Моя Лоботомия

В это время я начал исчезать с семейных фотографий. На протяжении многих лет были сделаны снимки нас во время праздников, в горах на Пасху, на днях рождения и других мероприятиях. Когда мой отец женился на Лу, случайные снимки исчезли, и начались официально организованные фотографии. Мой отец работал в Kodak и всегда имел фотоаппарат и пленку дома. Он делал снимки, но Лу их организовывала. Обычно она ставила нас по росту, Бинк слева, а Брайан справа, со мной рядом с Бинк и Джорджем рядом с Брайаном. На всех фотографиях мы выглядим несчастными. Есть одна, где мы стоим в пижамах, которые Лу сшила нам своими руками, датирована июнем 1956 года. Мы выглядим так, будто стоим перед расстрельным взводом. Есть еще одна снимка спустя год, апрель 1957 года, сделанная в доме дяди Росса. Мы снова расставлены по росту, при этом вновь прибывший малыш Кирк находится на руках у Бинка, который выглядит немного более несчастным, чем остальные. Еще одна фотография через три года включает Лу, стоящую между Бинком и мной. У всех насильно натянутая улыбка, кроме меня. У меня закрыты глаза, на лице гримаса, а руки засунуты в карманы. Фотография датирована мартом 1959 года.

Начиная с следующего года, есть фотографии из дома, из домика и на праздниках, но меня там нет. Вся серия снимков летом 1961 года — лето после моей лоботомии, лето, когда они поехали в Вашингтон навестить дядю Фрэнка моего отца, меня вообще не показывает.

Следующая семейная фотография со мной — это праздничное фото через несколько лет. Джордж и Кирк сидят спереди рядом с Лу, которая носит нарядное пальто. Стоят сзади: справа Брайан в кардигане и слева мой отец в костюме и галстуке. Я в середине, одетый в ненавистный кордовый пиджак и галстук. У моего отца характерная улыбка на семейной фотографии, и он похож на Дэвида Севилля, отцовскую фигуру из “Элвин и бурундуки” или на парня, который играл отца в телешоу “Деннис-злобный сосед”. Остальные из нас почти полностью без выражения лица. Никто не улыбается. Джордж, Кирк и Брайан пристально смотрят на камеру, как будто им не верят. У меня на лице слегка сумасшедшая ухмылка, как будто я никому не доверяю.

Я остался у дяди Джина на весь учебный год. Насколько я помню, мне было неплохо. Семья была ко мне добра. Мой двоюродный брат Фрэнк был нормальным. Ребята из Herbert Hoover были нормальными. Я знаю, что мне не хватало Джорджа, и мне не хватало дома, но нахождение дома означало нахождение рядом с Лу, и это было сложно для меня.

Сложно и для нее, наверное. Фримен написал в своих заметках, что Лу видела меня всего два раза в течение шести месяцев, пока я оставался с миссис МакГроу. Я не думаю, что она видела меня вообще, пока я был у дяди Джина.

Я продолжал время от времени видеть Фримена, как и мой дядя Джин и мой отец.

«Говард думает, что у него неплохо идут математика, механика и правописание», — написал Фримен в марте 1962 года.

Он спокоен и улыбается, но его тетя говорит, что он ведет себя так, будто находится под постоянным успокоительным средством. Мальчик не научился завязывать свои галстуки, и его дядя обижен из-за этого, тем не менее Говард ухаживает за собой лучше и никогда не злится. Он небрежен к книгам, карандашам и тому подобному, он оставлял пиджаки в школе и футболки в своем шкафчике, он не делает свои задания [но] если господин Далли достаточно предусмотрителен, чтобы вовремя напомнить ему о том, что нужно сделать, он, кажется, делает это. Он лучше ладит с мальчиками миссис Далли, и она не предлагала переселить его.

В последней части все изменилось. К июню я начал терять гостеприимство. Фримен написал после встречи с моей тетей: «Она считает, что сделала для мальчика все возможное. Она говорит, что он не доставляет больше проблем, чем другие 3 мальчика, которых у нее есть, но отличается от них тем, что он отстранен».

Мой отец сообщал о разных прогрессах. Он случайно встретил Фримена на рынке Уайтклиф, где продолжал работать по вечерам, и сказал, что у меня все идет хорошо. «Говард, один за другим, отказывается от своих неприятных черт, — написал Фримен. — Он кажется более внимательным к другим, и, хотя он все еще небрежен и у него еще много недостатков, которые нужно преодолеть, он все время улучшается».

Но дома возникли новые проблемы. Это не имело ничего общего со мной. Лу заболела.

После случайной встречи с моим отцом возле Уайтклифа Фримен написал: «Позже я поговорил с миссис Далли, которая перенесла гистерэктомию из-за рака шейки матки, и узнал, что дом всегда спокойнее и приятнее, когда Говард уходит, хотя он стал гораздо лучше, чем год назад, несравнимо лучше».

Для Брайана это был второй раз, когда его отправляли из дома, не объясняя причину. На этот раз его отправили жить к матери Лу, известной как Бабушка, по случаю операции по удалению матки у Лу. Как и я, он не знал до взрослой жизни, что это за операция.

Позже я задумался о головных болях Лу, ее яростном нраве и других проблемах, которые, как говорилось в заметках Фримена, были «психосоматическими». Могли ли они быть частью большой медицинской проблемы? Могли ли ее трудности со мной быть частью этого? Моя двоюродная сестра Линда сказала мне, что Лу была «аптекой сама по себе. У нее была таблетка от всего. Она всегда что-то принимала». Могло ли это объяснить ее отношение ко мне?

Несмотря на мое улучшение и выздоровление Лу, я все еще не был желанным дома. Об этом все еще говорили, как о чем-то опасном. Но мой отец, должно быть, убедил Лу, что это необходимо. Когда наступило лето и закончился учебный год в Hoover, я снова переехал домой. Заметки Фримена от следующего августа содержат новый ряд жалоб на меня от, разумеется, Лу. Из заметок видно, что Фримен встретился с нами обоими в начале того лета.

Говард вернулся домой после окончания школы, и, по словам миссис Далли, он почти не изменился. Он терроризирует двух маленьких мальчиков, Брайана и Кирка… Миссис Далли говорит, что Говард склонен к лжи, что два мальчика часто расстроены, потому что Говард использует матные слова, рассказывает истории, наводит беспорядок в их комнатах и, кажется, испытывает некоторое злорадное удовольствие, когда они бегут к маме. Между тем, мистер Далли работает на Kodak; он учится в Сан-Хосе и занимается садом по выходным. Миссис Далли думает, что ее муж со временем все больше расстраивается, и она больше не может добраться до него, чтобы сесть и обсудить их проблемы. Мистер Далли удивительно плохо обращается с Говардом, критикует его, кричит на него и редко хвалит его. Говард говорит, что его голова полна идей, но он не записал ни одну из них на бумаге, ни в виде рисунков, ни в виде историй. Он не занимается спортом и, похоже, мало обращает внимания на девочек. Он довольно равнодушен к своим друзьям, проводит много времени в своей комнате и старается держаться подальше от своего отца. В целом, он почти не изменился.

Я не был таким же. Я рос и становился самостоятельнее. Я стал противостоять своему отцу — Фримен сообщает, что когда мы работали во дворе, мой отец кинул на меня вилами полную горсть лошадиного навоза, и я кинул вилами обратно на него. Я стал использовать грубый язык, возможно, это я усвоил, общаясь с детьми в Herbert Hoover.

Они снова начали обсуждать способы, как выгнать меня из дома. В августе 1962 года, согласно записям Фримена, они начали искать другой приемный дом. Они не нашли его. В январе 1963 года я все еще был дома, и Лу все еще жаловалась.

“Миссис Далли рассказала мне картину, как она видит ситуацию с Говардом”, - говорится в записях Фримена от 30 января.

Мальчик “все такой же, каким был раньше.” Он ничего не делает, не хочет купаться, и единственное отличие, которое она видит в нем сейчас, — это то, что он больше не играет с фекалиями и не является злобным. Он, кажется, все играет с вещами и становится все хуже и хуже в школе, так что директор Covington предложил, хотя он и учится в 8-м классе, перевести его в группу для умственно отсталых или вообще убрать из школы.

Мистер Далли не принимает этого благосклонно и, похоже, верит, что физическое наказание заставит мальчика исправиться. [Он] довольно суров с мальчиком, говоря, что, если потребуется, высечет его до смерти.

Миссис Далли сыта по горло этой ситуацией и планирует разойтись, если Говард не будет удален из семьи. Она говорит, что ее муж теряет свое здоровье и чувство меры, но все же не признает, что есть какая-то причина выгнать Говарда.

Напряжение между ними должно было быть ужасным. Лу хотела, чтобы меня выселили из дома, и угрожала уйти из брака, если я не уйду. Мой отец все еще настаивал, что может заставить меня вести себя с помощью физического наказания. Фримен писал, что я проводил много времени в своей комнате, пытаясь держаться подальше от своего отца. Я думаю, я так и делал. Я помню эти избиения.

Я помню, как Лу взорвалась на меня только однажды. Она рассердилась на меня из-за чего-то. Мы стояли на кухне. Внезапно она начала кричать на меня. “Вот почему мы сделали тебе операцию! И ты все равно не ведешь себя нормально! Иди в свою комнату!”

К февралю ситуация стала невозможной для всех. Мой отец был измотан. Теперь мне было шесть футов роста, и я был почти таким же большим, как мой отец, согласно файлам Фримена. Несмотря на то что мой отец “применил палку” ко мне несколько раз, Фримен написал: “наказания не оказали долговременного эффекта, кроме того, чтобы нанести Говарду несколько ран”.

Мои размеры, кажется, произвели большее впечатление, чем мой возраст. Фримен записал в своих заметках о встрече с моими родителями, на которой они решили, что настало время для меня переехать в свой собственный дом.

В присутствии Говарда и г-на Далли я сказал, что Говард должен покинуть свой дом, и что он “достаточно взрослый и уродливый”, чтобы обустроиться в своей собственной комнате с денежным пособием, на которое он должен будет как-то обойтись. Он больше не может оставаться дома, его нужно отвергнуть семьей, чтобы Миссис Далли могла оставаться дома с другими мальчиками. Если Говард не сможет справиться, ему придется пойти в учреждение.

Дата в записи указана как 2 февраля 1963 года. Возможно, в чьем-то представлении я действительно был достаточно взрослым и уродливым. Но мне было всего 14 лет. У меня были проблемы в школе. Фримен написал, что я получил оценку “отлично” по правописанию, но “неуд” по чтению и что, казалось бы, я не мог реализовать себя. Я ничего не вносил в семью и даже неправильно купался. Но их решение заключалось в том, чтобы я переехал и получил свою комнату, начал заботиться о себе, как взрослый.

Фримен не знал о некоторых событиях, происходивших дома и в школе. Все пошло к худшему.

В сентябре 1962 года я вернулся в Ковингтон. Там было много учителей, которых я не любил, и особенно я не любил мистера Проктора, учителя граждановедения. Так что однажды я разработал маленькое оружие и выстрелил в него — используя резиновую ленту и скрепку. Я бросил оружие в пустую парту рядом со своей, которую никто не использовал, чтобы Проктор не знал, кто это сделал.

Он все равно знал. Он не видел, как я это сделал. Он не нашел оружие на моей парте. Но он знал. Наверное, у нас уже была подобная история. Так что он начал искать свидетелей и брать показания. Он провел судебный процесс прямо там, в классе. Никто не хотел свидетельствовать против меня, но по окончании суда Проктор все равно признал меня виновным. Он повел меня в кабинет директора и рассказал ему, что я сделал. Меня отстранили до следующего понедельника. Мне сказали забрать свои вещи из класса и отправиться домой.

Ну, я не мог вернуться домой. Я не мог столкнуться с Лу. Она убила бы меня за отстранение. Я знал, что мой отец скоро узнает о моем отстранении сегодня. Но это не было причиной, чтобы вернуться домой раньше и быть наказанным Лу сейчас.

Тогда у меня была подруга по имени Лори. Мы говорили и держались за руки. Я чувствовал себя безопасно с ней. Она жила недалеко от Хиллвью Элементари, которая находится недалеко от Ковингтона. Так что я убедил ее дать мне ключ от ее дома. Она жила одна со своей мамой, и ее мама работала днем, поэтому дом был пустой. Я мог там зависнуть, пока не закончатся уроки. Лори сказала мне просто быть очень осторожным и “ничего не трогать”. Если ее мама узнает, что я остаюсь там во время учебного времени, она попадет в неприятности.

Я не планировал ничего трогать, но я наверняка многое потревожил. Я посидел там немного. Я посмотрел немного телевизор. Я съел закуску и выпил газировку. Мне стало скучно, и я начал блуждать по дому. В этом ничего интересного не было. Так что я пошел посмотреть задний двор. Дверь за мной захлопнулась, и я обнаружил, что заблокировал себя вне дома.

Вокруг всего двора был высокий забор — слишком высокий для того, чтобы я мог залезть на него. Я был высок, но не настолько высок. Я не мог скрываться во дворе весь день. Лори скоро вернется домой. Ее мама скоро вернется домой. Я обещал не трогать ничего, а теперь посмотрите, что случилось.

Я решил, что лучшее, что можно сделать, это вернуться в дом, привести все в порядок и затем выйти через переднюю дверь. Но я заблокировал себя вне дома. Единственный способ вернуться — это разбить окно. Так что я разбил окно и вернулся обратно. Но теперь было разбитое окно. Я положил ключ туда, где Лори мне сказала и выскользнул.

Думал ли я, что не буду пойман? Я не знаю. Я не помню. Но, конечно, меня поймали. Лори вернулась домой. Ее мама вернулась домой. Было это разбитое окно. Лори рассказала своей маме о том, что дала мне ключ. Мама Лори позвонила в наш дом и поговорила с Лу. Мой отец пришел домой, и Лу поговорила с ним. Все пошло наперекосяк.

Я не знаю, что именно произошло, но я не вернулся в школу в следующий понедельник. Я не мог. Меня исключили. Мой отец поговорил с директором школы в тот пятничный вечер. Каким-то образом их разговор привел к тому, что меня исключили из школы. Мне сказали не возвращаться в понедельник. Я никогда не вернулся.

Было начало декабря. Через две недели начинались новогодние каникулы. Я решил: ну и что? Я могу отдохнуть пару недель, а затем в январе вернуться и попробовать снова. Мне это не казалось таким уж большим делом. Что такое пара недель отсутствия в школе? Я провел это время сам, вдали от дома, катаясь на велосипеде в горах, исследуя окрестности, никто мне не говорил, что делать. Это было хорошее время.

Это было последнее хорошее время на долгий период.