Знание-сила, 2009 № 06 (984)

Несчастный Этьен Дюваль

Елена Съянова

Это произошло в семидесятые годы XVIII века, в канун великого потрясения Великой революции, когда французское общество устами собственных писателей и публицистов отзывалось о себе как о гигантском доме для умалишенных, в котором неосторожно брошенное слово или случайно вырвавшийся громкий вскрик могли вызвать взрыв общего возбуждения, вспышку эмоций, истерику, грозившую вышибить двери и окна, разметать стены, снести крышу крепкого лишь на первый взгляд здания.

Это было время юристов-пожарных, льющих в пламя страстей слезы крокодиловых законов; экономистов-пророков, сулящих конец луидора как конец света, и публицистов-разбойников, своим посвистом раздувающих пламя страстей и приближающих обрушение луидора.

Это было время, когда публично брошенное слово убивало, как удар кинжала в руках опытного убийцы. И это было последнее время, когда правила власть слов. Очень скоро, лет через 15, все во Франции переменится: ложь польется мутным потоком, оскорбления полетят, как комья грязи, и заляпают вокруг всех; репутации превратятся в груды мусора и обесценятся слова, а не луидор. Нужно было только потерпеть немного.

Друзей было пятеро. Молодых, энергичных, талантливых. Они вели обычный для своей среды образ жизни: танцевали на балах, посещали театры и будуары актрис, флиртовали… занимались и делом: Луи Бреге, например, делал часы; Антуан Лавуазье ставил химические опыты; Жан Поль Марат лечил нищих и аристократов; Пьер Бриссо изучал юриспруденцию, а Этьен Дюваль был математиком. И все пятеро, как это было тогда принято, немножко пописывали: романы, стишки, памфлеты. Это было обычным делом; даже свои научные исследования преуспевающие люди тех лет старались облечь в литературную форму, пригодную для усвоения и неискушенной публикой. И почти любое сочинение того или иного рода находило своих рецензентов.

Как-то ноябрьским вечером друзья заехали за Этьеном Дювалем, чтобы вместе отправиться в театр. Они нашли своего друга в ужасном состоянии: по всей комнате были разбросаны исписанные листы бумаги, а сам Этьен неподвижно стоял у окна, уставившись в ночь. Оказалось, что в сегодняшних парижских газетах появилась сатира некоего Карно на его, Этьена, математическую диссертацию, в которой тот высмеял автора как очевидную бездарность. Это был жестокий удар. Друзья принялись было утешать Этьена: Лавуазье предложил ответить новой диссертацией, самый молодой и пылкий Пьер Бриссо немедленно и публично отхлестать этого Карно по лицу его же сочинением, а Марат напомнил, как его самого недавно высмеял Вольтер. На этих словах Этьен Дюваль вдруг вспыхнул, а затем страшно побледнел: «Если бы меня высмеял Вольтер, — произнес он едва слышно, — я был бы сейчас счастлив. Но меня высмеял какой-то Карно».

Исчерпав все доводы, друзья уехали от Дюваля с тяжелым сердцем. А наутро они узнали, что этой ночью их друг повесился.

С тех пор каждый год 14 ноября, невзирая ни на какие обстоятельства жизни, четверо собирались вместе на могиле Этьена Дюваля. Время сильно их изменило, а революция развела по враждующим лагерям, но своей традиции они не изменили. А когда в живых не осталось ни одного из четверых, на могилу Этьена Дюваля пришел еще один человек — великий французский математик, автор мно гочисленных трудов по математическому анализу и проективной геометрии и министр Наполеона Лазар Карно. Тот самый.

Карно всю жизнь казнил себя за ту мальчишескую желчь, которая вырвалась из-под его пера из-за глупой ревности и нехватки доводов.

В 1789 году в газете «Друг народа» Марат высказал странную, абсолютно не вписывавшуюся в общий контекст мысль, видимо, родившуюся у него при внезапном воспоминании о погибшем друге. Эта мысль совершенно не была тогда воспринята.

А в наше время она стала аксиомой, которой, впрочем, никто не следует. «Естествоиспытателя, философа, сочинителя, как и любого творца, — писал Марат, — нужно судить по тем законам, которые в процессе творения он создает для себя сам. Посягательство на репутацию творца есть преступление против наитруднейшего и бесценного — процесса созидания нового».