Знание-сила, 2007 № 06 (960)

Российский крест

График рождаемости и смертности в России в начале 90-х годов прошлого века представляет собой крест: резко падает вниз кривая рождаемости и, перечеркивая ее, столь же резко взмывает вверх кривая смертности.

Известный миф о том, как реформаторы взялись изводить на корню русский народ и довели его до депопуляции, до сих пор время от времени всплывает в общественном сознании — мне уже приходилось писать о нем . Теперь, в связи с тем, что и на самом верху озаботились демографическим здоровьем России, миф снова приобрел популярность и диктует совершенно фантастические проекты выхода из нынешнего кризиса. Наши друзья-демографы из номера в номер разоблачают этот миф и эти проекты в рубрике «Лиса» у Скептика» с завидным остроумием — но стоит, очевидно, разобраться во всем по порядку. Тем более что они же дали для этого солидный материал — недавно вышедшую монографию «Демографическая модернизация России. 1900-2000. Под редакцией Анатолия Вишневского» .

Вроде бы о многом из того, что в ней говорится, особенно о демографических событиях первой половины прошлого века, мы уже знаем: о былой многодетности традиционных семей, сменившейся одним-двумя детьми в семьях современных; о выделении из патриархальной большой многопоколенной семьи — малой нуклеарной (родители и несовершеннолетние дети); а в 1983-1984 годах тот же Анатолий Вишневский опубликовал целую серию материалов о всемирной демографической революции, главное в которой — смена одного механизма воспроизводства населения (высокая смертность/высокая рождаемость) на другой, современный (низкая смертность/низкая рождаемость). Правда, есть некоторые сомнения в том, что все это усвоено общественным сознанием, уложилось в стройную картину конкретной истории общемирового процесса хотя бы приблизительно так, как уложено в этой прекрасной книге. На мой взгляд, хорошо бы внести ее в список обязательной литературы для старшеклассников, поскольку недостаток понимания самой сути демографических процессов на наших глазах оборачивается и злобой, и деньгами бюджета, идущими явно «не по адресу». И поскольку книга дает наиболее полное и современное представление о внутреннем устройстве, закономерностях развития всей демографической сферы (семья, рождаемость, смертность). Но пока книгу эту никто нигде в обязательном порядке «не проходит», я воспользуюсь ею, чтобы хоть немного навести порядок в головах (в том числе и в своей собственной).

Группа старообрядцев, начало XX века

Даже когда читаешь в книге об известном, каждый раз натыкаешься на что-то неожиданное. Например, традиционная многодетность больших патриархальных семей: так и воображаешь себе семерых-десятерых по лавкам, старшие приглядывают за младшими, если не удалось вовремя смыться поиграть «в ножички», младшие лет до трех сидят в теплом и темном запечье. Так вот, насчет десяти по лавкам — это очень сильное преувеличение. Горячим сторонникам традиционной системы воспроизводства населения, которая предполагает высокую рождаемость, пора бы усвоить, что она предполагает одновременно и высокую смертность, в основном младенческую.

Оказывается, больше семи детей было только в 2% крестьянских семей. Ну, семеро по лавкам — тоже ничего, звучит. Но вот что пишет исследовательница Е.Бакланова: «Наиболее характерны семьи, имеющие одного- трех детей: у монастырских крестьян их 71,8%, а у помещичьих — 67,7%». Н.Пушкарева, написавшая о частной жизни русской женщины, подтверждает: «В памятниках личного происхождения можно встретить сведения о семье из пяти человек (муж, жена и трое сыновей) как многодетной («человек добр и жена его добра, только он семьист, три мальчика у него»)».

Крестьянину такое сочувствующее сожаление совершенно понятно: благоденствие крестьянского хозяйства непосредственно зависело от числа малых детей в доме. Как показал историк Б.Миронов, материальный статус крестьянской семьи менялся несколько раз за время ее существования в прямой связи с этим: пока дети малые — семья бедная; сыновья поднялись, рабочих рук в доме столько же, считай, сколько и ртов — семья поднимается до середняцкого состояния, а то и выше; сыновья заводят собственные семьи, отделяются — хозяйство снова постепенно приходит в упадок. Такая вот совсем не классовая траектория крестьянского благополучия, без всякого расслоения и классового сознания.

Луи Леннен.

Крестьянское семейство, XVII в.

Или вот: всем известно, что со временем из традиционной патриархальной многопоколенной семьи постепенно выделилась современная нуклеарная (родители с несовершеннолетними детьми), и закончился этот процесс относительно недавно, полтораста, а то и сто лет назад. Патриархальная семья составляла целый мир. Статусы расписаны заранее: отец во главе стола и всех семейных дел и решений; жена его, которая трепещет перед мужем и тиранит многочисленных невесток; невестки, которые тоскуют о временах, когда были свободными девками, и ждут, когда сами встанут во главе своих невесток, а пока изнывают от тяжкого труда, бесконечных беременностей и мелко интригуют друг против друга; сыновья, время от времени поглядывающие на родителя: не пора ли, наконец, отделяться и работать на себя?

Примерно такое представление о патриархальной семье преобладало недавно и среди специалистов. И только в последние десятилетия оно было сильно поколеблено: в научный оборот вошли новые источники — списки населения для взимания налогов, церковные записи и так далее — и по ним выходило, что малая семья современного типа была прежде совсем не редкостью. Так, английский историк П. Ласлетт, изучив семейную структуру в деревнях разных стран Европы ХУ — ХШ веков, утверждает, что повсюду «нуклеарная семья с супружеским ядром решительно преобладает». Столь решительное заявление было все же оспорено, и споры между историками идут до сих пор. Но одно более не вызывает сомнений у А. Вишневского: «сам факт извечного параллельного существования малых и больших семей».

А это опять-таки, согласитесь, совсем другая историческая картина.

И много еще таких очень существенных деталей, неожиданных, хотя и логически безупречных поворотов. Это когда думаешь: как же ты сам, дурак, не догадался — только оно становится очевидным лишь после того, как тебе об этом сказали.

Мугань. Семья поселенца, начало XX века

Такой вот, например, простенький поворот о вреде лживой пропаганды для самих ее распространителей — например, о победах советского строя на ниве здравоохранения. Мы действительно добились в 20-е годы существенного падения смертности — и сами заморочили себе голову этим до такой степени, что потеряли нормальную ориентацию и опять пропустили переход к принципиально новому этапу в борьбе развитых стран за снижение смертности и продление жизни своих граждан.

Успехи были вполне реальные — «за счет общих изменений в образе жизни людей, роста их образованности и информированности, а также за счет проведения относительно дешевых, но крупномасштабных санитарно-гигиенических мероприятий по оздоровлению городской среды, массовой вакцинации населения и пр.». В результате если в 1913 году было зарегистрировано 49,8 тысяч заболеваний оспой, то в 1936 году — всего лишь 155 случаев; намного реже стали болеть дифтерией, брюшным тифом. Естественно, эти неоспоримые завоевания тут же стали пропагандистским доводом в пользу преимуществ советского строя. В 1930 году на XVI съезде вКП(б) Сталин объявил, что «смертность населения уменьшилась по сравнению с довоенным временем на 36% по общей и на 42,5% по детской линии».

Заявление это было лживым.

Через много лет добравшись до засекреченных архивов (демографическая статистика к 1930 году уже не публиковалась), соавторы монографии выяснили, что общий коэффициент смертности населения (та самая смертность «по общей линии») с 1913 года уменьшилась на 7-8, а никак не на 36%; «по детской линии» — на 27, а не на 42,5%.

Врать приходилось потому, что снижаться смертность, особенно детская, начала с первых лет прошлого века, и если бы дореволюционные темпы этого снижения сохранились, успехи были бы куда более значительными. Это раз. А два — смертность стремительно, и намного быстрее, чем в СССР, падала во всех европейских странах, какие уж тут преимущества социализма!

Вся демографическая статистика была спрятана, поймать на лжи отца народов никто не мог. Более того, извращен был порядок сбора этой статистики, и ее привели в соответствие с международной совсем недавно, да и то, как выясняется, не до конца. И сегодня по распоряжению Министерства здравоохранения (лучше бы здоровье граждан охраняли, а не репутацию государства) в больницах и Загсах детей, рожденных с весом меньше одного килограмма и проживших меньше семи дней, вообще не считают «живорожденными», тогда как в мировой практике регистрируют как живого любого младенца, независимо от веса, если он вздохнул или наблюдалась пульсация пуповины. Семь дней — срок огромный для младенца, наивысшая младенческая смертность как раз у детей первых дней жизни. А мы, получается, до сих пор не знаем истинных ее размеров. По косвенным признакам она у нас остается выше, чем во всех европейских странах.

«Трудно сказать, — пишут авторы монографии, — насколько советское руководство само верило в создаваемые им же мифы. Оно, конечно, располагало большими сведениями, чем рядовой советский труженик, но необработанная демографическая информация не позволяет судить об истинном положении вещей, а имевшиеся в стране немногочисленные аналитики были лишены свободного доступа к демографическим данным... Не будет большим преувеличением сказать, что ни руководство СССР, ни руководство России после его распада, имея, конечно, общее представление о неблагополучии в области смертности, не было в необходимой мере осведомлено об истинном положении вещей. Это же можно сказать и о руководителях тех государственных ведомств, которые непосредственно отвечают за охрану здоровья».

Уже после смерти Сталина его верный соратник А. Микоян утверждал: «Если до революции смертность в России была вдвое выше, чем в США и Англии, и почти в два раза выше, чем во Франции, то сейчас в СССР она ниже, чем в США, Англии и Франции. Достижения Советского Союза в области здоровья и долголетия населения говорят сами за себя». То же самое провозглашали другие советские руководители. В действительности, как выяснилось много позже, достижения СССР к середине 50-х годов были весьма скромными: в 1950 году ожидаемая продолжительность жизни мужчин в России составляла 52,3 года, в США — 65,4, в Великобритании — 66,5, во Франции — 63,6; женщин соответственно: 61,1; 71,0; 71,2; 69,3 года.

А примерно в это время Западная Европа начала принципиально новый этап борьбы за продление жизни человека, поскольку потенциал прежней стратегии, основанной на массовых санитарно-гигиенических и противоинфекционных мероприятиях, был уже во многом исчерпан. Теперь предстояло, опираясь на новейшие достижения медицинских наук, на последние медицинские технологии и лекарства, бороться за здоровье каждого отдельного человека. Это означало резкое удорожание медицины — и развитые страны все большую и большую часть своего бюджета (а граждане — бюджета семейного) тратят на здравоохранение, на профилактику, на пропаганду и организацию здорового образа жизни. Такая стратегия опиралась на общий рост благосостояния жителей развитых стран и на их готовность тратить свои личные силы, время, средства для продления собственной жизни.

Эта стратегия в принципе была нереализуема в лучшей в мире советской стране. Во-первых, ни благосостояние, ни здоровье отдельных рядовых граждан никогда не числились в списке приоритетов советской власти, здравоохранение финансировалось по принципу «что осталось от ВПК». Во-вторых, все так долго и проникновенно говорили о немыслимых успехах советского здравоохранения, что загипнотизировали себя окончательно. Некомпетентность руководства воспроизводилась из поколения в поколение, подпитываясь недостатком информации и полным отсутствием обратной связи с реальностью.

И отставание наше от стран эксплуататорского капиталистического режима в продолжительности жизни граждан продолжало расти, с середины 60-х годов — убыстряющимися темпами, пока не приняло скандальную форму «российского креста».

Отсутствие тяги к здоровому образу жизни у простых граждан вполне соответствовало пренебрежению руководства страны к сфере здравоохранения. На уровне здравого смысла россияне давно уже понимали, какой череп закопан под этим крестом: взрослые мужчины России слишком любят водку. Это вам объяснит любая бабушка на лавочке у подъезда, хотя она в глаза не видела странный график, отражающий причины повышенной смертности этих самых мужчин в трудоспособном возрасте. График показывает непомерную (нигде в мире такого нет, если страна не воюет) долю смертей от «внешних причин»: травм, отравлений, убийств. Вроде бы чистого алкоголя на душу населения у нас потребляют примерно столько же, сколько и у других, если и больше, то не намного — дело в том, что и как мы пьем.

Но с упорством, достойным лучшего применения, решение демографической проблемы (или хотя бы приостановление кризиса) государство видит в повышении рождаемости, а не в понижении смертности. Первая задача, как доказывают авторы монографии, не решаема в принципе; вторая — при некотором комплексе усилий в принципе может быть решена. Может, как раз в этом-то и дело: шума в безнадежном деле можно устроить много, денег потратить — тоже, а там или шах, или ишак помрут или напрочь забудут, о чем когда-то шла речь. А дело конкретное и выполнимое требует практических действий, результаты которых будут у всех на виду...

Чудеса, происходящие с демографической статистикой и с более или менее реальными демографическими процессами, с советской и современной российской семьей, с рождаемостью, смертностью и с поразительной по своей непоследовательности и часто некомпетентности демографической политикой государства, просто переполняют книгу. Как в хорошем детективном романе, загадки и парадоксы разрешаются тут же, и само их решение доставляет подлинное интеллектуальное удовольствие.