Звезды без глянца

Глава 9

После случая с Бобом я зареклась ходить на свидания. А ничего другого и не оставалось. Кому-кому, а мне успех в сердечных делах в Голливуде не светил. Уверена, что где-то существует книга, которую я могла бы почитать по этой теме, или семинар, на который я могла бы прийти и узнать, «Как найти настоящую любовь в городе Подлецов», возможно даже, на курсах написания сценариев легендарного Роберта Макки, но времени на это найти сейчас все равно не удалось бы. У меня была куча сценариев, которыми мне поручила заняться Виктория, и по крайней мере 750 000 завтраков, которые надо было организовать для Скотта, а с тех пор как Лара подалась на курсы по написанию романов, мне пришлось взвалить на себя еще и все ее телефонные звонки и пробежки за кофе. Мои локти буквально стали таким же приспособлением, постоянно прикрепленным к прилавку в «Кофейном зерне», как и тарелка пирожных с орехами по три доллара за штуку и блюдечко для чаевых.

— Как всегда, детка? — спрашивал Джейсон, когда я входила в его кофейню в таком виде, словно провела ободряющие полчаса на электрическом стуле.

— Да, пожалуй. — Я клала подбородок на руки и пристально смотрела на пеструю «Формику» в надежде на озарение — вдруг она подскажет мне, что я здесь делаю? В этом городе, со всеми бумажками, грязным бельем и бессонными ночами, в которые я постоянно волнуюсь, не забыла ли я сказать Скотту, что новое кино его самого модного молодого режиссера соберет еще 76 миллионов сверх бюджета на следующую из шестнадцати недель показа в Нью-Йорке. (Кстати, в этом городе вы согласитесь сказать глупость не меньше чем за три миллиона в день.) Потому что если я забыла сказать Скопу, то на следующее утро я стояла бы в его офисе, а любимый шеф пообещал бы проделать в моем теле дополнительные отверстия и порвал бы меня в клочья голыми руками.

Этим утром, придя в «Кофейное зерно», я заметила, что вернулись Помощники. Помощники Макса Фишера, выражаясь точнее. Они жалко кучковались вокруг стола в углу — все шестеро — с белыми как полотно лицами, на которые было страшно смотреть. Я и не смотрела — слишком уж несчастный вид у них был, — объектом своего созерцания избрав Джейсона, который, как обычно, стоял за прилавком. Но Джейсон выглядел почти так же плохо, как я себя чувствовала, — то есть ненамного лучше, чем Помощники. У него под глазами виднелись совсем не поэтические темные круги, и он только что обжег пальцы, коснувшись машины для эспрессо.

— Поздно лег? — спросила я, занимая свое стандартное положение за прилавком.

— Спал только час, прежде чем должен был оказаться здесь в шесть.

— Ничего себе, и как она? — улыбнулась я, радуясь тому, что хоть кто-то в этом городе имеет личную жизнь. Хотя мне не нравилось представлять Джейсона с девушкой. Нет, я бы не сказала, что влюбилась в него по уши. Просто с ним я вела себя непринужденно, и мысль о том, что есть такой милый, забавный парень, на которого я могу однажды случайно наткнуться вне стен «Кофейного зерна», даже если он только друг, умиротворяла меня.

— Размечталась! Я заканчивал сценарий.

— Ты писатель? — спросила я, ощущая внезапный приступ чувства вины за то, что знаю Джейсона уже почти месяц, но никогда не видела в нем никого другого, кроме как профессионала по взбиванию молока. Какой же эгоцентристкой я стала! Когда-то мне были известны даже имена детей человека, который устанавливал повое программное обеспечение на наши офисные компьютеры в округе Колумбия… Что же случилось со мной?

— И еще режиссер. Это мой первый сценарий. И теперь, когда он написан, начинается самое трудное. — Он подставил пострадавший палец под холодную воду.

— Это замечательно, Джейсон, — сказала я.

— Можешь прочесть, если хочешь. Я ищу продюсера.

— Да, с удовольствием. То есть у меня полно чтива на весь уик-энд, но я уверена, что дойдет дело и до твоего сценария, а потом я помогу составить список продюсеров, которым ты сможешь его послать. Я, конечно, не эксперт в таких делах — в смысле я знаю только то, что слышу на всяких встречах, но…

— Вообще-то я хотел, чтобы ты была продюсером. Ведь ты же на самом деле хочешь продюсировать, я не ошибаюсь? Ты же умная девочка. И мне почему-то кажется, что ты не собираешься всю жизнь просидеть в ассистентках.

— Ну да. Нет. Я хочу сказать… Я понятия не имею, — созналась я, понимая в тот момент, что действительно ни в чем не уверена. В своих мечтаниях о «Преступлении и наказании» я никогда не заходила дальше представлений о платье, в которое планировала облачиться на вручение наград Киноакадемии, и размышлений о том, какие драгоценности лучше надеть — от Гарри Уинстона или от «Булгари». Хотела ли я продюсировать, быть режиссером или, может, снять порноверсию романа, — если честно, никогда не думала о подобных вещах. Что лишний раз доказывает, как я предана своей новой карьере.

— Элизабет, до чего же ты забавная! — Первая улыбка Джейсона на сегодняшний день.

И хотя я обрадовалась тому, что мне удалось его ободрить, мне было не по себе — оттого что я, как в пословице, оказалась в мышеловке. Хочу ли я продюсировать? Не знаю. Не представляю. Я повела бровями и снова с надеждой воззрилась на «Формику».

— Вот что. Я, пожалуй, дам тебе экземпляр прямо сейчас. Тогда, если у тебя будет время прочесть его до конца недели, я назову тебя продюсером, пока еще мое произведение не перехватил Спилберг. Идет?

Джейсон усмехнулся, но по его глазам я поняла, что его договор со Спилбергом такая же выдумка, как мое платье от Александра Маккуина для вручения «Оскара», с расшитым поясом, из бледно-голубого шифона, доходящее до самого пола, с вырезом «лодочкой» и с открытой спиной. Только Джейсон имел реальный шанс осуществить мою мечту. Он для этого хотя бы что-то делал. Я же представляла собой живой транспортер для доставки кофе и телефонных сообщений, которому некуда спешить, потому что у него нет никакого осмысленного предназначения.

— Хорошо, я почитаю, — сказала я, и Джейсон достал из рюкзака свой великий труд. — На этой неделе в город приедет моя сестра, так что я не смогу сразу же взяться за дело, но обещаю посмотреть его как можно скорее.

— Супер! — Он передал мне сценарий и чай латте, за счет заведения. — Не стесняйся выражать то, что думаешь. Чтобы тебе все стало еще понятнее, я скажу, как мы будем снимать: на цифровик, с актерами не из Гильдии, а если возникнут трудности с деньгами, нелегально отснимем часть в Нью-Йорке.

— Да, ты действительно знаешь, чего хочешь, нечего сказать! — восхищенно объявила я Джейсону, который в мгновение ока из мастера по приготовлению кофе превратился в подпольного режиссера.

— Конечно. Я мечтал снять этот фильм с четырнадцати лет. Снял семь короткометражек на похожую тему, написал мой первый проект фильма в школе и с тех пор постоянно его улучшаю. И каждую ночь я ложусь спать и вижу буквально каждую сцену, каждый кадр.

«Я очень хочу его прочесть» — вот все, что я могла сказать. Прежде чем добавить бессмысленное «спасибо за латте».

Я повернулась, чтобы идти назад в офис. Но стоило мне подойти к двери, она распахнулась, и влетел маленький человек с рыжими волосами и бородой. Я инстинктивно отступила назад, чтобы не налететь на него.

— Так и думал, что найду вас тут, горстка грудных младенцев! — завопил он, заметив жмущихся в углу помощников. — Какого хрена вы делаете здесь?

Они с ужасом воззрились на него.

— Вы уволили нас, — сказал один из них тихим, дрожащим голосом.

— Я увольняю вас каждый гребаный день! Это не значит, что вы можете приходить сюда и пить кофе! Кто будет отвечать на телефонные звонки? — Он стоял и скалил на них зубы откуда-то из бородки. — Кто будет печатать мои письма? Кто будет управлять моей гребаной компанией, я с кем разговариваю? Ну, отвечайте!

Но помощники не отвечали. Они были ошеломлены. Спустя несколько мгновений тишины и оцепенения Макс Фишер, один из самых влиятельных людей в Голливуде, схватил со стола чашку с кофе и выплеснул ее содержимое на стену. Обернувшись, все смотрели, как остатки кофе стекают вниз по оранжевой стене.

— Немедленно возвращайтесь в офис, вы, кучка скулящих щенков! Или я вас всех уволю! — произнес Макс Фишер, на сей раз низким, угрожающим тоном. И — испарился. Так же быстро и драматично, как и появился. Все его шесть ассистентов покорно засеменили вслед за ним, как ягнята на заклание. Когда я обернулась и посмотрела на Джейсона, тот со шваброй в руках уничтожал следы неправедного гнева.

— Голливуд. — Он пожал плечами. — Тебе не нравится?

Я покачала головой и поспешила на улицу. Признаться, иногда я действительно все это ненавижу.

Покинув «Кофейное зерно», я никак не могла прийти в себя после того, что здесь увидела. Я вдруг ощутила, что не понимаю, что я тут делаю. Джейсон, ясно, понимал, почему он здесь, и, наверное, каждый из тех ассистентов тоже имел какую-то очень уважительную причину, чтобы сносить это насилие. Они, без сомнения, стерпят все, что угодно, ради исполнения своих мечтаний и воплощения своих чаяний в жизнь. Но я не имела даже малейшего намека на то, чтобы понять, зачем нахожусь здесь. Элизабет Миллер, продюсер. Это не звучит. И в сочетании с другими титулами — главный вице-президент, директор по развитию, глава производственного отдела, менеджер или агент, — тоже. А второй ассистент? Мне это не подходит. Судя по всему, у меня нет нужного драйва. Я вдруг поняла: мне нет места в этом городе, я даже не обнаруживаю очевидного таланта ни к чему тому, что остальные здесь считали тяжелой работой. Конечно, я что-то узнала об этой индустрии, но не более чем парень, который нарезал батоны в соседнем кафе. И еще мне не хватало ощущения, что я приношу пользу. Если бы кому-то увеличили дотации на здравоохранение из-за моего меткого комментария на собрании или если хотя бы один ребенок благодаря мне поступил в колледж, тогда я могла бы сказать, что делаю что-то полезное. Но в этом городе такого никогда не произойдет. Окруженная людьми, которые были до такой степени преданы развлечениям и фильмам, что готовы мириться с чем угодно, я все яснее осознавала, как сильно ошиблась, придя сюда.

И когда я переходила улицу, направляясь назад в Агентство, стараясь не зевать и смотреть по сторонам, чтобы не опрокинуть свой поднос с неполиткорректным, капиталистическим кофе, я решила, что пришло время сделать кое-что, что крутится в моей голове уже несколько недель. По-моему, на меня снизошло то, что широко известно как озарение, — только ведь оно обычно сопровождается лучами света, нисходящими с небес, и хорами святых, восклицающих «Аллилуйя!», а это было больше похоже на то, что кто-то трепал меня за воротник и говорил мне, насколько же я безмозглая, если не поняла раньше: пришло время писать резюме и покончить с Голливудом раз и навсегда. Этого оказалось достаточно, чтобы мое настроение поднялось, и я буквально впрыгнула в вестибюль, ошеломив неизлечимо угрюмых регистраторов. Я бы взялась за любую работу в Вашингтоне: готовила бы кофе (здесь без изменений), была бы научным сотрудником (тот же помощник, но какая огромная разница!), заменила бы кого-нибудь, кто ушел в декретный отпуск, — не важно, что от меня потребуется, я займусь всем, чем угодно, вплоть до политики, и вырвусь вперед, забыв Голливуд как страшный сон.

Когда я ободренная вернулась за свой стол, Скотт уже ушел обедать. Лара занималась своим заданием в берушах, а на моем мониторе виднелась записка, что звонила моя сестра. Я с нетерпением ждала ее звонка со дня на день, и когда увидела четкий почерк Кортни на клейкой записке, все мрачные мысли вылетели у меня из головы.

Я набрала номер, который был написан рядом с ее именем.

— Мелисса?

— Элизабет! Боже мой, как у тебя дела?

— Все отлично. А у тебя?

Так продолжалось минуты две, прежде чем одна из нас смогла наконец начать осмысленный разговор. Я не общалась с сестрой уже четыре месяца. Не потому, что мы обе были слишком заняты или она в школе увела моего приятеля и мы с ней больше не разговаривали, а потому, что это время она провела в Сьерра-Леоне с миротворческой миссией в составе сил ООН.

— Так ты уже дома? Ты в порядке? Ты вернулась? — Я не могла поверить. Когда я прощалась с ней в феврале, у меня было такое ощущение, что больше я ее никогда не увижу. Довольно скоро я приучила себя к мысли, что с ней может случиться что-нибудь ужасное, пока она далеко от меня. И что если бы так произошло, то только потому, что она этого хотела. Помогать другим, не вспоминая о себе. С того дня в моей семье появилась аксиома: хороших новостей не бывает. Мы жили ради электронных писем, которые она от случая к случаю присылала из африканской школы.

— Я не только вернулась, я в городе! — провозгласила она, полная жизни.

— В Вашингтоне? — спросила я.

— Да нет же, дурында, в Лос-Анджелесе! — Она засмеялась. — Местечко — что-то с чем-то, я тебе скажу.

— Ты в Лос-Анджелесе? — повторила я, не веря своим ушам, пока она объясняла мне, что приехала в город на одну ночь и планировала разделить со мной постель, содержимое холодильника и бутылку красного вина. Я вдруг почувствовала, что у моей жизни есть смысл. Повесив трубку, я поняла: ни одно самое гламурное свидание в мире никогда не сравнится с единственным вечером, проведенным дома с моей младшей сестрой. И я немедленно приступила к работе — с упорством опытного трудоголика. В тот день любой, кто плохо знал меня, мог бы ошибочно вообразить, что мне нравится работать вторым ассистентом.

Пережив в понедельник последние минуты совещания, я рылась в бумагах в поисках чека на 13 миллионов на мой самый нелюбимый боевик и была в настроении, чтобы перекинуться парой слов с другими помощниками.

— Что ты думаешь? — спросила меня Талита, когда я вернулась в комнату, после того как забрала со стола посылку.

— Насчет чего? — Я поставила посылку прямо на стол Скотту, не открывая ее, потому что на ней было написано розовым фломастером: «Суперсрочно». Внутри вроде ничего не тикало, и пакетика с сибирской язвой тоже нигде не было видно.

— Насчет моих яиц.

— Твоих яиц? — Я повернулась к Талите, которая стойко отражала атаки Кортни. — В смысле?

— Я хочу их продать.

Я уж грешным делом подумала, что она держит курицу в своих роскошных апартаментах, но внутренний голос мне подсказывал, что она говорит не об этих яйцах. К сожалению.

— Да? — Я напряглась.

— Да, в «Голливуд репортере» я видела рекламу про доноров яйцеклеток. И еще слышала от девушки из «Нью лайн», что если ты блондинка с высшим образованием, то тебе дадут десять штук. — На Талите было надето пончо цвета зеленого лайма, но каким-то чудом она не была похожа на гигантский овощ. Одним взмахом головы она отбросила свои тяжелые волосы назад и улыбнулась.

— Надо же! — Я открыла бутылку «Эвиан» и налила себе бокал. — Как это похоже на моих родителей — одарить меня нерентабельными генами темных волос. А каково это — знать, что где-то на свете у тебя есть ребенок, хотя ты никогда не рожала?

— Это всего лишь яйцеклетка, Элизабет, а не ребенок, — проинформировала меня Талита. — Я к тому же еще и выступала за волейбольную команду штата, и, по-моему, это только увеличит ценность моей яйцеклетки, как ты думаешь?

— А каким образом ее достают? — спросила я и ощутила, что возникшее две минуты назад страстное желание съесть салат с тунцом куда-то подевалось.

— Тебе дают гормональные таблетки, ты их месяц пьешь, а потом они их собирают. Лично я не представляю себе более легкого способа заработать десять тысяч долларов. У меня на вторник назначено собеседование в клинике. И это так, просто формальность. Я тут подумываю купить себе такую же розовую сумочку от «Марни», как у Дрю Бэрримор, и поехать на недельку на Мауи, отдохнуть. Там такие парни — с ума сойдешь! Мишель из «Фокс серчлайт» встретила красавчика по имени Шторм.

— Ну, если ты продаешь свою яйцеклетку из таких хороших побуждений, тогда смысл есть, — сказала Кортни, но Талита не поняла ее сарказма.

Рядом с Талитой я всегда задумывалась о том, что женщине на этом свете лучше всего быть красивой дурочкой. Это же настоящее благословение! Я все время слишком много думаю обо всем. По-моему, ценность ума переоценивают.

— Да, и какая-нибудь бездетная женщина получит умненького блондинчика с атлетическим сложением. — Талита улыбнулась. В ее мире все было замечательно. Чего не скажешь о моем, потому что для меня в идее продажи своей яйцеклетки для покупки сумочки от «Марни», пускай даже самого розового цвета на свете, из самой мягкой кожи, было что-то дикое.

— Это минус налоги, — добавила Кортни, блаженно заправляя волосы за уши. — Тоже можешь учесть, когда будешь принимать решение.

— Да? — Талита выглядела слегка удивленной, но не огорченной. — Тогда я запрошу больше. Потому что у меня еще и рост подходящий — сто семьдесят пять. Такой рост — это большая удача в жизни, правда? Слушай, Элизабет, я тут подумала, а может, ты пойдешь со мной?

— Я? — спросила я. — Знаешь, у меня совсем нет блондинистых генов, и… в общем, не нравятся мне всякие процедуры и все такое.

— Да ну, брось! На свете полно женщин, которым плевать на внешность. Им нужны умные дети, а ты как раз то, что надо. Конечно, твои яйца не такие ценные, как мои, но на твои можно вполне накупить шмоток, так что деньги лишними не будут. — Она сверкнула своей преламутрово-розовой помадой от Лауры Мерсье. — И будет гораздо веселее, если мы отправимся туда вместе.

— Не сомневаюсь, — сказала я, стараясь проглотить все ее оскорбления. — Я подумаю и скажу тебе. Спасибо, Талита.

К счастью — так я считала целых две секунды, — Виктория выбрала именно этот момент, влетела в офис, выкрикнула мое имя, как будто я была ее ирландской гончей, и увлекла меня в свою черную дыру.

— Элизабет, — мрачно начала она, — присядь-ка.

По привычке я устроилась на остром краю стула.

— Спасибо, — сказала я так тихо, словно я мим. Потому что, по правде сказать, я боялась Виктории. С самого первого дня, когда она так любезно предложила быть моей наставницей, Виктория использовала меня как рабыню. Или, по меткому выражению Лары, «как "белую" "Рутс"[14], детка». Она всегда безошибочно знала, когда Скотта не было, а так было почти всегда, учитывая, что он главный наркоман и не может спокойно сидеть за столом больше получаса, не теряя головы или не выходя из себя. Поэтому мы с Ларой разработали свою неофициальную политику и стали устраивать ему отлучки так часто, как только возможно, — посещение кинопоказов он любил больше всего, потому что ему нравилось зависать с актерами и режиссерами и «тереть». Поздние завтраки, чай и коктейли заполняли промежутки между завтраками, ленчами, обедами и премьерами. Маркетинговые встречи в «Дримворкс» тоже были хорошим развлечением, потому что офисы там предпочитали оформлять в стиле Дикого Запада, и он всегда возвращался с модным «Джоном Уэйном». А когда он узнавал, что полетит на «Гольфстриме» в Лас-Вегас, Санта-Барбару или в Мексику, в его глазах появлялись чертики.

Ну а раз жизнь Скотта была устроена, Виктория озаботилась тем, чтобы моя шея не простаивала без хомута. И в то время как я должна была печатать письма Скотта, вносить изменения в телефонный список, ксерокопировать для него сценарии и вообще делать то, за что мне платят, то есть быть его вторым ассистентом, я выполняла команды Виктории. Которая, хотя у нее и имелась собственная ассистентка, упивалась своей властью, зная, что я полностью в ее распоряжении. Поначалу я даже была благодарна за то, что она постоянно заваливала меня дополнительной работой, — думала таким образом чему-то научиться. Я читала сценарии и писала для нее краткие резюме, чтобы она точно знала, стоит ей тратить на них время или нет. Если сценарий нравился мне, тогда она читала его сама, прежде чем рекомендовать своим клиентам. А если он мне не нравился, то она велела мне писать отказное письмо. В качестве фильтра я ей пригодилась. Конечно, такого опыта, работая на Скотта, я бы никогда не получила, потому что если было нужно прочитать какой-нибудь сценарий, то Лара отправляла его профессиональному чтецу. И если сценариев набиралось больше, чем я могла унести домой в переноске с монограммой «Л.Л. Бин», я не жаловалась даже самой себе.

И особо не протестовала, когда требовалось побегать по городу и поискать пару кукол Барби. Я же ассистентка, именно это я и пыталась делать — облегчать жизнь тем, кому помогала. А жизнь у них была яркой, но почему-то всегда и поголовно у всех на удивление короткой. На третью неделю, когда она попросила меня стереть пыль в ее шкафчике и вычистить в химчистке все наряды кукол, а потом, когда они не были готовы в тот же день, стала истерично вопить, у меня закралось подозрение, что меня используют. И что Виктория, видимо, не совсем в себе. С тех пор ее спонтанные переходы от похвалы к ругани на мою никчемность стали действовать на меня угнетающе. Особенно когда такая смена происходила в одни и те же пятнадцать минут.

— Так, Элизабет. Поправь меня, если я ошибаюсь, но я ощущаю явный недостаток преданности с твоей стороны.

— Понятно. — Я глубоко вздохнула. Значит, на сей раз не похвала.

— Ты хочешь заниматься этим бизнесом или нет? Или для тебя это всего лишь короткий отдых от политики?

— Нет, нет, конечно, нет. — Получилось неубедительно. И неудивительно. Я врала сквозь плотно сжатые зубы. Хотя постойте-ка — не врала. Это не отдых, это поездка в ад по билету в один конец на автобусе со сломанным туалетом и пьяным водителем.

— Я прочла твой обзор, который ты состряпала в прошлый уик-энд, и, честно говоря, не понимаю, о чем ты думаешь. Я недосчиталась четырех запятых. По-твоему, мне делать больше нечего, как только помогать тому, кому на все плевать? — Она уставилась на меня из-за своего стакана. Сливовый сок закончился, настал черед сока алоэ вера.

— Прости, Виктория, я…

— Никаких извинений. Ты думаешь, что как ассистенту тебе не надо писать обзоры и вникать в суть сюжета, но чтобы чего-то добиться в этом бизнесе, ты должна разбираться во всем. Ты понимаешь?

— Да. Это очень разумно, — промямлила я, решив пока не упоминать про те десять процентов самых влиятельных воротил в этом городе, которые считают, что запятые и вообще всякие лишние буквы только лишний геморрой.

— Так вот, я хочу услышать от тебя, Элизабет, собираешься ли ты взяться за ум и показать наконец свою преданность делу.

Боже, теперь она начала меня пугать по-настоящему! У нее черные волосы и резкие смены настроения — неужели она и в самом деле ведьма? И знает, что я хочу уйти? Она меня раскусила?..

— Преданность… ну…

— Позволь мне рассказать тебе кое-что о преданности. — Она подалась вперед и водрузила подбородок на свои костлявые руки. — Тебе нравится в Агентстве, Элизабет?

— Да, — соврала я.

— Да? Ну тогда тебе можно только позавидовать. — Она одарила меня своей недоброй улыбкой, а потом изрекла мудрость: — Я работаю в этом месте уже пятнадцать лет и ненавижу каждую минуту, проведенную здесь. Меня столько раз обходили, что больше меня никто не уважает. Я вижу, как эти тупые недоноски появляются здесь и в мгновение ока становятся партнерами, даже не успев вырасти из подгузников. Самодовольные всезнайки, которые даже не видели, как снимают фильм!

Тут до меня дошло: она не принимает свои антидепрессанты, вот в чем все дело. Но при чем тут я?

— Я была замужем, знаешь ли. За хирургом. Он любил меня и хотел иметь детей, но стоило мне забеременеть — и каждый раз было не время. Видишь ли, в этом городе всегда не время. Потому что знаешь: уйдешь в декрет, и один из твоих коллег-мужчин с удовольствием возьмет на себя заботу о твоих клиентах и в конце концов уведет их у тебя, а ты, вернувшись, обнаружишь пустой офис и розовую комбинацию. Но видишь ли, теперь я хочу ребенка, я могу его себе позволить, у меня есть преданные клиенты. Только… — Она глотнула сока. — У меня больше нет мужа. И мой гинеколог говорит, что вероятность забеременеть у меня пятнадцать процентов.

Я взглянула на нее, и мне захотелось ей посочувствовать. Пожалеть о ее участи — ведь ее единственное преступление в том, что она успешная женщина. Или что-то в этом роде. Я уже открыла рот, но она меня опередила:

— От тебя, юная леди, не исходит никакой инициативы. Твой обзор — дешевка с претензией, тебе не хватает вежливости, когда ты общаешься по телефону, и, что меня больше всего поражает, ты не проявляешь никаких очевидных талантов. — Это было сильно, особенно если учесть, что на вчерашнем еженедельном собрании она дословно процитировала как минимум четыре комментария из моих обзоров. И уж кому, как не мне, это знать — я ведь была там и вела протокол. — Так вот, по-моему, тебе нужно пойти и провести переоценку ценностей. Ты согласна? — И она улыбнулась своей улыбкой в стиле зловещих мертвецов.

Это был намек, что мне пора уходить. Так я и сделала, чудом не перевернув ничего на своем пути, несмотря на то что мои глаза застилали слезы.

— Господи, Элизабет, не бери в голову! Это же просто жопа на колесах, — сказала Лара в утешение, бросая мне упаковку салфеток «Верджин-супер-класс», когда я шла с опущенной головой.

— Но она права, — сказала я, яростно стирая слезы кулаком. — Я не справляюсь. Я не подхожу для этой работы. Я ни на что не гожусь.

— Ну да, конечно, а она тут президентом компании работает последние пять лет. — Лара закатила глаза. — Элизабет, у нее только три клиента, они остаются, потому что считают ее лесбиянкой и думают, что если их будет представлять женщина с нетрадиционной ориентацией, то это политкорректно. В духе здешних обитателей. Она ненавидит себя. Поэтому и на тебя нападает. Тебе надо положить этому конец.

— Я не уверена, что смогу, — сказала я. — Я все выходные корпела над этим обзором. Прочла шестнадцать сценариев. Света белого не видела — сидела в квартире и читала. Я сделала все, что могла, но оказалось, что этого недостаточно.

— Господи, Элизабет, ты что, ничего не понимаешь? Эта женщина сумасшедшая. Гребаный Шекспир и тот не осилил бы столько обзоров, сколько она требует. Пошли ее в задницу.

И я поняла, что Лара, наверное, права. Выражалась она резко, зато точно. Хотя по своей манере говорить она начинала напоминать мне Скотта, но такое может произойти, когда работаешь с кем-то столь долго.

— Все, я «завязала», — сказала я, запихивая салфетки в сумку, а заодно тыря из шкафа пачку дорогой бумаги «Конкуэрор» и размышляя о том, устроится ли моя младшая сестра на софе или захочет спать вместе со мной, как в старые добрые времена. И, стерев из головы образ Виктории, я выключила компьютер и отправилась домой. На целых полчаса раньше, но положа руку на сердце — кому какая разница? Мне — никакой.

Когда я пришла домой, Мелисса уже ждала меня в холле. Она сидела на огромном рюкзаке цвета хаки, читая книгу Кристофера Хитченса, а рядом с ней стояла банка апельсиновой газировки.

— Мелисса, Боже мой! — Я побежала к ней, не обращая внимания на сумку со сценариями, которая больно била меня по бедру, а она поднялась и распахнула объятия.

— Лиззи! Как же я рада тебя видеть!

Мы обнимались так долго, что стали как одно целое. Я уже столько времени не обнимала любимого человека, что никак не могла от нее оторваться.

— Может, пойдем в дом? — Мелисса засмеялась, мы наконец-то расцепились, и я извлекла ключи с самого дна своей сумки. — Ты так изменилась. — Она, мне показалось, была шокирована моим новым обликом.

— A-а, волосы?.. — Я неуверенно усмехнулась.

— Да все. — Она покрутила меня, чтобы хорошенько рассмотреть. — Ты такая лоснящаяся, такая привлекательная, такая… в стиле Лос-Анджелеса, я бы сказала.

Про себя я очень обрадовалась, что Мелисса так сказала, хотя и подозревала, что ее слова не такие лестные, какими я их восприняла.

— А ты выглядишь просто потрясающе, — сказала я, положила одну руку ей на плечо, а другой стала открывать замок. — Мел, ты не представляешь, как я рада тебя видеть!

Мы бросили мешок Мелиссы около двери, в душ она идти отказалась.

— Ты знаешь, я привыкла подолгу обходиться без душа, — сказала она, обведя взглядом квартиру и высунув голову из окна. — И потом, душ — такой неоправданный расход воды. Люди на Западе об этом даже не задумываются. Поразительно.

— Ты права, — сказала я и поспешила выключить воду, которую оставила на кухне — смывала с раковины томатную пасту.

— А ты не хочешь стать добровольцем? — Она пришла в кухню и стояла на пороге, пока я готовила обед. — Здесь, в Лос-Анджелесе, так много бедных. Это просто шокирует. Ты можешь столько всего сделать — я тебе даже завидую. Настоящий проект, за который можно взяться. — Она смотрела на меня широко открытыми глазами.

— Нет, то есть я собираюсь. Я подумываю принять участие в программе «Старшая сестра», но все никак руки не доходят. Ты понимаешь, этим детям нужно отдавать очень много времени, так что пока я окончательно не улажу все с работой и не решу наконец, хочу ли я оставаться в этом городе, то не думаю, что стоило бы что-то начинать.

— Разумно, — кивнула Мелисса.

Я вздохнула, вывернувшись из ситуации, и постаралась не думать о бедных детях с умоляющими глазами.

— Ну, расскажи мне о Сьерра-Леоне! — попросила я позже, налив Мелиссе бокал красного вина, и стала с жадностью уплетать пасту, которую на радостях переварила, — мне очень хотелось ее накормить. Мы сидели на крыше дома, в котором была моя квартира, солнце бросало розово-абрикосовые блики на океан, и впервые за все время я ощущала в душе полный покой. Меня устраивало мое решение уйти с работы и то, что моя сестра рядом со мной. Она была такая энергичная, так вдохновляла меня, что я чувствовала: там, впереди, для меня весь мир, которому я могу помочь. Зачем же я пропадаю здесь?

— Боже, с чего начать? — Она засмеялась и подняла бокал, чтобы сделать глоток. — Ну, все было замечательно. В самом деле. И ужасно тоже, как ты понимаешь, Лиззи. Но клянусь, за всю свою жизнь я никогда не делала ничего более прекрасного.

— Это лучше, чем даже когда мы сбежали и провели ночь в парке на скамейке? — пошутила я, желая получить доказательство, что мы по-прежнему сестры, которых связывают любовь и общие переживания. Но когда она стала рассказывать о своей жизни, о схватках со смертью, о том, как ночевала под открытым небом под охраной солдат, об ужасах, которые ей пришлось пережить, я поняла, что она изменилась с тех пор, как уезжала в феврале.

Передо мной теперь другой человек, непохожий на меня. Голливудскую ассистентку. Девушку, которая проводит по нескольку месяцев без сна из-за списка для обзвона, волнуется, пригласят ли ее когда-нибудь на премьеру, по долгу службы ежедневно восхищается невероятной прибылью от контракта с Джоэлом Шумахером. И вот результат очевиден. Мелисса замечательно выглядит. Я не имею в виду цвет ее волос или худобу — я в прямом смысле. Она излучает страсть к своему делу. Она такая оживленная, уверенно рассуждает о социальном климате в Африке, зная, о чем говорит, открыто высказывает свои взгляды о правительстве Соединенных Штатов и ООН. Она рассказывала мне о политических событиях и теориях, о которых я никогда не слышала прежде. Она была похожа на классическую героиню из учебника по истории, с ее длинными волосами, с загорелыми лицом и руками, в своих поношенных джинсах и обтрепанной белой футболке. Она вся словно сияла и блестела. Я завидовала ей.

И когда мы снова спустились вниз, когда воздух застыл и сверчки застрекотали где-то в деревьях, я подошла к холодильнику, чтобы достать мороженое, и, случайно бросив взгляд на свое отражение в дверце, не узнала девушку, которая смотрела на меня: светловолосую, в скучных черных штанах и рубашке, на губах тонкий слой помады — попытка добавить себе немного обаяния. Я выглядела бледно, как все, глазу не за что зацепиться, да к тому же еще и уныло. Не знаю, что и сказать в свою защиту. У меня нет убеждений. Кроме одного — что я ненавижу Викторию больше, чем африканских диктаторов. Я знаю, это патетика. Но от себя не убежишь.

— Мелисса, как ты считаешь, в ООН есть еще свободные места? — спросила я, вернувшись к столу и снимая крышку с «Чанки манки»[15].

— А что, кто-то хочет работать там? — спросила она, беря ложку и с интересом погружая ее в мороженое. — Боже, я не ела столько мороженого уже целую вечность!

— Вообще-то я. — Я старалась показаться бесстрастной, но мое страдание просто выливалось из меня.

«О Боже, Лиззи! Бедняжка!» — все, что могла сказать моя сестра, чтобы показать, как она меня понимает.

— А я удивлялась, как ты тут выживаешь, — сказала она теперь, когда можно было говорить без прикрас. — У тебя такая неинтересная работа, по-моему. Она не для тебя. Все эти церемонии награждения болванов, которые занимаются самолюбованием и снимают кино, которое портит общество. Я вот, серьезно, не могу представить себе: как насилие, с которым ты сталкиваешься по работе, уживается у тебя с твоей моралью? — спросила она.

— Ну, не настолько все плохо, — сказала я и удивилась, услышав такую критику Голливуда. Это, конечно, не Красный Крест, но и не фашистская организация. — По-моему, насилие в нашем обществе и так распространено. Но очень многие люди из этой индустрии дают деньги на благотворительность. Почти каждый вечер проводятся благотворительные акции. А некоторые из тех, с кем я работаю, по-своему очень чуткие люди. Просто… — На какой-то момент я задумалась. — Просто я никак не могу найти свое место. Мне всегда было так хорошо в Вашингтоне, а здесь никак не угомонюсь. Поэтому я подумала, может, стоит вернуться к тому, что мне уже известно. Вот так, — сказала я, защищаясь.

— Ну, посмотрим, что я смогу сделать. У меня завтра обед с одним парнем, у него есть определенный вес в вашингтонских политических кругах, и я обязательно с ним поговорю.

— Спасибо, — сказала я, вспоминая, что сегодня украла бумагу из офиса. А потом припомнила искаженное лицо Виктории во время нашей сегодняшней встречи. — Поможешь мне с резюме?