Знание-сила, 2008 № 10 (976)

Новосибирский манифест

В 1982 году группа ведущих сотрудников нашего отдела[* Имеется в виду отдел социальных проблем Института экономики и организации промышленного производства СО АН СССР (г. Новосибирск). Соруководителями проекта были Р.В.Рывкина и В.Д.Смирнов.] подготовила исследовательский проект под необычным и даже интригующим названием: «Социальный механизм развития экономики (на примере АПК)», рассчитанный на ближайшие пять лет. Центральная идея этого проекта заключалась в том, что начинавшийся в то время системный кризис советской экономики был вызван не техноэкономическими и структурными, а в первую очередь — социальными причинами. Устаревшие общественные отношения не только не стимулировали эффективную экономическую деятельность, научно-технический и социальный прогресс, но отторгали любые попытки даже частичного улучшения хозяйственного механизма. На наш взгляд, это означало необходимость принципиальной перестройки всей системы социально-экономических отношений путем перехода от административных методов управления к экономическому регулированию народного хозяйства.

Главную цель своего проекта мы видели в разработке программы социально-экономических и управленческих реформ, направленных на повышение эффективности аграрного сектора экономики. Учитывая новизну и сложность связанных с этим задач, осенью того же года мы направили текст проекта в десять академических институтов Москвы, Ленинграда и некоторых других городов, а также целому ряду экономистов, социологов, правоведов, в которых видели потенциальных единомышленников. В сопроводительном письме мы приглашали адресатов принять участие в обсуждении идей проекта на семинаре в Академгородке 8—10 апреля 1983 года.

Татьяна Заславская

Открыть семинар было решено вводным докладом А.Г.Аганбегяна о состоянии и проблемах советской экономики, вторым же поставить мой доклад об основных идеях проекта. Чтобы иметь возможность серьезно работать, я взяла отпуск и уехала в дом отдыха. Через две недели доклад «О совершенствовании социалистических производственных отношений и задачах экономической социологии» был готов. Я чувствовала, что он удался, но чтобы проверить свое впечатление, попросила сестру прочесть доклад и выразить свое мнение. Читала она медленно и очень внимательно, закончив же чтение, задумчиво сказала: «Ты знаешь.., по-моему, это не доклад...» Я спросила ее: «А что же?» — и она ответила: «Это, скорей, манифест!» Знала бы она, что через несколько месяцев доклад будет опубликован во многих странах под названием «Новосибирский манифест».

Абелу Аганбегяну доклад тоже понравился, и для организации интересной дискуссии он предложил размножить его и раздать участникам семинара. Ведь одно дело — выслушать устный доклад и совсем другое — получить его в свои руки, иметь возможность перечитывать важные места, подчеркивать, делать на полях заметки, а затем увезти домой и еще обдумать. До семинара оставалось еще дней 10, что позволяло спокойно распечатать доклад, предварительно завизировав в ЛИТО, как тогда называлась цензура. Мы думали, что 30-страничный доклад будет завизирован быстро, но цензоры, как назло, его задерживали. А за 4 дня до семинара размножение запретили.

Узнав об этом, я страшно расстроилась: ведь при отсутствии печатного текста уровень обсуждения доклада неизбежно снизился бы. Между тем участников ожидалось много, телефон был раскален от звонков из самых разных городов. Люди, не читавшие и не видевшие наш проект, но слышавшие о нем от других, просили включить их в список участников и забронировать места в гостинице. Это говорило об огромном интересе научного сообщества к проекту и предстоящему обсуждению. А у нас в это время такой срыв!

Я пришла к Абелу, как в воду опущенная, рассказала, как обстоят дела, а он, как не раз уже, вернул меня к жизни: «Что ж, — сказал он, — если ЛИТО не разрешает открытую публикацию, мы размножим доклад под грифом «Для служебного пользования». Как директор института, я имею право сделать это под свою ответственность». Таким образом, выход из положения был найден, но вынужденная постановка грифа влекла за собой два крупных неудобства. Во-первых, тираж препринта ограничивался всего ста экземплярами, в то время как участников ожидалось значительно больше. Единственный выход состоял в том, чтобы вначале обеспечить иногородних участников, своим же сотрудникам выдавать по одному экземпляру на 2 — 3 человека. Во-вторых, гриф «Для служебного пользования» фактически запрещал раздавать доклад участникам семинара на руки. Вместо этого нам следовало разослать его в секретные отделы институтов, в которых они работали, что имело бы смысл за месяц до семинара, а не накануне его открытия. В связи с этим Абел взял на себя ответственность не только за размножение доклада, но и за его раздачу в соответствии с утвержденным списком участников, под расписку и только на время семинара (3 дня). По окончании же семинара они должны были сдать свои экземпляры секретарю отдела Лизе Дюк (уже под ее расписку) и уехать с пустыми руками в ожидании того, что их препринты будут присланы в их институты. Это, конечно, осложняло работу, но иного выхода не было.

Каждый экземпляр размноженного доклада был пронумерован и адресован конкретному ученому, два же экземпляра, согласно установленным правилам, были переданы в президиум СО АН. И вот за день до семинара, когда уже съехалась часть его участников, меня пригласил председатель СО АН академик В.А.Коптюг. На его столе лежал экземпляр доклада, сам же он был откровенно расстроен. Судя по количеству вопросительных и восклицательных знаков, доклад был прочитан им очень внимательно. Валентин Афанасьевич сказал, что не согласен со многими положениями доклада, но в целом это дело автора. Однако он настоятельно просит исключить из доклада утверждение о том, что сложившаяся в СССР система производственных отношений отстала от роста производительных сил и начала тормозить их дальнейшее развитие. Согласиться на снятие этого центрального положения я, разумеется, не могла, но затевать теоретический спор с В.А.Коптюгом вряд ли имело смысл. Поэтому я возразила, что доклад размножен, а выпустить новый тираж за остающееся время невозможно. Тогда Коптюг предложил мне вымарать во всех экземплярах доклада соответствующее место черной тушью, что можно сделать за два часа. А я ответила, что такая мера неизбежно вызовет скандал. Ведь участники семинара обязательно спросят, что именно вымарано цензурой, и я должна буду честно ответить, что только усугубит ситуацию. В заключение разговора Валентин Афанасьевич спросил: «Значит, вы не готовы ни на какие уступки?» И я сказала: «Мне очень жаль, что я ставлю вас в трудное положение, но изменять что-либо в докладе накануне семинара, когда некоторые участники уже его получили, я не считаю возможным». На этом мы и расстались. Раздача препринта началась 7 апреля, а закончилась утром 8-го. Все было хорошо.

К утру 8 апреля 1983 года в Академгородке собрались более 70 новосибирских и примерно столько же иногородних ученых, прибывших из 17 городов страны. С учетом того, что проект был послан не более чем в 5 — 6 городов, эта география свидетельствовала об исключительном интересе научного сообщества к поставленным в нем вопросам. А.Г. Аганбегян сделал вводный доклад, ясно показавший нарастание негативных тенденций в развитии советской экономики. Я же изложила основные идеи доклада, текст которого большинство присутствовавших держали в руках. Остальное время до обеда заняли вопросы и ответы, в которых обе стороны неоднократно переходили границы более или менее допустимой «ереси». Но это было еще начало, костер только разгорался.

Во время заседания Абел показал мне недавно назначенного заведующего отделом науки обкома КПСС Головачева и посоветовал подойти к нему во время перерыва, поговорить, попытаться найти общий язык и узнать, как он оценивает наши доклады. Я так и поступила, мы познакомились, и я спросила Головачева, как ему нравится семинар. Он сказал, что еще не успел разобраться, поскольку семинар только начался, а сейчас должен уехать по другим важным делам. Мне показалось, что он испуган и хочет просто «умыть руки». После обеда с короткими докладами выступили руководители основных направлений проекта — Р.В.Рывкина, В.Д.Смирнов, В.А.Калмык, Е.Е.Горяченко и А.Н.Шапошников. Их выслушали внимательно, но было ясно, что всех интересует основная идея проекта.

Семинар отличался исключительной активностью. На протяжении всех трех дней число записавшихся на выступления ни разу не было менее пяти человек, чаще же в списке было 9 — 10 фамилий. В связи с этим время выступления пришлось ограничить 10 минутами и очень строго соблюдать регламент, но тем, кто не успел все сказать, разрешалось снова записаться на выступление, переждать очередь и выступить вторично. Рекорд установил В.И. Переведенцев, успевший выступить 5 раз, а по 3 — 4 раза выступали многие. Большинство участников дискуссии поддерживали наши идеи и стремились развить их дальше, но немало было и тех, кто не соглашался с отдельными положениями и аргументировал свои возражения. В целом же это был семинар единомышленников, которые «нашли друг друга» и не могли наговориться о том, что их волновало и о чем в других местах говорить было невозможно.

Дискуссия была такой интенсивной, что вечером, возвращаясь домой, я чувствовала себя выжатой как лимон. А утром коллеги рассказывали мне о своих жарких спорах в холлах и номерах гостиницы. Наибольший ажиотаж возник вокруг основного доклада. Довольно большая группа людей, узнавших о семинаре и заявивших о своем желании в нем участвовать лишь недавно, осталась без препринтов. Они не могли смириться с тем, что уедут, так и не получив доклада, и всячески умоляли Лизу о помощи. Но что она могла сделать, если все экземпляры были розданы? И тогда эти несчастные нашли такой выход, который не мог прийти нам в голову: они брали препринты у их владельцев на ночь и переписывали их от руки. Когда мне рассказали об этом, я была просто потрясена.

После закрытия семинара все участники отправились в ресторан, где их ожидали не только вкусные блюда, но и напитки, способные воодушевлять людей и развязывать языки. Все мы были возбуждены тремя днями открытой творческой дискуссии по жизненно важным для нас вопросам и вместе с тем радовались, что огромное интеллектуальное напряжение кончилось и наконец-то можно расслабиться. Зал ресторана гудел от голосов, один за другим произносились тосты во славу науки, устроителей семинара, нашего коллектива и Академгородка. Многие говорили о том, что такой семинар мог состояться лишь здесь, в глубине Сибири, и ни в одном из других городов страны. Такая степень свободы, которой мы, по их мнению, обладали, казалась им просто недостижимой. Меня поздравляли с блестящим докладом, благодарили за организацию уникального семинара, и я весь вечер чувствовала себя окруженной друзьями и очень счастливой. Радость встречи с единомышленниками объединяла и большинство собравшихся.

Во время банкета Лиза шепнула мне: «Какие все-таки молодцы наши ученые! Вы представляете, они сдали все до одного экземпляры доклада. Я сложила их по номерам и уже передала в канцелярию для рассылки». Я порадовалась вместе с ней и в ответном тосте поблагодарила наших гостей и за их пунктуальность. Однако наша радость была преждевременной. На следующий день заведующая канцелярией сообщила Лизе, что в переданной ею стопке не хватает двух экземпляров, под номерами 9 и 44. Возможность взять эти экземпляры возникла потому, что принесенная Лизой стопка докладов несколько часов лежала на подоконнике канцелярии без особого присмотра. Женщины вместе перерыли все ящики, проверили все возможные места, но докладов определенно не было. Лизе пришлось написать объяснительную записку в дирекцию и в «первый» отдел института с признанием своего недосмотра. Она получила административный выговор за небрежное хранение материалов, но, к сожалению, этим дело не кончилось.

Как только информация о случившемся дошла до КГБ, его представители явились в институт, чтобы искать пропавшие экземпляры. Понять логику этого поиска было трудно. Перетряхивалось содержимое каждого стола и стеллажа. По-видимому, сыщики полагали, что доклады стащил кто-то из сотрудников, причем хранит их не дома, а на работе. Иначе, зачем было устраивать обыск всех отделов и служб, длившийся около двух недель? Между тем если бы доклады действительно взяли сотрудники института, то им ничего не стоило унести их домой или передать кому-нибудь из друзей, работавших в других институтах. Мы, социологи, чувствовали большую неловкость перед сотрудниками других отделов, которым подпортили жизнь, но это были только цветочки. Ягодками стали сообщения иногородних коллег о том, что происходит в их институтах. От каждого из них потребовали сначала предъявить, а потом сдать свой экземпляр доклада сотрудникам КГБ. Те, у кого он хранился в сейфах, могли особенно не беспокоиться и даже успеть переснять доклад. Но в сейфах лежала малая часть экземпляров. Остальные циркулировали между друзьями, знакомыми и коллегами владельцев, а самые расторопные участники семинара успели еще до возникновения тревоги сделать несколько ксерокопий. Многие получили взыскания за небрежное хранение «секретных данных». Из нашего же института были изъяты не только все экземпляры доклада, но и подготовительные материалы к нему. Встретиться со своим «Манифестом» и перечитать его мне удалось только через семь лет, когда мне преподнесла его в подарок лондонская служба BBC.

В конце июля я простудилась, развился бронхит, я лежала в постели и сильно кашляла, а рядом стоял телефон. И вот однажды раздался звонок, и я услышала голос В.А.Коптюга: «Татьяна Ивановна, мне сказали, что вы болеете, и мне неприятно вас беспокоить. Но думаю, что вам все-таки следует знать о том, что происходит». «А что происходит, Валентин Афанасьевич? — беспокойно спросила я. — Я ничего не знаю!» — «Происходит то, что ваш апрельский доклад переведен на английский язык и опубликован в Washington Post под именем «Новосибирский манифест». А другой экземпляр, попавший в ФРГ, несколько раз в день транслируется радиостанциями на СССР. КГБ предполагает, что на Запад попали именно те экземпляры доклада, которые пропали из канцелярии вашего института». Сообщение Коптюга меня и взволновало, и встревожило. Получалось, что я, совсем того не желая, «сыграла против своих». Ведь, несмотря на критическое отношение к социальным институтам советского общества, я была лояльна к социалистическому строю, считала возможным и необходимым его совершенствование и не думала о его сломе или подрыве. Возникший в связи с этим психологический стресс отразился на ходе болезни: бронхит перерос в двустороннее воспаление легких, а в сочетании со сложившейся ситуацией к тому же вызвал депрессию. Мне пришлось перебраться в больницу, где я провела почти два месяца.

А тем временем «Манифест» переводился на новые и новые языки, публиковался в десятках стран, россияне же узнавали его содержание из многочисленных «вражеских» передач. Позже я узнала, что Запад воспринял «Новосибирский манифест» как первую ласточку, возвещавшую о начинающейся в СССР «весне», как свидетельство заметных идейных и социальных сдвигов в советской системе, которая прежде считалась не поддающимся изменениям «монолитом». Как выяснилось, оба экземпляра препринта, попавшие в США и ФРГ, не имели титульного листа, из которого можно было бы узнать не только название доклада, но и фамилию автора. Поэтому советологи две-три недели гадали, что это был за материал. Первоначально они решили, что держат в руках итоговый документ закрытого семинара в Кремле, но со временем мое авторство было установлено. Титульных же листов не было не случайно: ведь на них стояли номера препринтов, по которым можно было узнать, кто из участников семинара передал их на Запад.

Михаил Вартбург