Царь зверей не лев

Проблема "оторванной головы"

Когда мы приближались к Найроби, я бессознательно сбавил газ и принялся размышлять о странном послании, полученном мной от Тонды, сотрудника нашего посольства. Тонда был нашим главным "источником финансов", он всячески нам помогал, благодаря именно ему мы не раз выкарабкивались из многочисленных трудных положений... и вот теперь мне этот ангел-хранитель пишет: "Если ты вернешься, то будь готов к тому, что я оторву тебе голову. И это еще мало за то, что ты натворил!.."

Далее следовало несколько лестных прозвищ, на этом послание кончалось. Короче говоря, мне так и не удалось установить самого главного: за что именно Тонда хочет оторвать мне голову. Ну да ладно, все равно я это вскоре узнаю. Мне удалось поставить "тойоту" прямо перед зданием нашего посольства, и я в нетерпении преодолел бегом ступеньки, ведущие вверх. В проходной было как-то слишком шумно, но это до меня дошло уже потом.

— Спасибо тебе большое за все эти дела! — выкрикнул Тонда, как только я открыл двери его кабинета, и был при этом мрачнее неба перед тропической грозой.

Он очень близко от моего носа помахал мачете, как будто именно с его помощью собирался если не оторвать, так хоть отпилить мою несчастную голову. Правда, пока что до этого дело не дошло. Мачете просвистело в воздухе просто так.

Тонда вертел мачете в руках и смотрел на него как влюбленный юноша на свою девушку. Потом он вытер его чистым носовым платком, сдул с него невидимую пылинку и положил в огромный ящик под окном. Мне, правда, хотелось бы получше рассмотреть это мачете, но Тонда уже довольно сердито продолжал свое:

— Ты там себе прогуливаешься по бушу, водишь зверюшек на веревочке, а я тут не могу сидеть сложа руки!

Тонда мне наглядно показал, на чем он не может себе позволить сидеть сложа руки, а я ему, естественно, собрался объяснить, что ловить диких зверей — это совсем не то что жевать медовый пряник. Но Тонда и сам хорошо знал это. Он здорово разбирался в нашей работе и очень "болел" за нас. И что это с ним приключилось?

— Разрешите спросить, — начал я, — чему это я обязан за такую милую встречу? У меня нет ни малейшего понятия о том...

— Только не строй из себя дурака, — перебил он меня и подскочил к огромному ящику под окном. — Это уже второй. Третий на подходе, а пока я его наполню, я окончу свои дни в сумасшедшем доме!

В огромном ящике были ценные этнографические коллекции для Чехословакии. Это были стрелы, копья, статуэтки, украшения, маски, одежда... Насколько я в этом смыслю, через несколько лет этих редкостей просто не останется. Африканцы начинают жить по-новому, цивилизация очень быстро проникает во все уголки огромного континента. Они перестают изготавливать стрелы и копья, перестают выделывать шкуры, предпочитают одеваться в трусы, рубашки, шлепанцы, а ручную работу вытесняют промышленные товары. Традиции отмирают, как отмирает жизнь эпохи Стэнли, Ливингстона и доктора Голуба... конечно, нам хотелось сохранить как можно больше всего, что относилось к этим невозвратимо уходящим временам.

Тонда был выдающийся знаток и, как говорится, за тысячу метров мог отличить копию от оригинала. Он сам, совершенно добровольно, вызвался собирать этнографические материалы, пока мы будем вести отлов в буше. Он так горячо взялся за это дело, что я был просто уверен, что это его хобби. Ну что же, я ошибся.

— Мне жаль, что мы наделали тебе столько хлопот, — поторопился сказать я.

— Жаль?! Ха!.. Фигушки мне это поможет. Знаешь ты, что с тех пор тут творится?!. С тех пор, как мы разослали по областям объявления, что покупаем всю эту ерунду? Лучше бы мне язык проглотить.

Тонда всегда радовался этим изделиям как малое дитя. И вот, пожалуйста, — называет их ерундой. Наверно он на самом деле был очень зол.

— С тех пор сюда заявляются целые процессии, — жаловался он. — Если бы мы хоть сообразили не сообщать адреса посольства.

— Почему это?

— Да как только они видят это наше здание, сразу начинают прикидывать: ага, да ведь это какие-то богачи... и заламывают десятикратные цены. Ты даже не поверишь, сколько среди них перекупщиков и спекулянтов. Только не подумай, я их насквозь вижу и в момент привожу в чувство. Правда, иная такая „дуэль“ по поводу цены длится и месяц.

— Месяц?.. — переспросил я недоверчиво. — И где же эти люди ночуют? И где же они едят?

— Эти голубчики все очень дружны. Достаточно постучать в незнакомую лачугу и сказать: "Я хочу содрать шкуру с богача..." как двери тут же распахнутся, субчика накормят-напоят и спать положат, а потом с искренним интересом примутся наблюдать, что из этого выйдет.

Тонду я знал как человека очень справедливого, как человека, который к любому делу всегда подходил с двух сторон. Я ожидал, что он вот-вот скажет: "Ну вот, видишь, жизнь их научила быть такими, какими они есть". Но в ту минуту его занимали последствия, а не причины.

— Ты и вправду торгуешься с ними по целому месяцу? — переспросил я еще раз в полной уверенности, что он преувеличивает.

— Да, — кивнул он. — По целому месяцу, и сейчас я тебе это докажу. Ты видел, что творится в проходной?

— Видел.

— Это моя клиентура, — сказал он таким тоном, что я и не знал, что подумать. — Вся эта орава ждет моего решения.

После этого высказывания он вышел и через минуту вернулся с молодым человеком, который производил вполне приличное впечатление. Правда, фактом остается то, что при каждом взгляде, брошенном на Тонду, глаза его загорались хитростью.

Тонда сел за стол и спросил чиновным голосом:

— Сколько ты хочешь за маску воина?

— Двести шиллингов.

— Это ты сказал мне в понедельник. А сегодня вторник.

— Сегодня вторник, а во вторник эта маска стоит двести шиллингов.

— Может, ты думаешь, что я чокнутый? — взревел Тонда и покрутил пальцем у виска.

— Ты не чокнутый, поэтому ты купишь у меня маску воина.

— Сколько ты за нее хочешь?

— Двести шиллингов.

— Да не богач же я в конце концов! — крикнул Тонда и грохнул кулаком по столу. Африканец с интересом осматривал элегантно обставленный кабинет, выразительно останавливаясь взглядом на мельчайших деталях обстановки, и мило улыбался.

— Все это не мое! — безуспешно защищался Тонда. — Даже маска воина будет не моя!

Африканец заулыбался еще слаще.

— Не дам я за такое дерьмо двести шиллингов! — разразился мой друг и покровитель.

— Это и в самом деле дерьмо? — поинтересовался я.

— Да ты что. Это редкая старинная работа, — ответил он мне на родном языке. — Но двести шиллингов, это же кошмар!

Африканец за нами потихоньку наблюдал, и я был уверен, что он абсолютно точно понимает каждое слово. Мне стало любопытно, что будет дальше.

— Нет, я все-таки дам ему прикурить, — шепнул мне Тонда, и без всякого интереса сказал:

— Приходи через шесть дней, я скажу тебе.

Африканец удалился, а мой друг и покровитель с упрямым видом уставился на двери. Правда, продолжалось это недолго, так как они тут же открылись, в них возник владелец ценного экспоната и с непроницаемым выражением лица заявил:

— Бвана, ты хочешь маску воина, я хочу свои деньги, я приду через пять дней.

— Хорошо. Ты придешь через пять дней.

Владелец ушел. Шаги его все удалялись, а Тонда становился все более мрачным. Через минуту шаги стали приближаться, в дверях снова появился владелец ценного экспоната.

— Бвана, ты хочешь маску воина, я хочу свои деньги, я приду через четыре дня.

— Хорошо. Приходи через четыре дня.

Снова удаляющиеся шаги, и снова Тонда сидит мрачный как туча, снова все повторяется сначала.

— Ты хочешь маску воина, я хочу свои деньги, я приду через три дня.

Тут я уже от любопытства чуть совсем не умер. Я видел, какую внутреннюю борьбу переживает Тонда, напряжение все возрастает... а вместе с напряжением в нем накапливается злость.

Последний диалог был следующим:

— Бвана, ты хочешь маску...

— Да ничего я не хочу!!! — кричал Тонда.

— Поэтому я приду через два дня.

— Не приходи ты через два дня.

— Твоя правда, бвана! — с открытой душой отозвался владелец ценного экспоната. — Зачем приходить через два дня, когда я уже пришел?

Тонда отдал ему двести шиллингов, и на этом дело кончилось.

— Представляешь, как эта маска будет смотреться в музее? — восторгался он. — Этот тип меня, конечно, надул, но я тебе сейчас же докажу, что умею покупать и подешевле. Ты только погоди...

Пока он все это говорил, он успел свеситься из окна и с превеликим интересом рассматривал что-то там на улице. Естественно, что мне стало тоже интересно. Я тоже высунулся и увидел, что восемь дедов волокут на плечах обтесанный камень, направляясь прямиком к нашему посольству.

Странный груз оказался статуей. Тонда осмотрел ее со всех сторон.

— Что вы за нее хотите? — спросил он наконец.

— Пятьсот шиллингов, — ответил один дед за всю компанию.

— Ха!.. Пятьсот шиллингов?! — рассмеялся Тонда. Он смеялся очень долго, мне даже пришлось удивиться, как это у него здорово получается, потому что в данном случае ему было вовсе не до смеху. Статуя была и в самом деле очень ценная, даже мне это стало ясно с первого взгляда.

— Слушай, а сколько она может стоить? — спросил я потихоньку.

— Триста, — ответил мой друг и покровитель и снова начал смеяться. — Даю пятьдесят шиллингов.

Наступила тишина. Признаюсь, что даже меня такая сумма заставила попридержать дыхание. В голове у меня все перепуталось. Я всегда считал Тонду благородным, честным человеком, и вот вам, пожалуйста... Мне было жаль этих стариков. Дальний путь из диких джунглей в город был для них, конечно же, огромным жизненным испытанием. И конечно же, только по этому случаю они оделись так цивилизованно, так что мне было еще больше жаль их, когда я смотрел на эти заплатанные одежки с крикливыми рисунками на них.

— Ни на шиллинг больше! — грозился Тонда.

Деды стояли около стены. Тот, который начал разговор и по всей видимости был у них переводчиком, важно проговорил:

— Бвана, мы пришли к тебе из Танзании, так что одна дорога нам стоила больше, чем пятьдесят шиллингов.

— Это ваши проблемы, — ответил Тонда загадочно. Кто знает, как они истолковали эти проблемы. Но то, что их хотят обмануть, это они понимали точно. Один я ничего не понимал...

— Пятьсот шиллингов! — возмущался Тонда. — Да вы с ума сошли!

— Это ты с ума сошел, бвана! — заявил дед-переводчик, а все семеро остальных стали повторять то же самое. Сначала это напоминало чтение стихов, а потом стало похоже на пение:

— Он с ума сошел! Он с ума сошел!..

Мне эта сцена напомнила Уганду. В нашем лагере катастрофически убывали запасы, приходилось все уменьшать и уменьшать порции еды, но ведь наших работников мы были обязаны кормить! У меня возникли опасения, что в лагере произойдет что-то вроде восстания.

— Бвана, не бойся, — утешал меня наш повар. — Мы не уйдем. И куда же мы пойдем? Нам с тобой хорошо.

Действительно, все были уверены, что "бвана не даст никому пропасть, бвана уж что-нибудь да придумает". Но как я все это должен был устраивать? Из-за кошмарной засухи повсюду не хватало продуктов, положение было отчаянное. Мне удалось разведать, что примерно в двухстах километрах от нас находится городок, где расположены военная комендатура и госпиталь, так что в общем и целом была кое-какая надежда хоть что-нибудь там раздобыть.

Ну и вот, собрались мы в этот "город надежд". Старики, конечно, собрались посмотреть на "тойоту", отъезжающую с белым человеком за рулем.

— У вас есть хлеб? — спросил я в первую очередь о том, о чем в лагере мы мечтали больше всего на свете. Сколько раз я видел во сне буханку хлеба!.. Проснувшись утром, я все еще чувствовал его аромат и, пока я приходил в себя и начинал понимать, что это всего лишь сон, проходило довольно много времени.

— Хлеб?.. — переспросил кто-то из стариков. — Да мы не видели хлеба уже года два.

И тут все затянули нараспев:

— Он хочет хлеба, хлеба, хлеба!..

Я молча стоял перед магазином, слушая это хоровое пение, и раздумывал об очень многом. С тех пор я просто не в состоянии видеть хотя бы маленький кусочек хлеба, выкинутого на помойку. Мне, правда, пришлось вернуться к действительности. Здесь распевали по-другому...

— Он с ума сошел. Он с ума соше-ел!.. — раздавалось в элегантно обставленном кабинете, и мне вдруг стало ужасно противно. Но у Тонды настроение почему-то улучшилось.

Я уже не помню, сколько времени понадобилось, чтобы этот „хор“ замолк. Дед-переводчик вышел вперед и тихо сказал:

— Мы отдаем тебе ее... за пятьдесят шиллингов.

— Порядок, — сказал мой друг и покровитель, открыл ящик письменного стола и вынул деньги. Он тщательно отсчитал триста шиллингов, чуть чуть подумал и... добавил еще сотню.

Через полгода мы отправили в Чехословакию редчайшую этнографическую коллекцию. Что за это время пришлось пережить моему Тонде, передать трудно. Когда ящики уже были заколочены перед отправкой в долгий путь, я спросил его:

— Ты сердишься? Тебе все еще хочется оторвать мне голову?

— Как быстро прошли эти полгода! — вздохнул он вместо ответа.

По прибытии в Момбасу паровоз уже непосредственно в порту подтягивает вагоны к тому месту, где стоит, или будет стоять на якоре наш корабль. В порту уже стоят наготове подъемные краны, которые погрузят животных на верхнюю палубу в самую последнюю очередь. Если на судне капитанский мостик и машинное отделение находятся посередине, то ящики устанавливаются с заветреной стороны. На более современных пароходах все надстройки располагаются на высокой кормовой части палубы, так что расстановка ящиков на них идет "задом наперед": самое удобное место всегда бывает над центром тяжести судна (где-то посередине); качка там ощущается меньше всего. Ящики необходимо очень прочно закрепить на месте с помощью стальных тросов, крепящихся к палубным кольцам, предварительно поставив их на деревянные брусья — только так можно избежать затекания в ящики воды во время шторма или уборки палубы. Чтобы животные не пострадали от неблагоприятных погодных условий, ящики обязательно прикрываются брезентом — это одно из наших обязательных условий транспортировки. Если же в противовес этому нашему условию брезента на судне не обнаруживается, то капитан обязан купить его в порту или взять его напрокат. Дело не только в дожде или сильном ветре; если в штормовую погоду на судно накатывает крупная волна, вода захлестывает палубу, и животные могут промокнуть и заболеть.

Последний день в лагере всегда бывает особенным: все звери отправлены, в загонах — тишина, повсюду разбросаны обрезки досок, старые колеса, пришедшие в негодность инструменты, бамбуковые шесты, куски брезента, пустые мешки и пустые консервные банки. Мы всегда уезжали последними и с грустью прощались с местами, где в течение нескольких месяцев работали как каторжане, где пережили столько опасностей и столько радостных минут. Мы оставляли здесь многих наших хороших африканских помощников, которые после нашего отъезда снова были вынуждены оставаться без заработка. Наш корабль медленно отходил от африканских берегов. На причале стояли наши лучшие и самые преданные охотники и рабочие, для которых путешествие с нами в Момбасу было своеобразной наградой, и махали нам на прощание руками. И ни они, ни мы не стыдились слез и грусти о том, что никогда не возвращается.

Во время плавания из Момбасы в Гамбург, длящегося примерно месяц, первые три дня —критические. Потом уже, несмотря на все неудобства ящиков, животные привыкают к ним так же, как и к регулярному кормлению и нашему присутствию, к запаху моря и к матросам на палубе, и ведут себя спокойно. Мы же выполняли свои обязанности по строжайшему расписанию: каждое животное накормить и напоить дважды в день, вычистить каждый ящик, проверить самочувствие наших питомцев, в случае необходимости вылечить заболевшего. Если было холодно, мы прикрывали ящики брезентом, если жарко — на день снимали его, а вечером снова натягивали. Трудно было с питьевой водой — если она была холодной, приходилось смешивать ее с водой из пароходного бойлера. Несмотря на наше усердие, животные все же простужались от морского ветра и брызг, так что приходилось лечить их по-настоящему. Страдали они и от поносов, и от царапин, полученных во время беспокойной перевозки из лагеря на железную дорогу и во время погрузки из вагонов на судно.

Путешествие по морю омрачается не только штормами, во время которых нам не раз приходилось забираться внутрь ящиков, чтобы распрямить ноги упавшему животному и поднять его с помощью стальных тросов, но и остановками в портовых городах. На палубу набивается масса любопытных — обычно это бывают докеры, которые начинают совать животным еду или тыкать в них палками. От погрузок и выгрузок страдали не только животные, но и мы тоже. Однажды мы плыли на голландском корабле „Бавиан“, который останавливался в пути четырежды — в Дурбине, Калии, Лас Пальмасе (на Канарских островах) и в Роттердаме. При воспоминании об этом путешествии у меня по сей день от ужаса начинают шевелиться волосы. Кроме обычных своих обязанностей нам пришлось буквально круглыми сутками охранять наших подопечных, и счастье еще, что ни с одним из них не случилось ничего плохого.