змеистых прядей капало. Я видел лишь контур ее головы, а ниже складки одеяла скручивались в такой бесформенный кокон, что казалось – мокрая голова на фоне звездного неба и вовсе сама по себе. На миг мне привиделось, что разноцветные клетки на одеяле – это кубики, из которых сложен игрушечный город-замок, а из- за города выглядывает спрятавшийся ребенок. Я протянул руку, пытаясь залезть под одеяло. Мэриан отклонилась и высунула из-под одеяла маленький кулачок с «фигой».

– Ты же спишь, негодяй! – сказала она.

– Это точно, – ответил я, не открывая глаз. – Но я тебя вижу.

– Ну и видь сколько хочешь. А лежи смирно.

Она придвинулась и опустила мокрые кудри мне на лицо. Медленно повела головой в сторону… кончики волос пробежали по моим щекам, по векам. И обратно. Казалось, она рисует у меня на лице мягкими кисточками. Каждое движение ее мокрых волос вызывало в сознании тихую, прохладную вспышку света, раздвигающую пурпурный сумрак…

По ушам хлестнул удар штормовой волны, рев продолжался и продолжался, пока я привычным движением не прихлопнул будильник.

На улице одна за другой проезжали машины. Каждая плескала в окно светом фар, и вместе с этим светом тени деревьев проползали справа налево по стеклу, по потолку и исчезали, но вскоре опять появлялись справа со следующей парой фар – словно огромный невидимый дворник подметал фасад дома огромной невидимой метлой.

В промежутках между машинами наступала тишина, слышались редкие удары капель по жестяному подоконнику. Зубная боль зимы, очередная оттепель, точила сосульки. В комнате было жарко, теплостекло опять не успело отреагировать на резкую перемену погоды и отключить обогрев квартиры. Я почувствовал, что снова начинаю засыпать, и резко поднялся с кровати. В противоположном углу комнаты раздался шелест, в темноте мелькнуло что-то белое… «Крыло» – автоматически подумал я, вздрогнув. Блин, что за бред!

Я сделал несколько шагов в темноту. На полу белел знакомый прямоугольник рисовой бумаги с огромным тараканом, нарисованным черной тушью. Ну вот, а некоторые не верят, что тараканы умеют летать! Я поднял рисунок Франческо – раньше его подарок висел над столом – и заметил, что по полу раскидано еще несколько прямоугольников поменьше, и на один я уже наступил.

Когда я включил свет, оказалось, что все, приклеенное скотчем к стенам, за эту ночь отклеились – наверное, из-за потепления. Я не спеша обошел комнату, собирая и рассматривая новым взглядом эти листы – давно знакомые, но в то же время как будто забытые из-за их вечного присутствия в поле зрения.

Пара самодельных бумажных открыток с цветами. Репродукция «Большой Волны» Хокусая. Рукописное стихотворение неизвестного автора, с которым я поменялся на последнем Фестивале Анонимов. Я прочел первые две строчки – «небо не больше того, что поместилось в окне…» – и они показались мне более дурацкими, чем казались раньше. Два скользких на ошупь коврика из серии не имевших особого успеха настенных скринбуков: интерактивная карта мира и универсальный календарь-энциклопедия. Снова бумага – старая фотография Риты на фоне «Золотой горы» в петергофском Паркс. И еще одна открытка, с чайками.

Я сложил свой урожай на стол, окинул взглядом оголившиеся стены и пошел в ванную. Включил холодную воду, плеснул в лицо, ощутив под пальцами многодневную щетину – это было неожиданно, словно я коснулся не своего лица. Пожалуй, стоит побриться. Я выжал пенку на помазок, поднял лицо к зеркалу и посмотрел своему отражению в глаза. Венчик помазка, коснувшийся в этот момент щеки, отвалится от ручки и грохнулся в раковину, рассыпался волосками по всей ее белой нише, как сбитый одуванчик.

На миг меня охватил страх – а что, если после трюка с Хрустальным Пауком все, чего я касаюсь, будет разваливаться? Я снова плеснул в лицо водой и решительно взял зубную шетку. Выдавил на нее пенку, размазал щеткой по щекам. Поглядел в зеркало и усмехнулся. Теперь я – большой зуб с глазами. Слабо в следующий почистить зубы помазком, гражданин любитель замены переменных?

После бритья кожу приятно грело и пощипывало. Я быстро оделся, открыл входную дверь – и тут страх накатил снова, но уже сильнее. Мне показалось, что я больше не увижусь с Мэриан. Словно она осталась здесь, у меня за спиной, в этой самой квартире, и я боялся, что сегодня с кем-то из нас что-то случится.

Я автоматически проверил карманы. Нет, как будто ничего не забыл. Но дурацкое ощущение не проходило. «Словно видимся в последний раз» – если бы только это «видимся» имело какой-нибудь смысл! Почему-то подумалось, что при трагических расставаниях запоминаются детали. Я уставился на косяк двери: паз замка, валик кожаной обивки. Сзади – свет из комнаты. Как будто я сейчас обернусь туда и кого-то поцелую на прощанье.

Да что за дурь! Не до конца проснулся, что ли… Я вышел в темноту коридора, захлопнул дверь. Нашарил выключатель, зажег свет на площадке. Пусть горит. Распахнувшийся лифт дыхнул дешевым синтетическим вином. Бр-рр.

На улице стало легче. Я закурил и двинулся к остановке. Две тени бежали впереди по земле, одна совсем бледная, другая почерней – два фонаря остались за спиной, у парадной. «Все нормально», только подумал я, как снова напал стрем: моя двойная тень на асфальте вошла в тень деревьев, в мрачную решетку черных веток, тоже двойную. А может, что-то действительно случится? Со мной юш с ней? Неужели я так к ней привык, что начал переживать?

Слева к перекрестку приближались три крепких парня. Лица – черные, с резкими и неприятными чертами. Отличная компания для старика в потных носках.

– Мужик, закурить дай?!

Так и есть. Похоже, случится все- таки со мной. Ну и хорошо, тогда с ней не случится… Я сам не мог понять, почему сделал такой странный вывод. Но стало легче. Страх – это просто неопределенность, растянутая на непозволительное время.

Запустив руки в глубокие карманы плаща, я вышел на перекресток. Парни приближались. В правом кармане лежал кистевой эспандер, который я по привычке носил с собой с тех пор, когда у меня начались первые судороги от постоянной работы с «мышкой». Можно конечно и эспандером, он тяжеленький, вполне сойдет за кастет… Но в левом кармане нашлось кое-что получше. Перчатки. Мои старые перчатки из тонкой черной кожи. С дыркой на указательном патьце левой.

Четыре года занятий savate в Университете так и не сделали меня боксером. Разве что научили не принимать первый удар противника носом, а второй животом, как я нередко делал раньше. Но кроме того, после этих занятий у меня возникли особые отношения с любыми перчатками, рукавицами, а то и просто с тряпками, если их намотать на руку. Как до занятий боксом, так и потом мои руки все равно не желали сжиматься в крепкие кулаки. А если пальцы и сжимались в нечто, то это нечто свободно болталось над тонким запястьем, как бутон тюльпана на тонкой ножке. Другое дело, если я надевал какие-нибудь перчатки или рукавицы. Вот тогда руки моментально твердели, точно вспоминали свое состояние на ринге.

К тому моменту, как я поравнялся с чернокожими парнями, моя левая уже была в перчатке. Правая осталась голой – в ней была сигарета, которую я решил не бросать слишком поспешно. Три человека… идеальная иллюстрация к «принципу обратного альпиниста». Скалолаз стремится всегда иметь как можно больше опоры, минимум три точки. В драке ровно наоборот – в каждый момент нужно располагаться так, чтобы находиться на минимальном расстоянии от одного противника, и на максимальном – от остальных…

Странно, но в этот раз перчатка подействовала неожиданно сильно. Левая рука так и чесалась врезать в челюсть крайнему парню. И что еще удивительней – у меня даже образ мыслей как-то незаметно, но ощутимо изменился. Откуда взялся этот принцип «обратного альпиниста»? На языке вдруг завертелась хамская фраза, и я почувствовал, что борюсь с какой-то сильной частью себя самого, чтобы эту фразу не произнести…

– Извините, у меня последняя, – сказал я и аккуратно уронил окурок в лужу.

Я выиграл у восставшей части своего сознания слова, но проиграл голос. Вертевшееся на языке оскорбление не прозвучало. Но то, что прозвучало, было произнесено хриплым и насмешливым, и совершенно не моим голосом!

Этот дикий гибрид тембров Высоикою и Коэна я вспомнил бы и через сто лет. Потому что мы с Жиганом провели над созданием этого голоса черти-сколько времени, и страшно им гордились, пока через год не поняли, каким сырым комом был наш первый блин. В любом случае, это была лишь виртуальная кукла. А сейчас голосом Малютки Джона заговорил я сам.

Словно бы в подтверждение этого открытия левая рука как бы сама собой, прямо в перчатке, юркнула в карман, вынула пачку CAMEL LIGHTS и демонстративно выщелкнула сигарету из почти полной обоймы. Я – или Малютка Джон во мне – машинально закурил снова, бросил пачку обратно в карман, после чего все-таки произнес вслух то, что вертелось на языке несколько секунд назад:

– А нефам вообще курить вредно – у них и так все закопченное.

Парень, которого я наметил «крайним», хохотнул, ткнул приятеля в бок и воскликнул мелким юношеским голоском, не соответствующим ни телосложению, ни зверскому африканскому лицу:

– Кончай залупаться, Вася! Щас гражданин прохожий вломит тебе, снова твоя рязанская рожа вылезет! Доктор ведь так и говорил – неделю после операции не курить, не пить и не залупаться!

Компания заржала и пошла дальше перпендикулярным курсом. Драки не будет, понял я. Мокрой ватой под колени плюхнулась слабость, сбилось дыхание, руки задрожали. Псих! Читал же в новостях: у тинейджеров в моду входя! пластические операции «под негров».

Трамвай оказался пустым. Наверное, последний, поздно уже. Я прислонился лбом к холодному стеклу, и мое отражение затуманилось. От дыхания на стекле образовалось круглое пятно пара, в нем проступила смешная рожица, нарисованная пальнем. Наверное, днем, когда было много народу и стекло точно так же запотело, кто-то нарисовал на нем классическое «точка, точка, запятая». Я отодвинулся от стекла – туманное пятно с веселой рожицей стало исчезать, и вскоре вместо него снова появилось мое лицо, отраженное в стекле.

Через несколько минут вдруг пропало и отражение: трамвай остановился на мосту через Малую Невку, свет в салоне мигнул и погас. Сразу же накатила такая тишина, словно все прочие движения в мире тоже вдруг осознали свою никчемность, и прекратились.

А ведь это может быть вообще последний трамвай в городе. Многие линии давно перестали существовать, и я, со своей оторванностью от мира, вполне мог пропустить объявление о полной отмене трамваев. От этого предположения легче не стало.

Хорошо, что хоть снаружи еще шла какая-то жизнь. На набережной между сфинксами сидела группа молодых людей. Мелькали огоньки сигарет, доносились смешки. Девушка в длинном шарфе отделилась от компании, подошла к мужскому сфинксу и обняла его одной рукой за шею, а другой потянулась к губам. Из трамвая не было видно, что там происходит, но когда она отняла руку, я вздрогнул. На губах сфинкса появилась зловещая светящаяся улыбка. Компания приветствовала это художество дружным улюлюканьем. Девушка улыбнулась, и я заметил, что ее губы светятся тем же ядовито-желтым, что и губы сфинкса. Она убрала помаду в карман, постояла, а потом пошла ко второму, женскому сфинксу. Мой трамвай загудел. вспыхнул и поехал дальше.

Что же это со мной творится сегодня? Неужто я так привык к Мэриан? Только недавно размышлял о том, что Сеть отучила меня «залипать» так сильно…

Последний раз такие страхи накатывали на меня при Рите. Сначала я как будто вылечился от них одной только мыслью о враче. Перед тем как лечь спать однажды вечером, сказал себе, что завтра обязательно пойду к врачу Представил себе весь этот поход в деталях. Утром проснулся – все чисто, никакого стрема, птицы за окном. Но через неделю снова начались эти приступы беспокойства. Тогда уже сама Рита посоветовала сходить к психиатру. Возможно, она так пошутила. Но я воспользовался советом. Возможно, из вредности.

Врач сразу удивил тем, что оказался моложе меня. И хотя на нем был чистейший белый халат, Митя (так он сам представился) был подозрительно похож на маляра. Поэтому я решил ничего не говорить про Риту и тс мои основные страхи, что были связаны с ней. По дороге я представлял себе, что в кабинете меня встретит солидный дядька с бородой. Такому бы я все выложил. А этому Мите с прыщом на носу – нет, незачем ему рассказывать, как я постоянно боюсь за Риту, когда не вижу ее. Лучше пусть будет нечто общее. Просто с нервами у меня что- то, гражданин доктор. Знаете, на пустом месте без всякого повода страх прошибает. Иду, скажем, через дорогу, а тут фура груженая из-за поворота вылетает. Я сразу представляю себе, как я зазевался на проезжей части и меня на куски разносит. Или например в метро, там еще хуже, особенно на станции Маньяковская, знаете, какие там стены, настоящая бойня. И так четко я вижу все подобные варианты, прямо дрожь берет. Вот и сейчас руки дрожат, глядите, дорогой товарищ Митя.

Но доктор был парень не дурак. Сначала он помучил меня расспросами о вещах, не относящихся к делу. Что я больше люблю, кошек или собак? Помидоры или огурцы? Как я понял потом, сами ответы его не особенно интересовали, он просто меня настраивал. Ему нужно было сбить мою напускную веселость, а также осведомленность в вопросах психологии, которую я изо всех сил старался проявить, комментируя его бессмысленные вопросы. Когда я окончательно запутался и перестал выпендриваться, он указал мне на стул в углу.

– Сядьте вон туда, ко мне спиной. Глаза закройте. Что-нибудь видите?

– Да ничего… Шумы только слышу… Душ наверху. На улице собака. Слева ребенка пытаются укачать.

И еше много этих… людей. Весь дом как будто прозрачный или без стен вообще, и залит электрическим светом, очень ярким…

– Отлично. А себя, себя Вы как во всем этом видите?

– Да никак… Спиной ко всему этому сижу… Как будто и нет меня там.

– Хмм… – Врач призадумался.

– А вот у Вас там на двери написано. – подсказал я. – Персональная настройка психозеркал, лечебные сны… Мне еще говорили, есть такие эмпатические сигареты, подключение к групповому полю…

– Нет-нет, Вам такое не подойдет.

Я услышал, какой встал и прошелся по кабинету у меня за спиной. Подошел к окну.

– Это же все клин клином, понимаете? А чтобы второй клин выбить, надо третий. Ну отгородим Вас забором из этих клиньев, а что толку. Вы же все равно найдете лазейку…

Митя снова прошелся по кабинету. Открыл ящик стола, достал что-то… кажется, книгу. Нет, шелест был не совсем бумажный. Я подумал, что наверное уже можно открыть глаза, но на всякий случай не стал.

– Давайте так, – решительно сказал Митя. – Попробуем один старинный способ… Только Вы, пожалуйста, не особенно его разглашайте. Сейчас у нас в качестве базисной модели везде насаждают коммуникативную терапию. То самое, что Вы у меня на двери видели. Искусство разгородиться на ячейки, а потом учиться разговаривать с соседом через забор. Основная идея в том, что при современном торжестве коммуникаций каждый может найти свое место в системе, если будет активно этими коммуникациями пользоваться…

– Чудесная теория, – вставил я.

– Чудесная? Да, можно и так сказать, – Митя вздохнул. – Когда вы сюда вошли, вам показалось, что я похож на маляра, верно? Вслед за этим у вас возникла целая система представлений о том, что рассказывать, а что нет. И вы наверное до сих пор думаете, что это все – ваши собственные мысли. А это всего лишь торжество коммуникаций.

– Как вы это делаете?

– Неважно. Это моя работа – заставить вас рассказать главное, а вовсе не то, что вы сами считаете главным. Но мы сейчас говорим не о моих методах, а о ваших проблемах. Вам ведь сейчас стало неприятно, когда я показал, что знаю ход ваших мыслей. Вам активно не нравятся такие коммуникации, которые обводят вас вокруг пальца. Вы всю жизнь с ними боретесь, изолируетесь. Рвете связи, бежите из всех систем, где хоть немного задержались.

– И в этом моя проблема?

– Проблема в том, что вы думаете, что это проблема. А это может быть преимуществом. У коммуникативной терапии есть свои критики и противники. Например, кодекс Новых Нетских содержит любопытный запрет на дистанционное общение. Полагается общаться только вживую, с «ближними своими». Сеть и прочие средства связи разрешается использовать только в крайних случаях и лишь для организации живого общения. С этим связан их отказ от использования личек и кредиток, возрождение ритуалов персонального обмена и другие причуды. А некоторые идут и еще дальше. Отец Дел в своей книге «Прерванный сеанс» не без оснований напоминает, что большинство шедевров искусства прошлого созданы в уединении, в отрыве от коммуникаций. Вот и мы с вами попробуем нечто… анти-коммуникативное. Но повторяю, сейчас такое шаманство не поощряется, меня могут лицензии лишить и даже…

– Я никому не скажу, что вы из секты Делителей, – подчеркнуто – серьезным тоном прервал я.

Про себя я вновь подумал, что мой целитель душ все-таки слишком молод. С маляром он меня конечно подцепил… Зато теперь я лучше понимаю, как он работает. Путанная история про секретный метод запретной секты – скорее всего тоже трюк, чтобы метод казался весомее.

– Хорошо, – кивнул доктор Митя.

– Сделаем вот что. Зачерните все, что Вы там видите сейчас. Дом этот прозрачный и все прочее.

– Зачеркнуть?

– Зачернить. Ну… вы когда-нибудь в детстве сидели в темном шкафу?

– Вроде нет… но я любил сидеть под столом. И еше – играть в «корабль». Это когда несколько стульев составляются вместе, спинками в центр. Мачта делается из какой-нибудь швабры с простыней… Но главное, надо на эти стулья накидать сверху всяких покрывал, так что внутри образуется вполне темный «трюм», где можно сидеть… Я даже помню, было такое особое ощущение, когда вылезаешь из этой темноты на свет, и все вокруг как будто другое…

– Отлично. Как раз то, что надо. Попробуем вспомнить это ощущение. Глаза у Вас все еще закрыты? Положите ладони сверху на них. Темно?

– Да, темнота полная… Только пятнышко одно плывет оранжевое. От лампочки, наверное.

– Ну какая же это полная темнота? Вы небось полной темноты и не видели уже давно. Вот ее и попробуйте получить, Вам будет очень полезно. Зачерните все пятнышки. Представьте, что заливаете их тушью. Черной-черной тушью, без бликов, без отражений… Полная темнота… То же самое с мыслями. Появляется мысль – заливайте черной тушью. Даже самый маленький, самый невнятный образ заливайте темнотой…

все-все пропадает…

ничего нет…

только черная-черная тушь…

и теплая, тихая темнота…

перед глазами…

и в сознании…

Трамвай свернул и стал набирать скорость. Неужели я опять отключился? В вагоне появилось несколько пассажиров. Я подошел к старичку в спортивном костюме:

– А что, метро проехали?

– Черную Речку-то? Эгей! Остановки три назад! Теперь еще четыре обожди, там Удельная будет…

Вход в метро был залит теплым оранжевым светом. Пока я подходил ближе, цвет снега тоже теплел: серосиние тени делались светлее, и у самого входа остатки сугробов выглядели как груды давленых апельсинов. Необъяснимый страх, преследовавший меня всю дорогу, улетучивался по мере моего погружения в этот теплый апельсиновый мир…

…чтобы резко вернуться вместе с сильным электрическим ударом по ногам. Я упал бы на пол, если бы схватился за тумбу турникета.

Если «боязнь расставания» не мучила меня со времен общения с Ритой, то такого не было, наверное, лет с пятнадцати. Подходя к эскалатору, я достал личку и провел ею над тумбой… левой рукой! И естественно, прошел затем не в тот турникет. В юности из-за такой рассеянности меня несколько раз основательно стукало метрошными костылями – тогда еще не было электроконтролеров. Те уроки правоты запомнились мне надолго. Но получается, не навсегда.

Я отступил назад, опустил личку с правильной стороны и прошел через турникет, непроизвольно сжавшись в его железных воротах. После этого на меня наконец снизошло успокоение.

Оранжевые лампы, мягкие сиденья, равномерное покачивание вагона… Подземная река метро баюкала меня, и я с радостью отдался се потоку. Немного насторожила лишь схема станций на противоположной стене вагона – огромный паук с разноцветными лапами. Но то был уже не страх, а отвлеченное воспоминание о нем, словно о чем-то давнем.

И только где-то на задворках сознания мелькнула смутная мысль, что в приступах непонятной дрожи было что-то притягательное и в некотором смысле даже «правильное»… Что-то, в чем я не успел разобраться до того, как оно прошло. И теперь где-то внутри другой – я с укором смотрел на этого, самоуспокоившегося. Другой – я испытывал ностальгию по переживаниям, которые вдруг вернулись. Но это ощущение было мимолетным, и метро убаюкало его еще раньше, чем последние воспоминания о приступах необъяснимого страха.

Я перевел взгляд с паукообразной схемы на рекламную голограмму, наклеенную рядом на окне вагона. Знакомый каждому старшекласснику портрет, разве что здесь великий русский писатель был трехмерным. Он как бы сидел с той стороны стекла напротив меня, держа в руке мини-диск. Под портретом чинно, без вспышек и смены цветов, проплывали белые слова на темно-сером фоне:

Голливуд не нужен русским, если рядом Достоевский!

УБЕИ В СЕБЕ БЕСА с психозеркалом БРАТ КАРАМАЗОВ 4.0

Купили себе – купите и другу, и получите бесплатный подарок: увлекательное интерактивное руководство по практическому христианству «Ответный Удар Иисуса».

Все программы освящены РПЦ. Остерегайтесь подделок!

Вот именно, остерегайтесь. Может быть, ничего особенного и не случилось, подумал я, глядя в просветленные голографические глаза Федора Михалыча. Вот ведь тоже был человек – редкостный шизофреник, если судить по книгам. А по жизни – зануда с кучей детей. Тоже небось думал, как было бы хорошо, если бы носки на ногах всегда были сухие. Но в книжках писал совсем другое – то, что несколько поколений не имеющих воображения читателей принимали за умный анализ и точный диагноз. Так и у меня теперь: не высыпался несколько дней, много бродил по этому серому городу, где вообще только психи могут жить… Да еще эти виртуальные игры, которые стали вдруг слишком сильно связаны с реальностью – у кого угодно нервы начнут шалить в таких условиях. А восприимчивого человека надо только чуток подтолкнуть, чтоб он завелся и сам начал из пальца высасывать всякий бред. Нет-нет, нам чужого не надо, будь Спок, Федор Михалыч.

В «Сайгоне» было людно. Для котов-сете гол и ков ночь – лучшее время. В техническом плане «Сайгон», конечно, не то что «Тетрис» или «Планета». Но для наших целей он подходил гораздо лучше «Тетриса». Когда-то, еще в усормовские времена, УКИБ пытался сделать «Сайгон» контролируемой тусовкой кибер -элиты. Тусовка получилась, а вот контроль – нет. Кафе находилось в центре, и от эффекта проходного двора здесь было не избавиться. Каждые пять минут дверь распахивал либо вообще несетевой человек с Невского в поисках туалета, либо приезжий ламмер, купившийся на знаменитую вывеску и получивший наконец историческую возможность потыкать пальцем и залить кофием старые плоские мониторчики, встроенные в прозрачные столы и называемые по традиции «ништяками».

В конце концов попытки устраивать в «Сайгоне» традиционные встречи и прочую субкультуру были оставлены. Усормщики, пытавшиеся присматривать за оставшимся базар- вокзалом, вскоре плюнули на эту затею – с таким же удовольствием можно было прослушивать туалеты Гостиного двора. Именно поэтому «Сайгон», с его постоянным водоворотом «пионеров», действительно стал идеальным местом для отдельных встреч, которые не хотелось афишировать.

Жигана я отыскал глазами за дальним столиком в углу, в типично пионерской компании из семи человек, которые что-то бурно обсуждали такими голосами, какими обычно обсуждают последний Quake. Я кивнул ему, заказал кофе и двинулся к свободному столику, краем уха уловив, что человек за мной спрашивает у бармена коктейль «Сказки Шервудского леса».

Не успел я сесть и оглядеться, как подошел Сергей.

– Саида почекали, – сказал он.

– Кофеек без сахара Вы заказывали? – спросил подошедший с другой стороны официант.

И не дожидаясь ответа, поставил на прозрачный стол белоснежную чашку.

Клетка 21. МАКАМ

«Поспешное исправление ошибки – лучший способ сделать новую».

А самый убедительный способ доказать теорию – это доказательство на собственном примере.

Религию СЯО, которую исповедовал виртуальный Монах Тук, мы придумывали вместе. Начал я… но последний постулат, о поспешном исправлении, сформулировал Саид. И дважды доказал. Первый раз – не на себе.

Наша последнее – и вправду последнее – совместное дело с Саидом было связано как раз с этим доказательством. Наверное, большинство удивительных и драматических событий нашей жизни начинаются с таких вот обычных разговоров. Мы сидели у Жигана после удачной кражи пароля лысого из «Аргуса». Саид с Жиганом шутя обсуждали, как еще можно заставлять пользователей самостоятельно отдавать пароли посторонним людям. Одним из способов было липовое сообщение об ошибке, на что и купился лысый. Жиган заявил, что точно так же можно имитировать панели web-почты, посылая мыло со скриптом, который хайдит настоящие кнопки программы и вместо них показывает фальшивые. Саид, в свою очередь, предложил вариант со взломом часов. Некоторые системы, заметил он, регулярно требуют от пользователей менять пароли, и эта регулярность определяется как раз «часовым демоном»…

Честно говоря, я плохо понимал, о чем говорят эти двое на своем диком жаргоне. Но чтобы поддержать беседу, зацепился за тему часов и рассказал Жигану и Саиду о том, какие курьезы вызвала Ошибка-2000 в некоторых финансовых организациях, где компьютеры стали показывать то ли 1900-й, то ли вообще 100-й год. Может, подобным образом удастся завести часики и сейчас? – спросил я своих приятелей-хакеров. Вовсе не обязательно отматывать сто лет. Даже при несовпадении на несколько минут легко придумать схему, при которой сумма на отдельно взятом счету резко вырастет. Подобных примеров было предостаточно. В феврале того же 2000-го на компьютере служащего, ведавшего электронной рассыпкой новостей Резервного банка Австралии» часы спешили всего на 6 минут. Из-за этого некий финансовый план попал к 64 подписчикам рассылки чуть раньше официального времени пресс-релиза. За шесть минут люди заработали миллионы.

Жиган сразу забраковал идею. Где- то, может, и была пара курьезов, но вообще на этого мистического Бага Удвака потратили даже больше, чем надо, заявил он.

Саид лишь улыбнулся:

– Много потратили? Это хорошо. Профессор, запишите для вашего ходжи Тука-Мука новый закон: «Поспешное исправление ошибки – отличный способ сделать новую ошибку».

Мы с Жиганом лишь посмеялись, думая, что это так и останется шуткой. Но через месяц Саид сообщил, что «часики завелись» как минимум в двух отделениях Сбербанка. Он нашел дыру в соответствии с тем самым принципом, который рекомендовал для теории ошибок Тука.

В этом было не столько желания доказать нам свои способности, сколько собственного увлечения. Как человек, коллекционирующий старинные монеты, не без интереса относится к старинным банкнотам, так и Саид, с его увлечением техно-антиквариатом, время от времени включал в свою коллекцию и старые программы. И так же, как в случае с железом, здесь причудливо перемешивались времена и нравы. Программа на Фортране, заставлявшая прыгать старинные дисководы с 14-дюймовыми дисками, оказывалась – по алфавиту – рядом со странными сетевыми приложениями на странном языке Форт, который я до знакомства с Саидом считал просто сокращением от слова Фортран, и не понимал, в чем прелесть программ, не превышающий по размеру 5 Килобайт. Зато как литератор, я находил очень символичным лес скобок ЛИСПа, из которого, как из ракушки в водорослях, рождалась «Элиза». И не менее символичной была для меня строчка кода на Алголе-68, которая занималась тем, что распечатывала сама себя.

Когда я только услышал о софтовой части коллекции Саида, то решил, что там должны быть собраны хакерские программы. Или вирусы. На худой конец, старинные игры вроде «Диггера». Но я ошибся. Саид просто собирал оригинальное. Если игра – то «Тэтрис», который в качестве дисплея должен был использовать фасад здания Московского университета, с окнами в качестве пикселей- Если вирус – то д ля программируемых швейных машинок, приводивший к тому, что швы сшитого такой машинкой костюма оказывались слабыми в самых интимных местах, и расходились при легком приседании. Были в этой коллекции и просто абсурдные вещи, которые тем не менее создавали ощущение альтернативных ветвей технологии – например, браузер с круглым окном, придуманный, очевидно, для путешествий по Сети на компьютере с круглым, как иллюминатор, дисплеем.

Для меня всегда оставалось загадкой, где в наше время можно отыскивать старинные программы. Если техника сохранялась веками, то софт, как мне представлялось, был постоянным переписыванием одной истории. Даже на моем старомодном лаптопе уже не было программ из прошлого века.

Саид обычно отшучивался, когда я расспрашивал его о подобных деталях. «Надо знать места и быстро бегать» – все, что он отвечал. Из этого я понял лишь, что места существуют.

Разговор об Ошибке-2000 привел к тому, что Саид пополнил свою коллекцию софтового антиквариата оригинальной заплаткой, призванной устранить Бага Удвака. В конце прошлого века программисты в спешном порядке ставили такие заплатки на вверенные им системы. Ирония ситуации заключалась в том, что сами заплатки иногда наносили больше вреда, чем мифический Удвак.

Как рассказал Саид, покопавшийся в своих загадочных архивах, первый такой случай произошел еще до наступления 2000-го. Перед самым Новым годом американские военные из-за такой «заплатки» потеряли контакте пятью спутниками-шпионами. Сразу после загрузки наскоро написанный патч-удвак «повесил» все компьютеры наземной станции слежения.

В 2008-м благодаря аналогичному патчу на крупнейшей электронной бирже в Киберджайе пропал день 29 февраля. Вначале считалось, что перескок часов с 28 февраля на 1 марта возник из-за случайной ошибки в отсчете високосных годов. Однако позже стало ясно, что для кого-то последний день февраля не пропал даром. Биржевые сделки, ошибочно датированные первым марта, были расценены правильно работающими компьютерами как «еще не случившиеся». Но не все: кто-то выборочно исправил дату на 29 февраля в нескольких сделках, и они тут же засчитались как «произошедшие». Остальные же так и висели полчаса с датой 1 марта, и после остановки торгов были аннулированы. Из-за такой выборочной работы биржи резко подешевели акции компаний, владеющих генетическими технологиями. Две из них обанкротилась.

Ответственность за этот красивый взлом долгое время никто на себя не брал. Но еще через несколько лет, после истории с «баранами Эмира», появилось свидетельство, что это выходка «Гринписа». В Арабских Эмиратах до сих пор с содроганием вспоминают тот праздничный день, когда ничего не подозревающие арабы, как обычно, начали резать своих жертвенных животных. Однако многие бараны в этот день оказались неким хитрым образом подключены к Сети. Их агония, усиленная и размноженная Сетью, стала хлестать по нервам любителям киберсекса и клиентов сетевых магазинов с осязательно-вкусовыми приставками, по ушам меломанов и радиослушателей, по глазам фанатов онлайновых игр и телезрителей. Сколько всего баранов были заражены такой мобильной связью, неизвестно. Зато количество жителей Эмиратов, попавших в больницы, исчислялось тысячами. После этого «Гринпис» объявили террористической организацией. Лидеры экотеррористов не остались в долгу и пообещали, что «теперь праздник весны всегда будет таким же веселым, как календарь биржи Киберджайи весной 2008-го и бараны Эмира весной 2011-го».

Таким образом подтвердилось, что ошибка в календаре биржи тоже была провокацией «зеленых». Если такие вещи случались в электронной столице Малайзии, оставалось только догадываться, сколько чудес таят в себе заплатки-удваки в компьютерах менее продвинутых отечественных организаций. Мало того – раскопав детали взлома биржи, Саид выяснил, что «троянская» заплатка для календарей была почти такой же вездесущей, как программы Microsoft, которые в 2000 году стояли на 80% всех персоналок мира. И некоторые из этих программ, вместе с дырявой заплаткой, по-прежнему использовались в Сбербанке.

Дальнейшая схема игры не претендовала на гениальность, зато демонстрировала типичный для Саида метод «маскировочной паники». Деньги не утекали из банка одним мощным водопадом, который обычно сразу засекают. Просто для одних счетов Сбербанка часы – и соответственно проценты прибыли – пошли немного быстрее. А для других они пошли в обратную сторону, гармонично компенсируя скачок. Вместе с нами на «часиках» разбогатело еще несколько сот пенсионеров. Может, они бы и не успели воспользоваться такой удачей – но Саид позаботился, чтобы успели. Достаточно было пустить слух, что Сбербанку грозит судебное разбирательство об отмывании денег, и соответственно, замораживание всех счетов. Вкладчики бросились спасать сбережения, как озверевшее стадо слонов. Бардак превзошел все ожидания.

Жиган не пошел с нами праздновать эту победу – на него в очередной раз навалилась угроза вылета из Университета. Мы с Саидом пожелали ему успехов в борьбе с зачетами, и отправились в «1812 год» вдвоем. Денег было предостаточно, но даже выбирая из самых дорогих вариантов, мы все- таки выбрали по названию – тут был некий символизм, связанный с методом нашего успешного взлома.

Правда, у владельцев заведения «1812 год» было весьма специфическое представление о позапрошлом веке. Издалека и при сильной задымленности еше можно было принять обслугу за бравых гусар. Но при ближайшем рассмотрении «гусар» оказывался, выражаясь по-жигановски, «хорошо отформатированной девицей», вся одежда которой состояла из кивера и подноса. Все остальное – светящаяся те п л ота ту и ро в ка, весьма искусно изображающая гусарскую форму. Очевидно, это был очередной «наш ответ» на знаменитое слияние «Макдональдса» с «Плейбоем».

И все же здесь было нечто необычное, не свойственное другим ресторанам. Когда я наконец перестал таращиться на официанток и поглядел на посетителей, обнаружилось, что как раз они-то очень похожи на людей другого века. Словно тут собрали статистов для съемок фильма о тяжелой судьбе народа. Да и мы с Саидом не выглядели плейбоями – помятый старик в пиджаке из прошлого века, и азиат в рваной джинсе, так и не снявший с головы пеструю бандану. А место вроде считается элитным…

Этими соображениями я поделился с Саидом, пока ждал заказ – филе по-кутузовски и медовуху. Как нас вообще сюда пустили? Неужто в такое заведение пускают всех подряд, как на вокзал, безо всякого dress-code? Или у них сегодня маскарадный день?

– У них всегда маскарадный день, – ответил Саид и показал пальцем в сторону выхода. – Подкову над гардеробом видели? Эмпасканнер. Я недавно чинил похожий. Весь спектр функций классического «детектора лжи», плюс кой-какой дополнительный сандал-миндал отлавливает. По запахам, например. И почти безошибочно определяет тех, у кого подходящее соотношение между желанием и возможностью оплатить это желание. Как бы они не рядились.

– Тогда меня точно не пустили бы сюда в одиночку, – заявил я.

И в качестве доказательства рассказал Саиду историю, приключившуюся со мной в Стамбуле. Гиды в соборе Св. Софии, любят показывать туристам одну особую колонну. Она в основном серая, как и все остальные. Но с одной стороны на ней, примерно в полутора метрах от пола, есть светлое пятно, отполированное тысячами рук. И дырка посередине. Говорят, что если загадать желание, сунуть в дырку большой палец, а остальной кистью сделать полный оборот, не отрывая пальцев от колонны – тогда желание сбудется. Передо мной это пыталась проделать пара пожилых американцев. У них не вышло: после половины круга рука оказывалась вывернута так, что дальше некуда. Зато я, пока за ними наблюдал, понял, в чем их ошибка. И когда подошла моя очередь, сразу же вывернул руку в противоположную сторону. После засунул большой палец в дырку и легко провернул полный оборот, не отрывая руки от полированного белого камня вокруг дырки.

И только когда вышел из храма, понял, что забыл загадать желание.

Как я и ожидал, Саида эта история очень насмешила. Но после смеха он быстро сделался серьезным.

– Да-да, надо всегда знать, чего хочешь, и хотеть сильно. Только тогда дойдешь до эль -Каабы, – назидательным тоном сказал он.

– Что-то ты не очень похож на паломника, смиренно бредущего на восток, – заметил я.

– Правильно идти не значит идти ногами. Может быть, сегодня прикоснуться к макаму можно здесь, в этом ресторане. Но тот, кто не дошел, все равно не заметит его…

– Погоди, но ведь макам не абстракция, – возразил я. – Это конкретный камень такой, куб черного цвета…

– Не куб, а гиперкуб, – сказал Саид.

Что произошло после этого, я так и не понял. Возможно, из-за выпивки у Саида сорвался замочек, сдерживавший его в роли вечного панка. А может, это был очередной спонтанный прикол. Или наоборот, он решил, что я его пойму. Но следующие пять минут он говорил на таком языке, что я уловил лишь общие контуры идеи – да и то наверное лишь потому, что эти контуры он показывал на пальцах, жестикулируя с невиданной выразительностью.

Он рисовал в воздухе суперкомпьютер – гиперкуб, в каждой вершине которого находится обычный компьютер. Затем он масштабировал картину, и суперкомпьютер, превращенный в щепотку, становился вершиной следующего гиперкуба – тем временем второй щепоткой Саид быстро помечал еще несколько вершин этой гигантской системы. Сколько таких уровней вложенности было в ней, да и существовала ли она вообще – я так никогда и не смог вспомнить ответы на эти вопросы. Может быть, в этом пижонском «1812-м годе» добавляли чего-то особенного в медовуху. А может быть (это пришло мне в голову гораздо позже) у Саида на голове, под пестрым платком-банданой, снова был спрятан портативный биокомпьютер, как в день нашего знакомства. И в таком случае, когда он рассказывал мне о своей эль-Каабе, он мог одновременно находиться в киберпространстве, озвучивая и показывая нарисованные там модели. Его руки хватали в воздухе вершины гиперкубов, тянули ниточки от одного к другому, пока он говорил о нелинейных и асинхронных средах, о графах и гомотопиях, о фундаментальных группах и о невозможности вложения – на этом слове я наконец кивнул с самым идиотским видом, а Саид добавил еще что-то об энергии и температуре, и затем без особых проблем (мне это тоже показалось обычным делом) вывернул свой гиперкуб, как перчатку, и стянул все ниточки в одну точку – хотя в его наглядной модели это была не точка, а трясущаяся квадратная солонка, а в его теории с ней происходило нечто похуже, чем просто тряска. Но главное, где-то оно было – место концентрации огромных вычислительных мощностей. Эль-Кааба. Место, где кончается время. И точка входа, макам. Коснуться макама и умереть.

Я попросил официантку принести еще кувшин медовухи. Саид наконец понял, что я не врубаюсь, и быстро превратил все в шутку, заявив, что по сведениям из достоверных источников, здешний макам находится в районе кассового компьютера.

С тех пор прошло всего две недели. Теперь я сидел в «Сайгоне» и слушал рассказ Жигана о том, как Саид второй раз доказал свое же наблюдение о поспешном исправлении ошибок. В этот раз – доказал на себе.

– Я его предупреждал: не стоит снова затевать эту терку с кибергипнозом. Повторяться плохая примета. Но он ведь упрямый, как две коровы! Я, говорит, прошлый раз все бабки от заложника тут же продул на аукционе, как последний чайник – значит, это не засчитывается, можно повторить. Наверное, так и полез в одиночку, без страховки… ну и показал регистры.

– Почему «наверное»? Ты его видел?

– Нет. Позавчера, я только комп новый поставил – сразу получаю от него мыло. Дескать, приходи, пивка попьем. Я почти собрался идти, но тут у меня флажок выскочил: как-то это неправильно. Не любит он пиво. Да еше чтоб текстовым мылом звать на встречу… Мы с ним и не общались таким способом уже больше года, только по голосовой аське. Зачем, думаю, ему мыло понадобилось стругать, если тетя Ася есть, можно просто аукнуть меня и все сказать. Решил проверить – поехал в центр, аукнул ему из автомата. Там еще хуже. Отвечает как будто голос Саида… Только он обычно говорит такое сонное «Н-ну?». И я ему обычно отвечаю: «Не нукай, не в 137-м порту!» Как пароль и отзыв, если все нормально. А тут вдруг вместо «Н-ну?» – такое противно-сладенькое «Здравствуйте…» Я сразу отбой дал. Сегодня выяснилось, что еще несколько знакомых от него получили такой же странный кол, типа пивка попить. Словно он по всему адресбуку покликал. Кто на это отозвался по голосовой, тоже засекли неувязку. А один лопух все-таки пошел вчера. Ну и до сих пор на связь не вышел, хотя у него на утро два важных толка были забиты.

Я вспомнил угрозы лысого из «Аргуса»:

– Думаешь, из Саида сделали какого-нибудь… электроклоуна?

– Боюсь, похуже. Прямое нейрозондирование используют, когда надо из человека выкачать мемуары. В остальном оно без юза, зато человеку после него – кранты. Здешним ищейкам и такие пытки в кайф, но Саида скорее всего взяли забугорные. А они любят технологии поклиновее. Чтоб не убивать, а заставить на них пахать, долго и преданно. Короче, патч дописывают прямо в мозги. Могут такую репу сделать, что чела вообще не узнаешь, хотя по внешнему виду тот же. Психопрограммирование, оно…

Сергей неожиданно замолчал и кому-то кивнул. Я обернулся. Этого парня я видел у бара, он подошел за мной. Теперь он пробирался к Жигану с большой кружкой, из которой шел пар. Ах да, коктейль «Сказки Шервудского леса».

– Слава Багу! Меня зовут Радист,

– сказал молодой человек негромко. Приветствие было адресовано Жигану, а громкость снижена, видимо, из- за меня. Тоже мне, конспиратор…

– Слава Багу, брат Радист, – ответил Жиган, сверяясь с показаниями своего «лаптя». Проверка прошла нормально, и Сергей кивнул на столик в углу, где сидела пестрая компания.

Брат Радист неодобрительно покосился на меня и пошел гуда, куда указал Сергей. Я пригляделся к компании… Да, такие разные люди вряд ли могли бы собраться на основе обычных, офлайновых знакомств. Совсем еще подросток, явно скованный соседством дородной домохозяйки. Напротив – по-деловому одетая блондинка с липом типа «прелесть, какая глупенькая». Рядом с ней – немолодой, но спортивный мужик непонятного рода занятий, однако судя по музыклипсе, очень даже не бедный. И еще трое, дополняющие эту группу до полного винегрета. Первая встреча людей, познакомившихся через Сеть. Конечно, они и Отца Тука представляют совсем иначе… Но зачем Сергей собрал их? Я вообще не помню, чтобы члены СЯО хоть раз собирались не по Сети, а по-настоящему.

Однако спросить я не успел. Отослав Радиста, Жиган лишь бросил «классный фрикер», и снова заговорил о Санде.

По его словам, у Саида все давно шло к большой разборке на уровне пси-про. В очередной раз меня неприятно удивило, как мало я знал о человеке, с которым столько общался. Я и не предполагал, что Саид рос в интернате. По его виду нельзя было сказать, что в 2010-м защитил диплом по психопрограммированию. Я вообще не знал, что существовала такая дисциплина, девизом которой были слова «Мозг человека – лучший компьютер». Жиган заметил, что моя неосведомленность неудивительна. Мало кто знал у нас о пси-про. Не успела эта наука появиться, как ее тут же запретили – для чистоты правительственных экспериментов в той же области. Неприятности Саида начались после того, как перед войной ему предложили поработать в таком правительственном проекте.

– Про «Дремль» – то вы точно слыхали…

Жиган сказал это с полувопросительной интонацией.

– Про секту? Конечно. Они распространяют софт, который якобы позволяет дистанционно сливаться в экстазе с остальными. Говорят, в этом состоянии Объединенного Сознания они действительно чувствуют себя как в нирване… Вот уж не думал, что это правительственный проект…

– Не просто правительственный, а военный. Вся их нирвана – простая стимуляция центров удовольствия. Пока подключенный дремлин ловит свой кайф, его мозг используется на всю катушку как комп для сети распределенных вычислений. Как SETI, помните? Если таких дремлинов в каждый момент подключено с полмиллиона человек – этой нетварью можно ломать самые крутые военные коды. Для того ее и проектировали. Саида сразу после защиты диплома пригласили сотрудничать. Он отказался. Ему намекнули, что у нас все исследования в области пси-про ведут либо в «Дремль», либо в тюрьму Он опять отказался. И продолжил заниматься пси-про сам, подпольно. Ничего, в общем, криминального, даже наоборот: обучалки, лечение… Но его все равно засудили. И предложили выбор: либо в тюрьму, либо «на курорты». Он выбрал второе и получил сочинский синдром.

Продолжение следует

Сергеи Смирнов