Знание-сила, 2005 № 01 (931)

Понтий Пилат

Ночью — Пилат.

Ах какой трудный, путаный материал!

М. Булгаков

«Sist. (деловым голосом). Я уже послала Жене письмо о том, что я пока еще не вижу главной линии в твоем романе.

Я (глухо). Это зачем?

Sist. (Не замечая тяжкого взгляда).

Ну да! То есть я не говорю, что ее не будет. Ведь я еще не дошла до конца. Но пока я её не вижу.

Я (про себя)».

Эго из письма Михаила Булгакова своей жене Елене Сергеевне, датированного 14.V1.38. Sist. — это ее сестра Ольга Бокшанская, которая под диктовку Булгакова перепечатывает роман «Мастер и Маргарита», впервые переводя рукопись в машинопись. А в следующем письме, наутро 15-го, продолжает: «Моя уважаемая переписчица очень помогла мне в том, чтобы мое суждение о вещи было самым строгим. На протяжении 327 страниц она улыбнулась один раз на странице 245-й («Славное море...») Почему это именно ее насмешило, не знаю. Не уверен в том, что ей удастся разыскать какую-то главную линию в романе, но зато уверен в том, что полное неодобрение этой вещи с ее стороны обеспечено. Что и получило выражение в загадочной фразе: «Этот роман — твое частное дело» (?!). Вероятно, этим она хотела сказать, что она не виновата!»

А вот один из героев самого романа — кот Бегемот — решительно возражает ей: «Совершенно ясна.. Теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь...» И это после слов Воланда о теме романа... Но к этим словам Воланда, как и к «Славному морю», мы еще вернемся, а пока займемся рассмотрением другого вопроса: кто главный герой этого произведения или, как выразится Бегемот, — опуса? Впрочем, дабы не смущать строгих читателей, можно сказать не герой, а антигерой, словом — Главный персонаж. А герой этот — Пилат!

Но позвольте, могут возразить мне, имя Пилата появляется только во второй главе... Так-то оно так, только первая глава, по существу, есть не что иное, как увертюра к роману, — в ней намечаются все главные «мелодии». И первая глава плавно перетекает во вторую фразой, в конце которой прозвучит имя главного героя: «Прокуратор Иудеи Понтий Пилат»... Фразу эту подхватывает Мастер устами Воланда, пересказывающего роман Мастера, его «первую треть»... и заканчивает словами; «прокуратор Иудеи Понтий Пилат». А далее это имя как эстафетная палочка передается от автора-Булгакова Мастеру и обратно и так до самого конца «основного» романа. В «московских сценах», где Пилату в общем-то было бы и делать нечего, он все время «пугается под ногами»: Иванушка говорит, что попал в психушку именно из-за него, хотя в принципе он попал туда из-за Воланда; то же утверждает и Мастер, и даже профессор Стравинский произносит сакраментальную фразу: «Далее последует Понтий Пилат» и советует: «и старайгссь поменьше думать о Понтии Пилате...» Словом, Пилат и в романе Мастера, и в романе «основном», то есть самого Булгакова, становится персонажем, поминаемым на каждом шагу. Да и сам роман Мастера, который тот называет романом о Понтий Пилате, тоже, по существу, эстафетная палочка, которую Воланд передает Ивану, «читающему» свой «этап» во сне, а Иван — Маргарите, у которой чудом сохранилась последняя, не успевшая сгореть тетрадь, да и то не полностью.

«Древние главы» — это же роман Мастера, но слова «роман Мастера» нс следует понимать буквально, он ведь в «общем романе» никак не обособлен, а органично в него вплетен. И вообще разобраться, где Мастер, а где сам Булгаков, не представляется возможным. Рассмотрим «пилатский рефрен», проходящий через весь роман. Как мы уже отметили, вхождение героя означено словами «прокуратор Иудеи Понтий Пилат», а рассказывая Иванушке о своей работе, Мастер утверждает, «что последними словами романа будут: «Пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». Но глава 26-я, завершающая роман Мастера, кончается словами «Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат», то есть это не концовка, в ней отсутствует слово «всадник». А вот глава 32-я, которой оканчивается роман самого Булгакова, то есть целиком, первоначально была заключена обещанной Мастером формулой: «Пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат». Потом Булгаков снял концовку этой главы и написал эпилог, куца и перенес в неприкосновенности эту формулу. Правда, потом Елена Сергеевна восстановила конец 32-й главы, и рефрен повторился в книге не три раза, как наметил Булгаков (традиционное в русской литературе утроение образов, ключевых фраз и т.п.), а четыре. Так чья же в конце концов формула венчает все произведение — Мастера или самого Булгакова?

В издании «Мастера и Маргариты» 1973 года (М., Худлит) редактор (или редакторы) по своему произволу изменил последнюю фразу, и вместо «Понтии Пилат» появился «Понтийский Пилагг» — видимо, это им показалось «красивше». Но у автора не было желания «приподнимать» прокуратора Иудеи, и он оставил Понтийского только в одном месте — там, где Пилат пытается застращать Кайфу; «Это я говорю тебе, Пилат Понтайский, всадник Золотое Копье!»

Таким образом, Мастер не отграничен от самого Булгакова даже формально — они слиты, как сиамские близнецы, не подлежащие разделению, и через Мастера все время просвечивает Булгаков, как через соткавшегося из знойного воздуха Коровьева, «сквозь которого видно».

«Мастер», а вернее, то, что тогда рождалось под другими названиями, «начат пером» был в 1928 (так утверждает Л. Белозерская) или 29-м году, и в нем сразу же появились и прошли через все последующие редакции две переплетенные между собой линии — линия Сатаны Воланда и линия Пилата. Эта основополагающая тема была подсказана писателю самой окружающей его действительностью. И, как мне кажется, важной отправной точкой послужила опубликованная в газетах в 1927 году беседа Сталина с иностранными рабочими делегациями. Так вот, французские рабочие (отметим попутно, что во Франции жили эмигрантами два брата Михаила Афанасьевича) задали Сталину весьма неприятный вопрос: «Судебные права ГПУ, разбор дел без свидетелей, без защитников, тайные аресты. Так как эти меры трудно допускаются французским общественным мнением, то было бы интересно знать их обоснование. Предполагается ли их изменение или прекращение?»

Сталин долго и витиевато рассуждал о роли ГПУ или ЧК, но ничего по существу вопроса не ответил. А ведь речь шла о сосредоточении в одних руках следствия, суда и исполнения приговора — именно с этим явлением мы встречаемся в романе «Мастер и Маргарита». Но Булгаков расширяет рамки темы, выходит на глобальные общечеловеческие проблемы и, как всякий большой писатель, создает произведение, волнующее людей, заставляющее их размышлять над очень многими аспектами человеческого бытия.

И почему главным героем романа Мастера является именно он. а не Иешуа Га-Ноцри: Мастер же прямо говорит, что роман о Понтии Пилате?

Да потому, что для Булгакова было важно рассмотреть не евангельский сюжет, а злободневную, кошмарную в своей обыденности проблему — по всей стране шли повальные аресты и казни при полной незащищенности человека. Дело не столько в том, что все карательные функции сосредоточены в руках Пилата (читай — ГПУ), а в том, что он выносит заведомо неправосудный приговор, зная о невиновности подсудимого. И для писателя это — явление, а не единичный случай, имеющий свою аналогию в евангельских сказаниях.

Вопрос Воланда — о чем роман? — чисто риторический: прекрасно зная лаже его содержание, он, продолжая свою игру, спрашивает. «О чем, о чем? О ком?.. Вот теперь? Эго потрясающе! И вы не могли найти другой темы?» Причем Воланд умышленно делает рокировку — Мастер говорит, что роман о Понтии Пилате, и тогда Воланд должен был бы спросить: о ком, о ком? О чем? Но он на первое место ставит именно «о чем», как бы подчеркивая, что речь идет о явлении, а не о персонаже. И слова «Вот теперь?» есть констатация того, что взяться сейчас за эту тему, значит подвергнуть себя страшной опасности, и участь Мастера об этом свидетельствует с непреложной очевидностью. Не ограничиваясь этими «наводками», писатель дает читателям и вполне откровенное указание, практически открыто говоря о том, что скрывается за якобы романтической историей. Не случайно же критики, обрушившиеся на Мастера, требуют «ударить, и крепко уварить, по пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить ее в печать». Заметим, не по «иисусчине», хотя автор обвиняется в попытке «протащить в печать апологию Иисуса Христа». Но термин «пилатчина» возникает не в романе Мастера, а в его рассказе Иванушке, то есть введен уже самим Булгаковым.

Итак, «пилатчина» — общественное явление, широко распространенное в стране, терзаемой сталинским режимом, и суть его — расправа с невиновными людьми, уничтожение их по тем или иным «соображениям», подоплека которых известна только тирану.

В своем предисловии к однотомнику, вобравшему в себя три булгаковских романа, Константин Симонов пишет: «В повествовании Булгакова о Пилате и Иешуа рассказано о земных делах и земных людях. Булгаков принципиально далек от поверхностных исторических аналогий. Он всегда брезговал этой литературной дешевкой». А если аналогии не поверхностны? Об этом Симонов умалчивает, не желая развивать эту тему, так как дело происходит в 1973 году, когда цензура еще всесильна, а исторические аналогии в романе, увы, есть, и внимание от них надо было отвлечь. А что было на уме у автора, можно увидеть по ранним черновикам, где фигурировала убранная впоследствии частушка: «Как поехал наш Пилат на работу в Наркомат». Наркомат — это по-нынешнему — Министерство. И работать мог Пилат только в одном Наркомате — Наркомате внутренних дел, сокращенно — НКВД, он же ЧК, он же ГПУ, он же в будущем КГБ.

Рисунок Булгакова

М.А. Булгаков, 1929 г.

А ведь за этим ясно просматривается аспект временной — все, что происходит в романе как бы Мастера и на страницах романа самого Булгакова происходит в одно и то же время, и одновременность эта ощущается на каждом шагу. Уже на первых страницах Воланд задает масштаб времени: «Как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу». Но ведь и две тысячи, отделяющие события ершалаимские от московских, тоже срок смехотворный. Ну вот, например, в Москве 1984 года (беру именно тот год потому, что тогда Пасха совпала с днем рождения Ленина) гаишники прекрыли движение транспорта (кроме автобусов) на всех шоссе, ведущих к кладбищам, по той причине, что когда-то в Ершалаиме распяли известного нам всем человека!

Сближение времен усматривается и в том, как Ленин в стремлении открыть свою собственную эру плагиатствует, полагая, что никто не заметит, как он стыкует те же самые слова - последнее слою умирающего на кресте Христа — свершилось! — делает своим первым, как бы плавно переводя одну эру в другую: «Революция, о которой так долго говорили большевики, свершилась!» Но на этом плагиат не кончается — в основу своих программ-уставов и морального кодекса большевистско советская партия положила десять библейских заповедей, дополнительные указания Второзакония и некоторые другие установки. Словом, обокрали Тору. Начинали с идейного воровства, а кончили зверствами, теоретически их обосновывая, что не всегда заметно на первый взгляд, — из советских энциклопедий исчезли такие слова, как доброта и милосердие. Вспомним слова капитана Жеглова из фильма «Место встречи изменить нельзя»: «Милосердие — поповское слово!»

К плагиату можно отнести и такой основополагающий в сталинском терроре термин, как враг народа, — это из лексики Парижской коммуны.

Иерусалим

Ленинград вымер голодной смертью в блокаду из-за того, что Сталин убил одного умного еврея. Вообще-то он убил их огромное множество, но этот конкретный еврей должен был стать спасителем сотен тысяч ленинградцев. Разумеется, Сталин лично их не расстреливал, это делали его подручные — те самые пилаты, о которых идет речь, — он создал пилатчину, на которой держалась его империя.

Так вот, Провидению было угодно, чтобы тайное и на этот раз стало явным. Избрав своим глашатаем меня, оно сохранило мою жизнь во Второй мировой войне — из нашей коммуналки на фронт ушли пять мальчиков, вернулся я один. Сохранило оно жизнь и еще одному человеку в этой цепочке памяти — моему другу Иосифу Шамису.

Памятная доска на резиденции Пилата

За Львиными воротами справа - резиденция Пилата, отсюда вдаль уходит ВиаДолороза - крестный путь Иисуса

Иосиф был сослуживцем моей мамы еще в довоенные годы — они работали в одной организации, носившей название «Комитет заготовок при Совете Народных Комиссаров СССР». Инженер-строитель, он возводил элеваторы и прочие «закрома Родины». В 1938 году его арестовали, дали «срок» и этапировали в Норильск, откуда он вернулся в Москву только после смерти Сталина.

Разыскивая старых друзей, он пришел и в наш дом и потом стал часто у нас бывать. И вот через много лет, уже в середине восьмидесятых, я стал расспрашивать его о «подробностях»

— как арестовывали, как допрашивали, как перевозили, — мне нужны были детали в связи с одной книгой о Булгакове, в которой я заподозрил ловкие подтасовки, а вернее сказать

— вранье. И однажды, как бы между делом, не относящимся к нашей беседе впрямую, Иосиф рассказал мне об одном совещании у председателя Комитета заготовок, на котором, собрав специально инженеров-строителей, Клейнер — он был председателем комитета — сказал: «Думайте о Ленинграде — если начнется война, то через несколько дней город останется без хлеба, поэтому нужно срочно спроектировать и построить подземные зернохранилища». Ему возразили, что там сплошная вода и это неосуществимо. «Почему же неосуществимо? — сказал он. — Еще при царе на Фонтанке сделали подземные склады, и они не протекли до сих пор. Так что — начинайте немедленно»...

Это был 1936 год, до войны оставалось пять лет, и времени на выполнение этого задания хватило бы. Но в 1937 году Клейнер был расстрелян, все участники совещания были арестованы, проект Клейнера отброшен как вредительский, и больше о нем не вспоминали. А уже в самом начале войны при воздушном налете сгорели Бадаевские склады, и город остался без продовольствия.

Фамилия «Клейнер» была мне знакома —детская память цепка, а на каком-то торжественном собрании сотрудников комитета, на которое мама меня взяла с собой, я увидел этого человека — он сидел на сцене в президиуме, одет был, как все большое начальство в ту пору, — гимнастерка под ремень, галифе, сапоги, а на гимнастерке сверкал новенький орден Ленина — по тем временам большая редкость, вероятно, потому это так и врезалось в мою память.

Вскоре после этой нашей беседы Иосиф Шамис уехал вслед за своими потомками в Америку, где через несколько лет ушел на вечный покой в Нью-Йорке, там и похоронен.

Я решил узнать какие-нибудь подробности о Клейнере и написал в Администрацию Президента РФ, в Управление по наградам, ибо единственной зацепкой туг был только орден Ленина, кроме фамилии, я же ничего не знал. И орден «сработал» — в ответе, который я получил, говорилось: «Сообщаем, что по учетным данным Управления Президента Российской Федерации по государственным наградам Клейнер Израиль Михайлович — председатель Комитета заготовок при СНК СССР, Постановлением ЦИК СССР от 17 января 1936 щда за перевыполнение плана 1935 года по заготовкам основных сельскохозяйственных продуктов и за успехи в деле организации хранения и переработки зерна награжден орденом Ленина. Другими сведениями о биографии И.М. Клейнера управление не располагает. Первый заместитель начальника управления Р Смирнов».

То торжественное собрание было, очевидно, по поводу награждения сотрудников комитета, как говорили тогда, «правительственными наградами». Теперь из справки я уже знал его имя-отчество и должность, что дало мне возможность обратиться в Центральный архив ФСБ (КГБ) и получить тот страшный фрагмент его биографии об аресте и расстреле, который здесь и привожу как дополнение к повествованию о Пилате, дабы нагляднее была видна связь романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» с тем временем, в которое был написан, и актуальность его для эпохи совдепии...

«Уважаемый Юрий Михайлович! На ваше письмо сообщаем, что Клейнер Израиль Михайлович, 1893 года рождения, уроженец г. Кишинева, из служащих, с января 1920 года — член ВКП(б), на момент ареста — председатель Комитета заготовок при СНК СССР, был арестован 7 августа 1937 года по обвинению в том, что «являлся участником контрреволюционной террористической организации правых, стоял за применение террористических методов борьбы с руководством партии и проводил вредительскую деятельность в Комитете заготовок», то есть в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-7, 58-8 и 58-11 УК РСФСР. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР от 26 ноября 1937 года Клейнер Израиль Михайлович осужден к высшей мере наказания расстрелу с конфискацией имущества. Приговор о расстреле Клейнера И.М. приведен в исполнение в г. Москве в тот же день. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 5 января 1955 года приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 26 ноября 1937 года в отношении Клейнера И.М. отменен и он реабилитирован. Начальник архива Н.П. Михейкин».

Надо бы молодым историкам поработать в архивах Комитета заготовок ши КГБ и поискать следы того клейнеровекого проекта — может быть, не все безвозвратно исчезло...

Но гибель ленинградцев — это лишь один из эпизодов, вменяемых Историей Сталину, погубившему, как утверждают наши истерики, до семидесяти миллионов душ. И это всего лишь за четверть века! Для масштаба вспомним Инквизицию, которая считалась эталоном зверств и которая за восемь веков (!) истребила около 50 тысяч еретиков.

Привожу и другой пример, показывающий, как отразилась пилатчина на «ячейке государства» — на одной конкретной семье, каких в стране миллионы, на обычных гражданах, между прочим, беззаветно преданных делу коммунизма, который был им обещан.

Вернусь опять к тому же свидетелю Истории — Иосифу Шамису. Как я уже сказал, приехав в Москву, он начал разыскивать старых друзей и знакомых, и в их числе нашел одну женщину, прежде проживавшую в нашем доме, в очень благополучной семье. Звали ее Адассой, а в быту — Асей. Вместе с мужем они вернулись в советскую Россию из Америки, где были в эмиграции, - приехали помогать строить социализм. Муж ее Владимир Мицкун был большим начальником, военным специалистом, работал, как говорили, в Кремле. И был у них сын Неля. Так вот в 1937 ши 38-м году родителей Нели Мицкуна арестовали. Отца тут же расстреляли, а мать отправили в ГУЛАГ, где она промучилась полных двадцать лет. Нелю же отдали в особый детский дом, где концентрировались «дети врагов народа». В 1941 году ему должно было быть лет семнадцать, и, естественно, его отправили на фронт, откуда он уже не вернулся. Ася после освобождения недолго прожила на свободе, и от всей семьи осталась лишь фотография, на которой они втроем — веселые, счастливые, а на обороте сделанная ее рукой надпись: «Зачем пережила вас любовь моя...», а от самой Аси — Адассы Эпштейн — урна с прахом в колумбарии Николо- Архангельского кладбища, о которой я по завету Шамиса забочусь, а от мужа ее Владимира Мицкуна и сына их Нели вообще никаких следов не осталось, кроме вот этих скорбных строк.

Продолжение е следующем номере.