Первый шпион Америки

20

Яков Шмидхен заявился к Дзержинскому через неделю после его разговора с Петерсоном. Хоть держался он и робко, но сразу же произвел на председателя ВЧК приятное впечатление: на вопросы отвечал толково, осторожно, быстро схватывая суть дела. Дзержинский расспросил его о службе, и Шмидхен, не скрывая нарастающего недовольства своих товарищей, дал весьма скользкую характеристику командиру полка Эдуарду Берзину, который в трудный момент, возможно, и согласится на предательство.

— Все же бывший полковник царской армии, товарищ председатель ВЧК, белая кость, он держится обособленно, в споры наши не входит, а что у него там на уме, один Бог ведает! — вздохнул Шмидхен и пытливо посмотрел на Дзержинского, ожидая, как он отреагирует. Но Феликс Эдмундович молчал, меряя шагами кабинет, и Яков, занервничав, добавил: — Вообще-то латыши по своей природе очень верные люди. Если они дали слово, то меняют его неохотно в отличие от других.

Эта фраза Дзержинскому понравилась.

— А поляки по своей природе неверные, — усмехнулся он, подчеркивая свое происхождение.

— Да, — не побоялся признаться Шмидхен. — Поляки более изнеженный народ, они любят роскошь, хорошую еду, всякие любовные там услады, что тут скрывать?! Я знал многих поляков. Латыши же воспитываются в суровых условиях, у них нет такого широкого природного выбора, они не склонны к компромиссам, как поляки. Разве не так?

— Может быть, — не желая пускаться в спор о национальностях, кивнул Дзержинский, хотя характеристика поляков его задела. Впрочем, в чем-то этот Шмидхен и прав, говоря об изнеженности поляков.

— Что ж, значит, мы еще раз не ошиблись, доверив именно вам охрану Кремля, — улыбнулся Дзержинский. — Но рано или поздно враги у вас объявятся и предложат, возможно, много денег, чтобы сдать большевистское правительство, и, веря в вашу преданность, лучше не искушать судьбу, а самим выйти навстречу врагу. Так всегда делают поляки, ибо самолюбивы и не в меру заносчивы!

— Бардзо, бардзо, — согласился Шмидхен. — Вы не обижайтесь, Феликс Эдмундович, я, говоря столь критические слова, вовсе не имел в виду вас.

— Я не обижаюсь, — улыбнулся Дзержинский.

Через пять минут вся робость у посетителя улетучилась и он уже вел себя с председателем ВЧК на равных.

— В Москве полно секретных агентов из французской, английской и американской разведок, — продолжил Феликс Эдмундович. — Мы, арестовав недавно главарей одной антисоветской организации, уже знаем, что в основном французы финансировали ее деятельность. Поэтому, потеряв ее, они еще более ожесточатся и "будут пробовать вербовать ваших товарищей. Мы должны их опередить.

— Выйти самим к ним с этим предложением? — тотчас угадал Шмидхен, и в его глазках вспыхнули огоньки азарта.

«Петерсон прислал нужного человека. Смелый и не глупый», — подумал Феликс Эдмундович.

— Совершенно верно! — подтвердил он. — Согласны вы, Яков, помочь нам?

— Отчего же не помочь, — проговорил Шмидхен. — Поляки всегда были нашими соседями, — снова пошутил он, но Дзержинскому эта грубоватая шутка о поляках совсем не понравилась, и он пропустил ее мимо ушей.

— Ваша деятельность, естественно, будет оплачиваться, вы станете негласным нашим сотрудником, я также обещаю со своей стороны всяческое содействие и помощь. Но о вашем задании, кроме меня, не должен знать ни один человек. Даже мои заместители. И не потому, что я им не доверяю. Но чем меньше людей будет посвящено в операцию, тем больше мы сможем рассчитывать на успех. Вы все же войдете в контакт с агентами зарубежной разведки, а они люди опытные, у них наверняка есть свои осведомители даже у нас, поэтому режим повышенной секретности не помешает. Как вы считаете?

— Очень даже согласен с вами, — с готовностью поддакнул Шмидхен, и услужливая улыбочка расползлась на его лице.

Феликс Эдмундович выдержал паузу, уже начиная сомневаться в стойкости этого латышского офицера, которого Петерсон характеризовал как сознательного коммунистического бойца. «Но, с другой стороны, хорошо, что эта убежденность не выпячивается, а скрыта глубоко в душе, — подумал Феликс Эдмундович. — Если она вообще есть и не является лишь способом понравиться новой власти».

Дзержинский представал Якова в гражданском костюме, в шляпе, с тросточкой — высокого, голубоглазого латыша с открытым улыбчивым лицом, которого с первого раза самому опытному агенту трудно будет заподозрить в двойной игре, столь обаятелен и искренен был его вид, и снова отметил про себя, что выбор хорош со всех сторон.

— У вас лично есть какие-нибудь просьбы? — закурив, спросил Дзержинский.

— Мне бы хотелось, после завершения операции, разумеется, иметь свою квартиру в Москве, — помедлив, проговорил Шмидхен. — Возвращаться в Латвию я не хочу, у меня там никого не осталось из родных, и в связи с этим получить российское гражданство.

— Хорошо, — помедлив, согласился Феликс Эдмундович. «Материальная заинтересованность удержит его от предательства, это надежный крюк». — Считайте, что этот вопрос мы уже решили. Сразу же после операции у вас будет собственная квартира и гражданство. Я бы мог устроить это прямо сейчас, но боюсь, это вызовет подозрения.

— Нет-нет, все правильно, сейчас не надо! — согласился Шмидхен.

— Вы с Берзиным состоите только в служебных отношениях?

— Да.

— А полковника Бредиса знаете?

— Нет.

— Хорошо. Будем считать, что мы обо всем договорились. Первый ваш шаг: завербовать полковника Берзина. Если он согласится, не поставив нас в известность, вы, как говорится, все равно будете в курсе всех дальнейших его шагов. Если он оповестит нас, мы попросим его продолжать эту игру. Так в любом случае мы выигрываем. Но вы придете к нему не один и не с пустыми руками, иначе он тут же поймет, что все это провокация.

— Если нужны люди, которые неплохо знают Берзина, то у меня есть один приятель в полку. Я думаю, он согласится и с вами сотрудничать, — предложил Шмидхен.

— Нет, нужен человек со стороны, из рядов настоящих заговорщиков. Вы и без того вызовете подозрения, поэтому я придумал вам одно прикрытие. А вот второй должен быть настоящий противник нынешнего строя, которого бы Берзин знал лично и с давних времен. Я недаром спросил, знаете ли вы полковника Фридриха Бредиса. Он воевал вместе с Берзиным, их многое связывает, поэтому ему он поверит. Но прежде чем я сведу вас с Бредисом, а с ним мне еще придется поработать, вы должны создать собственное прикрытие, о чем я вам уже говорил, которое заставит полковника Берзина поверить и вам, хотя он знает вас как сторонника новой власти. — Дзержинский загадочно улыбнулся, достал папиросу и закурил. — Для этого вы поедете в Петроград и войдете в контакт с капитаном Френсисом Кроми, он военный атташе Лондона, рекомендательное письмо к нему вы получите, представитесь членом «Союза защиты родины и свободы», расскажете об арестах, он уже знает об этом, докажете, что вам чудом удалось уцелеть и теперь вы живете по другим документам, под другим именем, ну, скажем, Йонаса Маселиса или Арвида Круминьша, это не важно…

— Лучше Буйкиса. Яниса Буйкиса, у меня был друг на фронте, он погиб, тоже подпоручик, я хорошо знаю его биографию на тот случай, если о нем кто слышал, — предложил Яков.

— Согласен, пусть будет Янис Буйкис, это даже лучше! — обрадовался Дзержинский. — И вы предложите ему этот план. Доложите, что готовы войти в контакт с Берзиным, с другими офицерами полка и полностью их нейтрализовать, оставить в один прекрасный день Кремль вообще без охраны и тогда можно будет за один вечер арестовать все правительство большевиков и фактически низложить власть. Пусть Кроми напишет вам рекомендательное письмо к Берзину. Ему это ничего не стоит, а вы пойдете к своему командиру полка уже как представитель английской разведки. Вот в чем будет состоять ваше прикрытие.

— Здорово! — загорелся Шмидхен.

— Но, уже разговаривая с Кроми, требуйте сразу встречи с более высокими лицами: консулами, послами, к примеру, здесь в Москве с Локкартом, с генералом Пуллем в Архангельске. Скажите: что Берзину и другим вашим друзьям-офицерам нужны серьезные имена, чтобы убедить латышей сложить оружие и перейти на сторону Антанты. Тогда англичане охотнее вам поверят. И еще деньги. Пусть ищут много денег, потому что ваши стрелки сидят четвертый месяц без зарплаты, пайки плохие, и это единственное средство быстро перетянуть их на другую сторону Скажите: лозунгов они уже нахлебались! Так и скажите! И еще они заинтересованы стать на анти-немецкую сторону, то есть примкнуть к Антанте.

Шмидхен достал карандаш, чтобы записать некоторые вещи, но Дзержинский его остановил:

— Никогда ничего не пишите! Все старайтесь запоминать. Вам все понятно?

— Так точно, товарищ Дзержинский!

— Мы еще посидим с вами пару деньков, порепетируем весь предстоящий разговор с капитаном Кро-ми. Он должен быть убедительным и серьезным. Вот пока все, что я хотел вам сообщить. А к тому времени, когда у вас все сладится с Кроми, мы сагитируем на эту операщпо и Бредиса. И таким дружным дуэтом вы перед Берзиным и предстанете. Я почему-то уверен, что он согласится. О нашем разговоре, как я уже сказал, ни одной живой душе. Это слишком серьезная игра, чтобы провалить ее в самом начале. Вы поняли меня?

— Так точно.

— Вопросы ко мне есть?

— А где я буду жить в Петрограде? И еще: деньги на дорогу, расходы…

— Все получите. И деньги, и проездные бюсты. И с жильем устроим так, что Френсис Кроми ничего не заподозрит. Все это я уже продумал. Теперь дело, как говорится, только за вами. Чтобы вы подготовились и умели ответить на любой вопрос. Вжились в новую роль, — улыбнулся Дзержинский. — Насколько я знаю, вы мечтали в юности об актерском поприще. Вот и проверите себя.

Дзержинский вынул чистый лист бумаги, протянул его Шмидхену.

— Напишите заявление о принятии вас сотрудником во Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию. Ваше заявление, мною подписанное, будет храниться у меня в сейфе. Мало ли что со мной произойдет, знайте, что вы отныне работаете у нас.

Дзержинский продиктовал текст заявления, Яков его написал своей рукой, подписался, поставил число. Феликс Эдмундович подписал его, на мгновение задумался.

— Что ж, поздравляю вас, товарищ Буйкис, с началом работы в органах ВЧК!

Дзержинский вышел из-за стола и, улыбнувшись, крепко пожал руку Шмидхена.

Не успел Шмидхен-Буйкис уйти, как Дзержинский вызвал к себе Петерса.

— Не нашли Бредиса?

— В Москве он проживает по Ермоласвскому переулку, дом четыре, квартира семь. Мы там побывали, произвели обыск, но ничего подозрительного не обнаружили. По нашим данным, он сейчас в Казани, где работает среди немецких военнопленных, вербуя среди них агентов для диверсионной работы. Он и в «Союз защиты родины и свободы» вступил для того, чтобы бороться против немцев. В этом плане он входил в группу, которую контролировала французская миссия, и, в частности, тесно контактировал с Бирзе.

— А Бирзе еще не пойман?

— Как сквозь землю провалился. Вы уже доложили Тракману, что их ведущий сотрудник состоял в контрреволюционной организации? — поинтересовался Петерс.

— Зачем? Мы его тут же вспугнем. Он, кажется, с Синицыным-работал в связке?

Петерс кивнул.

— За Синицыным установлено наблюдение?

— Пока нет. Людей не хватает, Феликс Эдмундович. Некоторые сотрудники по суткам не выходят из кабинетов.

Сам Петерс уже третью ночь ночевал у себя на кожаном диване, отводя для сна всего четыре часа. Количество арестованных росло, допросы начинались с семи утра и продолжались до двух-трех часов ночи. Важно было срочно собрать всю информацию о «Союзе» Савинкова, установить явки и фамилии активных участников в других городах, поэтому все силы были брошены на ликвидацию этой подпольной организации, которая крепко пустила свои корни в воинских полках, округах, штабах, отрядах и даже в военной разведке Троцкого. Бирзе фактически считался заместителем Тракмана по немецкому контршпионажу, а Бредис работал под его началом.

— Я знаю, нелегко. — Дзержинский нахмурился. — Но Бирзе мы должны взять. Слишком важная фигура. И я уверен, что от него ниточка поведет непосредственно к Лорану, Всргемону, Лаверню и Грснару. А без Бирзе мы их и пальцем тронуть не можем.

— Кроме Лорана, — напомнил Петерс.

— Если он вообще в Москве или Петрограде, — вздохнул Дзержинский. — Уверенности такой у нас нет. — Феликс Эдмундович бросил Петерсу письмо, присланное из Парижа. — Написано неделю назад. Почерк Лорана. Рассказывает о событиях недельной давности, происшедших в Париже, поэтому заподозрить его в том, что письма были написаны заранее, довольно трудно, — сказал Дзержинский.

— А что, если посылает отсюда? — предположил Петерс. — И по этим же срочным каналам переправляет сюда, специально подсовывая нам, чтобы мы не волновались и не тревожились на его счет. Но вам сегодня нужен Бредис, а не Лоран?

— Бредис пока нужнее, — кивнул Феликс Эдмундович.

Капитан Брауде, прошерстив списки жильцов злополучной четырнадцатой квартиры, узнал, что того бородача с бледным лицом в гимназической шинели зовут Семен Головачев. Павел не сомневался, что Головачев один из активнейших агентов Каламатиано и мешкать тут нечего: бородача-гимназиста надо взять, перевербовать, и тогда Военкон-троль будет получать информацию прямо из логова врага.

Брауде заготовил ордер на арест Головачева и зашел подписать его у Тракмана, заодно поделившись с ним своим блестящим, как ему показалось, планом.

— А почему вы думаете, что этого Головачева удастся перевербовать? — осторожно спросил Трак-ман.

— Я его видел, этого интеллигентишку-гимназиста! Лицо бледное, борода клином, глаза так и бегают, точно кур воровал! Прижмем с Синицыным, и будет как миленький работать!

— Как его зовут? — переспросил Тракман.

— Семен Василич! Ему лет тридцать, не больше. Сопляк-недоучка!

Тракман снял трубку и попросил соединить его с Петерсом.

— Марк Тракман беспокоит… Привет!.. Слушай, Головачев Семен Васильевич — не знакомо тебе такое… — Тракману договорить не дали, видимо, Петерсу этот фрукт был тоже известен. «Вот так всегда, — подумал Брауде, — только языка на фронте выудишь, а его уже полковая разведка хватает и выдает за своего. Так и с Головачевым. Теперь, конечно, они захотят себе его взять! Зачем только Тракман позвонил этому Петерсу!» — Понятно… Ну это бывает… Из фронтовой разведки… Да, конечно, надо теснее работать! Я разве против?.. Пока!.. — Тракман положил трубку.

— Что, себе этого Головачева забирают? — обиженно спросил Брауде.

— Семен Васильевич Головачев работает у Петерса, он чекист и старый большевик, к вашему сведению, товарищ Брауде. Поэтому теперь понимаете, к чему привела ваша возня вокруг четырнадцатой квартиры? Хорошо, что я внешне вспомнил Семена и засомневался. А так бы Под такой вы меня монастырь подвели… — Тракман сурово нахмурился и не сказал, под какой монастырь мог подвести его Брауде, но по его глухохгу покашливанию Павел понял, что лучше этот вопрос начальнику Военконтроля не задавать.

Но этот казус не выбил Пашу из седла. Наоборот, он стал осторожнее и деликатнее организовывать слежку, ведя объект метрах в десяти — пятнадцати. И выследил-таки встречу Каламатиано, Локкарта и Пула в кафе «Трамбле» на Цветном бульваре.

Когда Каламатиано с его друзьями ушли, Брауде подошел к официанту и, показав удостоверение Военконтроля, допросил его, заставив выложить все, что он знает о греке. Оказывается, Каламатиано был за последнее время в кафе три раза: первый раз с военным, который почему-то набрал кучу всяких соусов, потом с англичанином, который интересовался в основном проститутками, а звали его Сид, то есть Сидней. И это третье посещение. Брауде сразу же уцепился за военного. Но как его звали, гарсон не запомнил, на вид ему за сорок, крепкий, голос густой, командирский.

На следующий день Брауде поделился скромными успехами с Синицыным.

— Жаль, что имя этого военного официант не запомнил! Но я думаю еще раз потрясти этого гарсонишку, чтобы он набросал мне словесный портрет военного. Или нарисовал. Как считаешь, стоит?

— Что это даст? — стараясь казаться равнодушным, пожал плечами Ефим Львович, но легкий холодок все же пробежал по коже: этот Брауде пусть случайно, но слишком близко подобрался к нему. А сие совсем нежелательно. И Каламатиано хорош. Один раз заметил слежку и неплохо проучил этого пинкертона. А тут расслабился.

Пару дней назад Синицын встретился со своим приятелем из разведки Главного морского штаба. Они время от времени обменивались информацией, как бы негласно помогая друг другу. При новой власти этот обмен являлся еще и средством выжить. Кто знает, как поведут себя большевики завтра по отношению к старым военспецам, потому что учреждение института комиссаров, которые были обязаны как бы надзирать за командирами, смещение старых генералов на Царицынском фронте и замена их неким конником Ворошиловым сигнализировали о том, что не нужно строить иллюзии и рассчитывать на доверие большевиков. Сегодня они используют их от безысходности, а завтра, когда появятся свои кадры, вообще выкинут. И вряд ли отпустят на покой. Сошлют в места не столь отдаленные или вообще. шлепнут. В этом вопросе их мнения сошлись, и Синицын подумал, что его приятель вполне созрел, чтобы работать на Ксенофона. Но врожденная осторожность не позволила подполковнику даже заикнуться об этом: надо было все не раз еще взвесить, проверить, а вот так подставлять себя, не подготовив резервных вариантов, глупо.

— Тут к нам один важный гость пожаловал, — сообщил приятель Ефима Львовича: они сидели на Рождественском бульваре, покуривали на скамеечке. — Вы-то его пропустили, и ЧК не встревожилась, хотя он заходил туда и провел там полтора часа. Это станет весьма занятным, если я тебе скажу, что в Москве объявился Сидней Рейли. Крупная птица. Мы его пасем с 1911 года. Работает сразу на две разведки: немецкую и английскую. С русской охранкой амурничал. Но дело не в этом Размах деятельности у этого агента широк. И если его прислали, то англичане что-то здесь затевают.

— А может, немцы? Коли он двух маток сосет? — усмехнулся Синицын.

— Вряд ли. Он с немцами уже почти не контактирует. Война развела. У Рейли в России крепкие связи. У кого, вот интересно, он гостевал в ВЧК? Полтора часа — это обстоятельный разговор, а не то чтобы зайти и передать приветы. Постой! Петерс года три или четыре жил в Лондоне. У него и жена там осталась. Больше там некому приветы передать.

— Ну зашел, передал, что тут такого? — не понял Ефим Львович.

— Да не та Рейли фигура, чтобы бегать и презенты разносить. Я не удивлюсь, если он приходил затем, чтобы завербовать Петерса.

— И как ты считаешь, завербовал? — не без иронии спросил Синицын.

— Если ставилась эта задача, то отчего бы и нет. С пустыми руками он бы к нему не пошел. Значит, какая-то зацепка была, — уверенно сказал приятель Ефима Львовича. — Он профессионал высокого класса.

Подполковник вспомнил этот разговор, когда услышал фразу Брауде о том, что англичанина, который приходил в «Трамбле» с Каламатиано, звали Сид, Сидней. Теперь понятно, что, находясь рядом с таким разведчиком, Ксенофон Дмитриевич и позволил себе расслабиться, а Рейли, нанося дружеские визиты, просто не считал нужным их от кого-то пока скрывать.

— Ты лучше обрати внимание на второго человека, кто был рядом с Каламатиано в «Трамбле». Это Сидней Рейли, англо-немецкий агент. Работает в России с одиннадцатого года. Рейли птица покрупнее Каламатиано.

— А ты сам почему им не займешься? С англичанами же ты работаешь?

— У меня других дел полно. Да и тебе помочь хочется, хватит уже филером рыскать. Раньше в царской охранке с этого начинали, а ты все-таки фронтовой опыт имеешь.

Брауде вызвали к Тракману. Он вышел из кабинета через пять минут с бумагой в руке.

— Опять шифровать заставили. Очередное послание Троцкого. Ты уходишь?

— Да нет, мне еще тоже пару донесений надо отправить.

— Я к тебе зайду, ты мне расскажешь про этого Рейли! — заинтересовался Брауде, убегая в свой кабинет.

Штатные шифровальщики, работавшие в Воен-контроле, были перегружены, а один из них постоянно болел и ходил с температурой. Сегодня он вообще не появился, и Пашу, который быстро освоил шифровальное дело, обычно подключали в таких ситуациях. Он умчался, и Синицын задумчиво посмотрел вслед Брауде. «Его надо выводить из игры, — подумал Ефим Львович. — Паша становится настырным и въедливым».

Великим аналитическим умом Паша не блистал, но зато отличался старательностью и непомерным честолюбием. С первых же дней работы в Военконтроле он всем заявлял, что разделяет политические установки большевиков. Подал даже заявление о вступлении в РКП (б). Поэтому компромат должен быть убедительный и весомый. К примеру, зашифровал приказ Троцкого, а сам оригинал, который Тракман обязан вернуть в канцелярию наркомвоенмора, Паша потерял. За такое, не рассусоливая, могут и под трибунал отдать. В спешке, суете клочок бумаги со словами Троцкого потерять несложно, тем более что с Брауде это уже случалось, но тогда все закончилось счастливо: черновик нашли в корзине для бумаг, а Паша отделался легким испугом и устным выговором. Но капитан был неисправим, а может быть, как бывший фронтовой разведчик, презирал всякую канцелярскую рутину, и его стол был постоянно завален ворохом бумаг и ненужных вещей. Тракман самолично, зайдя как-то в кабинет Брауде, сделал ему замечание. Паша разгреб стол и пару дней поддерживал чистоту, но на третий снова сломался. Все это стоило использовать.

Зашифровав, Паша побежит к телеграфисткам или к юзовшицам, в зависимости от того, какой ап парат стоит в том штабе армии, куда надо отправить секретный приказ Троцкого, а потом к Тракману, отдать рукописный вариант для возврата в канцелярию наркомвоенмора. Такие секретные приказы Лев Давидович в печать не отдавал, а писал от руки и вручал непосредственно своим заместителям, каким по Военконтролю являлся Тракман, чтобы тот, набрав текст спецшифром, отправил в штаб армии, а там шифр хранится только у начальника разведотдела, а на эту должность назначался не старый военспец, а свой, большевик. Троцкий и тут проявлял недоверие к военспецам. Брауде — военспец, и пропажу оригинала ему не спустят.

Ефим Львович зашел к себе в кабинет, где работало еще несколько его коллег. Отдел контрразведки возглавлял латыш Бирзе, но его уже больше недели никто не видел. Обычно, когда он пропадал, выполняя специальное задание руководства, то всегда перед этим предупреждал или звонил, а тут исчез и все. Начальником Синицына неожиданно на второй день после его исчезновения горячо интересовались чекисты, дотошно расспрашивая, где он живет, с кем, но Синицын хоть и знал, где Бирзе снял комнатку в Замоскворечье и у кого, но чекистам не сказал. Его шеф явно на кого-то работал кроме «Союза защиты родины и свободы». И скорее всего на иностранную разведку. Только вот на какую? На Каламатиано вряд ли, он только недавно организовался. Вероятно, на англичан или на французов.

Ефим Львович вызвал к себе Петю Ясеневского. Рассказал про настырность Брауде и про то, как его можно утопить. Конечно, ждать, что он сам совершит ошибку, бессмысленно: ему надо помочь.

— Но так, чтобы и ты, Петя, не засветился, — добавил Ефим Львович.

Разговор с Лесневским был не случайным. Последние два дня Петя сидел в приемной Тракмана, подменяя его заболевшего помощника. И он получал оригиналы приказов, заставляя каждого расписываться при получении и сдаче в особой книге.

— Я попробую навестить его прямо сейчас и посмотрю, что можно будет сделать, — выведя Лесневского в коридор, заговорил Синицын. — Если не получится у меня, то Паша обычно забывает расписаться при сдаче, ты его не тормози. Я его подхлестну при этом, и он забудет обо всем на свете. Потом, когда из его комнаты все уйдут, ты положишь оригинал в его письменный стол, на дно. Тракман забьет тревогу, ты доложишь ситуацию, скажешь, что Брауде вел себя странно и нервозно. Предложишь проверить стол. Тракман пойдет сам осматривать ящики, если не пойдет, настаивай, чтобы вы пошли вместе. И пусть он сам найдет пропажу. Я думаю, после этого Брауде должны отстранить отдел. Предварительную работу я провел. Тракман и без того на него зол. Договорились?

Петя растерянно кивнул.

— Только поосторожнее, когда будешь прятать в стол приказ. Если застукают, ну мало ли что: объяснишь, что Брауде не сдал оригинал и ты решил посмотреть у него на столе, поскольку за ним идет слава растеряхи и большого неаккуратиста. Все, работаем!

Он зашел к Брауде. Тот пыхтел за заваленным столом, шифруя последние слова.

— Ну что, ты скоро? А то я свои вопросы уже решил, могу отчаливать.

Оригинал приказа лежал у капитана под рукой.

— Еще пять минут, Ефим Львович! Подождете?

— Хорошо.

Синицын зашел к себе, оделся, расчесал усы и стал поджидать Пашу у приемной Тракмана. Вскоре появился запыхавшийся Брауде.

— Все, я освободился! — увидев подполковника, воскликнул Паша.

— Двинули, а то меня один клиент поджидает с известием.

Паша заскочил в приемную, швырнул на стол оригинал приказа и выскочил в коридор, естественно, забыв, что нужно расписаться. Синицын бросил взгляд на Петю, обнял капитана и потащил его к выходу. «Теперь придется с Пашей крепко выпить, чтобы наутро он плохо помнил подробности дня и своего ухода из Военконтроля. Литра водки ему хватит. Запах перегара наутро, а чувствительный к запахам Тракман сразу же это установит, довершит картину профессионального падения капитана. План должен сработать безукоризненно, иначе мне тоже надо уходить в дворники», — вздохнул Ефим Львович.

— Что так тяжело вздыхаете? — задиристо спросил Брауде.

— Да хреново все, Паша. Ну что, ты поймал за руку своего воришку, который у тебя водку разбавляет?

— Пока не до него.

— Ладно, покалякаем о Рейли. Только не на улице же и не на сухую, — заметил Синицын.

— Можно ко мне. Литра хватит?

— Ну это уж кто как пьет. Для иных штафирок и золотник — пол-литра, нам, понюхавшим пороха, и лигр на два захода. Второй я беру на свои. Ты о закус-. кс не забудь! Это важно.

— В закуске мы тоже кое-что понимаем, господин подполковник!

Синицын сразу же почувствовал в Брауде этот гусарский настрой и постарался его не погасить. Первый же тост за фронтовое братство выпили по стакану, но дальше, чтобы не свалить в одночасье капитана, Ефим Львович наливал по пятьдесят, заставляя Пашу есть сало с луком. Сам Синицын на сало не налегал, ибо в сочетании с водкой жир пища неважнецкая, уж лучше потрошки, которые, углядев на рынке, Синицын приготовил с луком, перцем и уксусом, но наперчил так, что желудок Паши для такого злыдня был не приспособлен. И очень хорошо. Потому что тогда он бы не дошел до того состояния, какое требовалось.

На счастье Ефима Львовича, зашла экономка в сопровождении своего кавалера, носатого, с ядовитым лицом пакостника старикашки, которого Синицын тотчас взял в оборот. Он сорвал с груди нательный крестик и громоподобно зарычал:

— Целуй, гад, что водку у барина не разбавлял! Целуй!

Старикашка пал на колени и во всем сознался. Синицын от имени Павла пообещал простить вора, если тот немедля принесет им литр. Кавалер экономки на литр не раскошелился, а вот поллитру все же приволок, за что был прощен. Влив в Брауде два литра — Синицын исхитрился и, налив в одну из бутылок воды, пил ее с тою же гримасою, с какой всегда опрокидывал рюмку, — Ефим Львович ушел в полночь с сознанием полной победы. Паша, не дойдя до дверей, чтобы проводить гостя, рухнул прямо на пороге.