Королева морей

Глава 3 ВЫСМОТРЕНЬ

На обширный двор Данилы Тюфяева нахально ввалилась ватага конников на косматых лошадях, заполнив собой все пространство, свободное от пристроек, повозок и всякого скарба, валявшегося там и тут. Люди в страхе разбежались, выглядывая из щелей и гремя запорами дверей.

— Эгей! Хозяин! Встречай гостя! — рослый татарин в распахнутом кожухе крутился на месте, горяча коня.

— Батюшки, да кто ж это нагрянул? — выскочил на крыльцо страшно перепуганный хозяин, Данила Тюфяев.

— Узнавай, узнавай, бек! Господь ниспослал нам встречу! — из одноколки грузно, с видимой неохотой и ленью, вылезал чернявый круглый человек в турецкой феске на кудлатой голове.

— Никак господин Спиро? Да что же принесло такого важного человека в мои захудалые места? Прошу, заходите. Эй, Савка! Кличь Матрену, пусть угощение с романеей побыстрей сготовит! — Данила распоряжался, но в голосе его звучала нарастающая тревога, а поспешность и суета выдавали страх и растерянность.

Татарские всадники с гоготом и криками сваливались с седел, отпихивая зазевавшихся мужиков и баб. Они тут же бесцеремонно полезли в подклети вытаскивать харч и корм коням. Недавно еще сонный двор наполнился визгом. Спиро Партакела важно поднялся по резному крыльцу, на ходу отряхивая с одежды дорожную пыль. За ним поспешал другой грек, повыше ростом и не такой круглый. Яркие зеленые шаровары необъятной ширины, опоясанные малиновым кушаком, и синие безрукавки составляли их наряд, который был так не похож на серую одежду дворни. Один лишь Данила несколько выделялся одеждой среди остальных.

— Проходите, гости дорогие! — заискивал хозяин, пропуская греков в сени и радушно простирая руки. — Чем вас попотчевать от стола нашего скудного?

— Тащи, тащи, хозяин, нам всякая снедь сгодится, — Спиро говорил по-русски довольно хорошо, и Данила дивился, как он этому научился за то время, что они не виделись. А прошел не один год, и вот теперь этот стервятник свалился с небес на его уже постаревшую голову.

Их первая встреча произошла в тот памятный поход в Дикое Поле, где боярский сын, не совладев с жадностью, погряз в темных делишках, а посредником оказался этот самый Спиро, проходимец и торгаш, неизвестно на кого работавший. Во всяком случае с татарами он ладил и их волю исполнял неукоснительно. Не думал Данила, что все так осложнится, и теперь он с ужасом и замиранием в сердце семенил позади греков, силясь придумать способ, который мог бы отвратить от него этакую напасть.

Спиро уселся на лавку, отер вспотевший лоб и шею, вытянул ноги в мягких туфлях из красного сафьяна. Видно было, что дела его процветают. За последние годы он раздобрел, округлился. Важность не сходила с его лица, на котором красовались длинные черные усы, подкрученные кверху. Мясистый нос был темно-коричневым то ли от загара, то ли от чего другого. Глаза грека смотрели широко и цепко. Он мгновенно определил, что здешний барин не купается в удовольствиях и со средствами у него туго. Но на лице купца ничего не отразилось.

Данила скромно молчал, дожидаясь вопросов грека. За окном шумели татарские наездники, устраиваясь на обед. Пахло дымом костров и паленой шерстью. В холодке обдирали барана, выла собака и голосили бабы.

Когда стол запестрел крынками, мисками, туесками, прочей посудой, Спиро блаженно вздохнул, лицо его стало добродушным и даже не лишенным приятности.

— Ну, хозяин дорогой, удостой нас своим почтением, отведай с нами, что Бог послал рабам своим, чтоб с голоду нам не окочуриться, — и глаза его заулыбались, а усы поползли вверх смешно и в то же время настороженно.

— Чем богаты, тем и рады, — ответствовал Данила и цыкнул на вертевшегося тут же старого слугу Парфена, чье любопытное ухо уже навострилось послушать их разговор. — Пошел прочь, шелудивый! И смотри, самовидцев нам не требуется. Узрю — на конюшне под кнутом поваляешься!

Компания некоторое время молча насыщалась, смачно чавкая и шумно отхлебывая из кружек заморское старое вино. Данила остерегался пить много, боялся, что гостям не хватит, а Спиро бросал хитроватые взгляды в его сторону и довольно посмеивался в усы, обтирая руки о край скатерти.

— Друг мой Данила, — начал грек, насытившись и откинувшись на спинку кресла, которое хозяин подобострастно предоставил дорогому гостю, — давно мы с тобой не встречались.

— Давненько, давненько, Спиро, — вздохнул хозяин.

— Думал, что так и дальше будет? Нет, Данила, нас одна веревочка связывает, и теперь пришла пора платить по письму заемному. Чай не забыл о таком? Вот и хорошо, друг дорогой, — закончил грек, заметив беспомощное ерзание Тюфяева.

— Да что с меня взять? Сам видишь, как скудно живу.

— Уже успел заметить. Глаз у меня еще остер, все вижу.

— Так об чем разговор тогда? Сколько годков-то прошло, я и забыть успел, а ты все помнишь.

— Дело прежде всего, Данила. Я честным словом живу, а без него кто за меня порученцем станет? Смекай. А свидетель рядом сидит, чай не забыл его, да и письмецо, тобой скрепленное, при мне. Так что дело верное. А молодцов моих ты не приметил? Да это еще что! Есть и другое, чего нам с тобой не миновать. Хотя все в руках Всевышнего.

— Это что же за такое другое, — забеспокоился Данила.

— Об этом после говорить буду, если несговорчивым станешь.

— Так по миру пустишь, помилуй!

— На то Бог существует. Он помилует, а нам это несподручно. Нам деньги надобны. Испроси благодеяний у Господа нашего, а от меня тебе послабления не будет.

— Ах, господи! Чем же мне тебя удоволить? Маята одна.

— Не тужи, хозяин. Выкрутишься, как и тогда. Не печалься, на Бога надейся, и я в обиду тебя не дам.

— Бога вспомнил! Да в которого ты веруешь-то? Видно и сам не упомнишь!

— Эхма! Это мое с богами дело, а тебе не резон в том меня попрекать. Сам я себе хозяин теперь. Сила во мне. Так что пустого говорить не надо.

— Ну хоть в полон самого бери, а дать тебе нечего! — вскричал Данила и сник головой, посеребренной сединой. Горе ясно отразилось на его посеревшем лице.

— Хозяин ты в своем доме. Чего ноешь? Не так много я и потребую.

— Чего не потребуешь, так все одно нечем выплатить. Гол я.

— Да не кручинься, хозяин. Все одно в столицу выволокут, так ничего с собой на тот свет не захватишь.

— С чего ты заговорил об этом? Перед столицей у меня душа чиста!

— Как знать, как знать. Теперь у многих душа в пятках сидит. Софья-то в монастыре под замком сидит. А Петр ох как круто берет, хоть и молод еще.

Все помолчали. Спиро с любопытством наблюдал за Данилой. Глаза его смотрели вроде по-доброму, и ничего дурного в лице приметить было невозможно. Он знал свое дело и был уверен в успехе. А сейчас просто отдыхал после трудной дороги.

— Ох, Спиро! Режешь меня без ножа. Прогневил, видать, я Бога, что ты на голову ко мне свалился. Беда-то какая!

— Прогневил, Данила, прогневил. Это ты верно определил. А раз так, то и платить надобно. Глядишь, Бог-то и простит. Он добрый к дающим. Ты не скупись только. И он тебя не оставит.

— Ох, плаха по тебе скучает, Спиро. Несть числа козням твоим!

— Ладно, Данила! По старой дружбе я облегчу твою участь. Слух до меня дошел, что у тебя есть девка. Пригожая, статная! Вот ежели ты мне ее уступишь, то и считай, что мы в расчете.

— Господи, да что за девка? У меня и деревенька-то самая захудалая. И двух десятков дворов не наберется. Хутор-то я уж давно продал, как из похода вернулся с убытком. Несколько молодцов потерял я в своей дружине, а все на мой кошт собраны были. О Господи!

— Вижу, что не сладко тебе живется, но долги платить надо. А девка-то есть, и сдается мне, что это дочка того твоего рыжего мужика, который чуть нам с тобой пагубу не учинил. А хороший воин был. Жаль таких.

— Что ты! Да есть ли Бог у тебя за душой? В неволю к татарам девку отдать! Помилуй Бог! Нет, это у нас не получится! Да к тому же и мать у нее ведьма. Несдобровать мне от сглазу ее! Свят, свят!

— Э, бабы испугался! Боярский сын, батыр! Устыдись слов-то таких. Да и зачем тебе девка? Проку от нее никакого.

— Нет, не сговоримся мы так. Перед Богом грех замолить не трудно, а тут колдунья. Тут и Бог может слабинку дать. Боязно, друг, смилуйся!

— Дело решенное, Данила. Денег у тебя нет, сам так говоришь, а чего же тогда мне у тебя взять-то? Нечего, вот и посуди сам. С пустыми руками убраться мне никак не возможно. Соглашайся, отдай девку, а то и до беды большой недалеко. Сам ведаешь, кого у себя по-тихому держишь…

Данила быстро глянул в глаза грека, и бледность медленно разлилась по его лицу. Он взъерошил бороду и отрешенно молчал.

— В разум вошел? Соображаешь, о чем речь идет?

— Да откуда ты вызнал, ворог проклятый? — сорвался на крик Данила и тут же осекся, поглядывая с опаской на дверь.

— Это не твоя забота, Данила. А знаешь ли ты, что за это голову на плахе сложить можно? Уже не один такой поплатился. Знавал небось Федора, Леонтьева сына, Шакловитого? Не мне тебе говорить, кем был твой Андрей у него. Всем конец теперь, и ты на волоске висишь. Могут и до тебя дотянуться. Руки у царя Петра длиннющие, а брат его Иван не у дел! И я могу Петру в этом деле помощь оказать. Прибыток получить смогу, понимаешь теперь? То-то, Данила, друг любезный.

Данила взмок, голова поникла, и весь он стал казаться совсем старым и немощным. На миг глаза Спиро блеснули злорадством и торжеством, но тут же погасли и приняли прежнее добродушное выражение. Он торжествовал, но жизнь научила его держать себя всегда в узде. Судьба и удача — кобылицы ретивые, хотя бег их непредсказуем.

— Ну что, теперь ты нас понял, Данила? Тогда торопись, посылай человека за девкой, да получай свое заемное письмо. Мне долго засиживаться негоже. Дела.

Данила посидел еще немного, посопел пьяно, хоть почти и не пил. Поднялся тяжело, грузно и трудно, направился в сени. Во дворе был слышен его потускневший, надтреснутый голос, отдававший наказ привезти девку.

Он долго не возвращался, и Спиро с помощником Дунбуром вышли из душной горенки проветриться и поискать хозяина. Тот сидел, сгорбившись, на крыльце, собака старательно вылизывала ему глаза и щеки, видимо, закапанные слезами страха, животного и опустошительного.

— А хорошо тут у вас, Данила. Эх, жил бы и я с тобой тихо и безбедно, уж ты бы у меня ни в чем урону не имел. И хуторок твой вернули бы, и кое-что в придачу. Да нет, дела зовут в путь-дорогу. А ты не кручинься. Ты же хозяин и еще понадобишься деткам своим, — он обнял старика за плечи и любовно прижал к своему тугому животу. Данила вдруг резво встал и, напустив на себя гордый и неприступный вид, ушел молча в горницу.

Вскоре он вышел при сабле, в высокой шапке и в сапогах на каблуках. Борода была расчесана, волосы блестели маслом. Кушак зеленого шелка плотно обтягивал дряхлеющее пузо.