Первый шпион Америки

17

Ксенофон Дмитриевич опоздал на сорок минут. Рейли, знавший его пунктуальность, с некоторым удивлением посмотрел на него и загадочно улыбнулся.

— Спасибо, мистер Пул, за приятную беседу. Разрешите откланяться. — Сидней склонил голову вниз.

— Извини, но мне еще нужно минут десять — пятнадцать переговорить с Девиттом, время у нас есть, — попросил Сида Каламатиано.

— Я тебя подожду во дворе.

Рейли вышел. Оставшись наедине с Пулом, Ксенофон Дмитриевич показал ему донесение агента номер двенадцать. Прочитав бумагу Синицына, Пул пришел в восторг.

— Сообщение от номера двенадцатого надо срочно отправлять! Я возьму это на себя, поскольку у вас впереди деловой визит, но на будущее я хочу попросить вас подготовить из числа ваших агентов двух-трех курьеров, которые смогли бы доставлять в Мурманск такие вот срочные донесения. Это возможно?

— Конечно.

— Вот и прекрасно! Еще раз благодарю за важное известие. И отчасти приятное для меня. Доброго вечера вам с мистером Рейли.

Каламатиано уже двинулся к двери, когда Пул его снова остановил.

— Я хотел спросить у вас: вы хорошо знаете вашего друга Сиднея?

— Вы имеете в виду, знаю ли я, на какую разведку работает господин Региш? — не без иронии уточнил Каламатиано.

— Можно сказать и так.

— Знаю, господин Пул.

— Я это к тому, что хоть мы и союзники, но… — Пул улыбнулся.

— Я понимаю такие вещи.

— Я рад. Желаю хорошо провести вечерок! — Пул сунул в рог сигару и снова стал перечитывать донесение Синицына.

Каламатиано зашел к себе в кабинет, достал из шкафа бутылку виски, чтобы взять ее с собой. Он чувствовал себя скверно. Синицын работал отлично, а он сегодня предал его Ефим Львович человек непредсказуемый. Но с другой стороны, Аглая Николаевна сама жаждет освободиться от этой унизительной опеки и просит помощи. Отказать ей тоже невозможно. В один миг все так перекрутилось, что без потерь ему не выпутаться.

В 16.10 Рейли и Каламатиано вышли из консульства. Моросил мелкий дождь, но по-весеннему теплый и мягкий. Сидней поморщился, раскрыл большой зонт.

— Прошу, сэр, под нашу крышу! — вальяжно предложил Рейли. — Мы не опаздываем? Может быть, взять извозчика?

— Здесь идти полчаса, так что можем не торопиться. Давай пройдемся.

— У тебя все в порядке? — спросил Рейли.

— Да.

— Ты очень напряжен. Дыши глубже. Или нужна помощь?

— С чего ты взял?

— Брось, я знаю тебя не первый год. Выкладывай! Каламатиано помедлил и рассказал о бунте чехословаков. Рейли бы не отвязался, пока не узнал, что с ним стряслось. Он настырный. Сидней, выслушав историю челябинского бунта, остановился.

— Сведения точные?

Каламатиано кивнул.

— Так это хорошо! — непонятно чему обрадовался Рейли. — Это облегчает нашу задачу.

— Какую?

— Как — какую?! Мы же собрались менять большевиков, неужели ты еще не понял?

— Это не наша миссия, Сид.

— А чья? Деникина, Алексеева, Савинкова?

— Возможно.

— Они без нас не справятся, Кен. У большевиков дикая энергия. Дикая! Я незнаком с Лениным, но я чувствую, что все наши политики типа Ллойд-Джорджа, Вильсона, Клемансо ему в подметки не годятся. Красный вождь начинен страшной разрушительной силой. Я бы даже сказал — сатанинской. Может быть, это и есть то самое пришествие Дьявола, которым нас путают священники. Я с ним не встречался, но я это чувствую, поверь мне! Нужны двадцать таких Деникиных и Савинковых, чтобы победить Ленина, Троцкого и им подобных. Вот почему нужна наша помощь, Кен. И не только наша. Настало время не споров, а решительных действий. Если мы это поймем, то победим. Верь мне, я не ошибаюсь.

Они подошли к дому Локкарта в тот момент, когда из подъезда вышли Хикс и Мура. Мария Игнатьевна была в большой широкополой черной шляпе с легкой вуалькой, прикрывающей глаза, и строгом темно-вишневом пальто.

— Вы к нам? — громко удивилась она, точно совсем не знала о их приходе. — Какая жалость! А мы с мистером Хиксом собрались в Большой театр. — Мура бросила любопытный взгляд в сторону Рейли.

— Позвольте представить вам, Мария Игнатьевна, и вам, мистер Хикс, моего друга Сиднея Рейли, — представил его Каламатиано.

— Очень приятно. — Мура подала ему руку для поцелуя, но Рейли пожал ее, и ее улыбка погасла. — Жаль, что нам с Хиксом не удастся принять участие в вашей несомненно интересной беседе.

— Нам тоже жаль, — нахально улыбнулся Рейли.

— Мы не опаздываем, Хикс? — проворковала Мура, не желая больше разговаривать с Сидом.

— Пока нет, но стоит поторопиться. — Хикс приподнял шляпу, прощаясь с гостями и подавая руку Муре.

— До свидания, господа! Я надеюсь, мы еще увидимся, мистер Рейли, а вас, Ксенофон Дмитриевич, я всегда рада видеть! Приходите в любое время, мне надо с вами посекретничать.

— Я обязательно зайду, — пообещал Каламатиано.

— Я тоже надеюсь, что еще увижу вас, — приподняв шляпу, попрощался Рейли, не скрывая своей радости, что сумел досадить светской львице.

Мура и Хикс ушли. Рейли хмыкнул и с усмешкой посмотрел им вслед.

— Мы с Мурой прекрасно знаем друг друга, но она каждый раз делает вид, что знакомится впервые. Я, как видишь, подыгрываю ей, и она готова растерзать меня на части. Забавно, не правда ли? Как ты думаешь, почему она не хочет меня узнавать? — рассмеялся Рейли.

Каламатиано пожал плечами, не желая вдаваться в подробности их обоюдных антипатий, но Сид, насмешливо улыбаясь, держал паузу, и Ксенофон Дмитриевич спросил:

— Может быть, месть?

— Надо же, угадал! — обрадовался Рейли. — Ах, какая женщина! Бойся Муру, мой друг! Она мстительная женщина. Даже я ее побаиваюсь.

Каламатиано не стал расспрашивать, за что ему мстит столь очаровательная дама, но вряд ли это касалось амурных отношений, они оба ценили в своих возлюбленных преданность и покорность, сами оставаясь при этом независимыми и переменчивыми в желаниях.

Локкарт тепло встретил своего соотечественника, провел их сразу в кабинет, где в углу на четыре персоны был накрыт небольшой столик с закусками и запотевшей водкой. Ксенофон прибавил к ней и свою бутылку виски.

— Прошу простить за столь холостяцкий прием, Сидней, и скромный русский стол из картошки, селедки, мясной тушенки, сыра и соленых огурцов, но жизнь в Москве приучает радоваться и такому скромному пиршеству, — улыбнувшись, проговорил Локкарт.

— В России я уже несколько недель, поэтому могу сказать: вы роскошно живете! — польстил Роберту Рейли. — В Петрограде живут гораздо скромнее.

Рейли, не теряя времени, сразу же вкратце объяснил причины своего неожиданного приезда в Россию, заметив, что политическая ситуация в Лондоне резко изменилась. Надежды на то, что политика большевиков переменится, ни у кого больше нет, как нет и доверия к новой власти со стороны не только Англии, но и ее союзников, а значит, вопрос стоит только один: что нужно сделать, чтобы власть большевиков в России не продержалась и до осени.

— И теперь здесь нужны уже не наблюдатели, а люди, способные помочь России обрести прежнее стабильное положение в мире, — продолжил Рейли, — ибо ничего, кроме разрушений, Ленин и его группа приспешников, прибывшие в пломбированном вагоне по указке Людендорфа, принести этой стране не могут. Не нужно быть великим политиком, чтобы не увидеть, как с каждым днем нарастает красный террор, и большевики не успокоятся до тех пор, пока не разрушат все до основания, чтобы потом на голом месте строить свое дикое фанатичное государство. Недаром все фанатики, террористы и разбойники прошлого у них теперь занесены в святые списки и им даже собираются воздвигнуть памятники. Такие кровавые бунтовщики, как Разин и Пугачев, вознесены в герои, а церковь и ее святые отринуты. Впрочем, что тут доказывать, все и без того ясно. Я знаю, что первое время отдельные западные дипломаты заигрывали с новыми вождями, стараясь склонить их на свою сторону. Но время уговоров закончилось. Издалека лучше видится, Роберт, и должен вам сказать, что в Лондоне все настроены воинственно. Не было бы войны, интервенция началась бы сегодня или завтра. Но война вот-вот закончится, никто уже не сомневается в нашей победе, и наша задача теперь помочь тем русским, кто хочет восстановить прежний разумный правопорядок. Я имею в виду генералов Алексеева, Деникина, лидеров оппозиционных партий, любого из них, кто пытается противостоять большевикам. Помочь опять же делом. Деньгами, оружием, продовольствием. Вот зачем я приехал.

Рейли замолчал. Он знал о приятельских отношениях Локкарта с Троцким, Чичериным, о его симпатиях к Ленину, но знал также и то, что многие в Лондоне уже не одобряли его просоветских настроений и требовали отозвать из Москвы. Поэтому Рейли поставил вопрос остро: с кем сегодня бывший генконсул? И что он намерен делать дальше?

— Я разделяю ваши настроения, господин Рейли, — заговорил Роберт. — Первое время мы все здесь очень надеялись на то, что у соратников Ленина хватит ума не разрывать с прежними союзниками, продолжить военные действия, а также сохранить преемственность некоторых государственных институтов, но сейчас уже очевидно, что они в своем стремлении завоевать и упрочить свою власть готовы разрушить и растоптать незыблемые для всего народа символы. Я имею в виду прежде всего православие, без христианской веры трудно представить русского человека и Россию. И с каждым днем они оставляют нам все меньше и меньше симпатий. Все это так. Об этом уже никто не спорит. И все же я бы не стал торопиться объявлять войну большевикам.

— А что вы предлагаете? «Ни мира, ни войны», как выразился Троцкий на переговорах с немцами? — усмехнулся Сидней. — Сидеть здесь и наблюдать, как большевики методично истребляют собственный народ? Как множатся карательные системы? Мне только что показали проект декрета ВЦИК об учреждении Революционного трибунала, где есть коллегия обвинителей, но отсутствует коллегия адвокатов и в приговорах которого смертная казнь станет одним из эффективнейших средств новой власти. Вы будете спокойно наблюдать, как разгорается гражданская война? Как от голода будут умирать дети? Что можно противопоставить всему этому?

— Я не исключаю третьего варианта, когда можно будет достичь согласия и в стране, и между нашими государствами мирным путем, — осторожно проговорил Локкарт, видя, сколь решительно настроен Рейли. — Я собираюсь завтра поехать в Вологду, переговорить с господами послами Френсисом и Нулансом, чтобы окончательно прояснить наши обшие позиции по этому вопросу и выступить тут как бы единым фронтом… Еще не исключена возможность, используя влияние наших стран, добиться от Ленина пересмотра его политической линии.

— Почему же вы до сих пор этого не добились? — сдерживая гнев, спросил Рейли. — Ведь вы имели возможность говорить, беседовать с Лениным один на один. Да что рассуждать о пересмотре всей политической линии, если вы не смогли даже добиться разрыва Брестского договора?!

— Все не так просто…

— На фронте каждый день умирают наши парни, а вы заявляете: все не так просто! — вскипел Сидней. — Им плевать на то, просто вам здесь или сложно! Им нужна помощь русских, они гниют в окопах, а дома жены и матери получают похоронки. Мы же сидим в теплой просторной квартире, пьем водку и философствуем: все не так просто! Да большевикам наплевать на то, что вся Европа воюет! Им наплевать на немцев, англичан, американцев, им, видите ли, срочно потребовалось создать Город Солнца, коммунизм, учредить свою непомерную диктатуру, и больше их ничего не волнует! А мы сидим здесь и умиляемся: ах, какие лихие ребята, ах, какие резвуны! Ишем пути, как бы их уговорить, как спасти их политические амбиции, умиляясь тем, как они гробят собственный народ! Мы не чужие на этой земле, Роберт! Я родился в этой империи, Ксенофон связан материнской пуповиной с Россией, а большевики сегодня предают поруганию наше с ним прошлое, наши корни, пытаясь все сровнять с землей и выстроить свое мифическое государство! Да поезжайте в Африку, в Австралию, черт возьми, стройте там все, что хотите, но не здесь!

Рейли поднялся и заходил по кабинету. Вернувшись к столу, он налил себе водки и залпом выпил, даже не поморщившись. Закусил соленым огурцом. Локкарт с невозмутимым видом отодвинул от себя тарелку, вытер губы салфеткой. Он не ожидал столь яростного обвинительного напора, хоть он и понимал, что той задачи, которую перед ним ставил Ллойд-Джордж, он не выполнил: Россия окончательно вышла из войны и союз с Германией оказался прочным.

— Политика чаще всего строится на обходных путях, Сид, на компромиссах, уступках, на политических декларациях, в конце концов, извините, что говорю прописные истины, — обиженно выговорил он.

— Кому нужны сегодня ваши политические декларации, Роберт? — поморщился Рейли. Он был на тринадцать лет старше Локкарта и мог позволить себе говорить с ним в таком дружелюбно-снисходительном тоне. — Оставьте эти словесные демарши престарелым дипломатическим говорунам. Вы энергичный, деятельный человек и хорошо понимаете, что путем деклараций с большевиками ни о чем не договоришься. И мы вместе, втроем можем сегодня сделать гораздо больше, если начнем действовать, а не приумножать словесные баталии.

— Что вы имеете в виду? — не понял Локкарт, которого задело это презрительное выражение Рейли «дипломатический говорун». Он сам относил себя к дипломатам и считал, что словом можно сделать больше, чем войнами.

— Я имею в виду то, что Кремль сегодня охраняется одним полком латышей. Последним задолжали уже за три месяца, кормят их отвратительно. Они недовольны всем происходящим, как и Брестским договором, в результате которого Латвия оказалась под немцем. Они недовольны политикой Ленина, который стравливает их с русскими. Можно легко подкупить латышей, которые всегда были жадноваты, захватить Кремль и арестовать все красное правительство во главе с Лениным. А без этой верхушки режим не продержится и двух дней. Вы скажете — это утопия, это нереально. А я вам скажу, что все уже просчитано и осуществить такой маневр вполне возможно. Не будет Ленина с Троцким — остальные большевики сами сбегут. Вот это и есть реальный вклад в будущее России.

Рейли налил себе и Каламатиано виски, съел бутерброд, глядя на неподвижное, застывшее лицо Локкарта, который хорошо умел владеть своими эмоциями. «Он внутренне пока не подготовлен даже к самой этой мысли, а не только к конкретным поступкам, — подумал Каламатиано. — Да и вряд ли будет подготовлен вообще».

— Что ж, это звучит хоть и фантастично, но, наверное, выполнимо при определенных условиях, — осторожно проговорил Локкарт. Он не любил авантюры, Каламатиано знал это, но дипломатическая выучка не позволяла ему с ходу отвергать даже самые невероятные предложения собеседника. — Хотя сам план кажется мне несколько абсурдным.

— Абсурдно звучит ваше желание поехать в Вологду и согласовывать общие позиции, — резко заметил Рейли. Его уже раздражал этот холодно-равнодушный тон хозяина дома. — Ради чего согласовывать позиции, ответьте мне, Роберт? Убедиться, что и Нуланс, и Френсис настроены негативно к Ленину? Для этого не надо ездить в Вологду, потому что я знаю отношение Вильсона и Клемансо к новому режиму, а оба посла не могут идти вразрез с официальной точкой зрения своих правительств. Хорошо, согласуете вы свои позиции. Но что вы будете с ними делать? Носить как знак отличия на шее? Декларировать за обедом товарищу Троцкому? Я скажу то, с чего начал: пора из наблюдателей превращаться в людей деятельных. Если мы с вами по эту сторону баррикады, то давайте за эту сторону и воевать. Не хочется, надо так и сказать: не хочется, не могу, не умею. А писать рапорты и донесения любой журналистишка может и сделает это грамотнее нас с вами.

Локкарт нахмурился и, высоко вскинув голову, холодно взглянул на Рейли. В такие минуты у него неожиданно обнаруживался природный аристократизм, который не позволял ему вступать в полемику с людьми ниже своего звания. Все же Локкарт, пусть и не имея дипломатических полномочий на этот день, выполнял личное задание премьер-министра, а Рейли примчался сюда по приказу разведки. Но проницательный Роберт прекрасно осознавал и то, как быстро меняются настроения в лондонском кабинете министров. Бальфур ясно давал ему понять это в своих ответных телеграммах.

— Я, возможно, был резок в своих оценках, прошу меня простить за некоторый наступательный тон, — почувствовав обиду хозяина, примирительно произнес Рейли. — Я хорошо знаю, сколь важна дипломатическая работа, когда существуют нормальные межгосударственные отношения. Но сейчас идет война, Бобби! И между нашими странами нет дипломатических отношений. Что в таком случае должен делать дипломат? Он собирает чемодан и отправляется домой. Но вы, Роберт, сейчас не наделены дипломатическими полномочиями. Вы здесь в роли частного лица. Вам дорога эта страна и этот народ? Вы хотите ему помочь? Значит, нужно действовать. Что же еще-то?! Скажи, Кен, быть может, я не прав?..

— Я согласен с тобой, — без промедления ответил Каламатиано.