Первый шпион Америки

22

Из донесения Каламатиано в Госдепартамент Соединенных Штатов Америки: «20 июня несколькими выстрелами с близкого расстояния был убит комиссар по делам печати, пропаганды и агитации Петрограда двадцатисемилетний Моисей Володарский. Стрелял боевик, правый эсер Сергеев, скрывшийся с места преступления и до сих пор еще не пойманный властями. Лениным в Москве был поднят вопрос о красном мщении. Смерть любого члена партии должна быть оплачена кровью врагов. Приводим дословный текст телеграммы Ленина Григорию Зиновьеву, председателю Петросовета и члену ЦК партии большевиков, чтобы вы могли уяснить себе, как Ленин относится к террору против своего народа. Нам думается, что данный документ красноречиво раскрывает ту политическую линию, которая становится главной для правительства большевиков.

«Петроград. Г. Зиновьеву. Также Лашевичу и другим членам ЦК. 26 июня 1918 года.

Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что Вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали.

Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не-воз-мож-но!

Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, особенно в Питере, пример коего решает.

Привет! Ленин».

Стремление высших властей «поощрять энергию и массовидность террора» становится все более заметным».

26 июня агент № 11, работавший на Каламатиано, побывал на тайном заседании руководящего совета антибольшевистской организации «Правый центр», проходившем на одной из конспиративных квартир.

Из отчета агента № 11: «На встрече, состоявшейся 26 июня, было твердо решено взяться в Москве за главное, то есть сбросить большевиков. Но военной организации в Центре нет, хотя выделены средства на закупку оружия. Князь Евгений Трубецкой доложил о переговорах с представителем французской военной миссии. Французы готовы передать Центру более 700 тысяч рублей для создания боевых групп, но просят всю деятельность Центра согласовывать с ними. Начались споры. Деньги иметь хочется, а подчиняться французам не очень. Потратили на обсуждение этого вопроса почти сорок минут и решили, что обойдутся без французов. Денег у них достаточно и без французов. Было предоставлено слово человеку в военной шинели. Кто это — никто не знал. Его представили как Союзника. Он говорил по-русски довольно чисто, без акцента, но фразы строил по заученным канонам: подлежащее — сказуемое, из чего можно сделать вывод, что выступавший не обязательно русский. Он сказал, что в первой декаде июля ожидается мощное выступление ряда организаций против Советской власти с целью ее свержения, и попросил присоединиться к этой акции.

— Если мы объединимся и нанесем удар объединенными силами, то уже в середине июля Россия возродится и сбросит большевистское ярмо. А это, насколько я знаю, цель и вашего Центра. Союзные государства помогут новому правительству на первых порах».

Еще более подробную справку Каламатиано составил по другой антибольшевистской организации, «Союзу возрождения России», возглавляемому Щепкиным и Мельгуновым. Ксенофон Дмитриевич лично познакомился с бывшим членом кадетской партии Николаем Николаевичем Щепкиным, который вместе с Мельгуновым руководил московской организацией «Союза».

«Николай Щепкин — внук известного русского актера Михаила Щепкина, первоначально входил в «Партию народной свободы», которая держалась лояльно к Советской власти. Но в мае на открытом клубном вечере большинство членов партии было арестовано чекистами, и до сих пор судьба их неизвестна. Всякие иллюзии были развеяны, и для Щепкина стало понятным, что единственный способ возродить Россию — это свергнуть режим большевиков. В данное время Щепкин создает Добровольческую армию Московского района, которая ставит своей целью при приближении армии Деникина к Москве поднять восстание в двух секторах: Лефортовском и Пресненско-Сущевско-Марьинском. Отсюда начать продвижение к Кремлю, замкнув центр по трамвайному кольцу «Б». К созданию армии привлекаются опытные боевые офицеры, покупается оружие.

Из воззваний Добровольческой армии:

«Красноармейцы и матросы! Вас насильно мобилизовали для того, чтобы вы усмиряли и расстреливали своих же отцов и братьев.

Вас беспрестанно обманывают, говоря и внушая вам, что Советская власть сильна; вы сами на себе чувствуете положение Советской власти — вы голодны, ибо вас нечем кормить, вы раздеты, так как вас не во что ни обуть, ни одеть; вас заставляют драться против вашего желания, да еще и дают мало патронов, так как патронов далеко не столько, сколько нужно; лошадей нет, а которые есть, те дохнут с голоду; обоза нет, и вы принуждены отбирать у своих же подводы; железные дороги настолько плохо работают, что продовольствие и другие запасы подвозятся с величайшим трудом и с каждым днем и даже часом все меньше и меньше. На что надеются коммунисты, опираясь на вас? Им не на что больше надеяться. Вес, что они теперь могут, — это, пользуясь вами как орудием, защищаясь вашей кровью и бросая вас насильно на фронт, возможно дольше продержаться у власти только для своих личных и партийных интересов. Красноармейцы и матросы! Вы сразу можете от этого освободиться и вернуться домой к мирному труду. Присоединяйтесь к Добровольческой армии с лозунгами: «Долой кровавых коммунистов! Долой гражданскую войну!»

Пул, прочитав эти воззвания, а они были написаны к каждой категории населения, тяжело вздохнул и задумался.

— Вы хорошо поработали, Ксенофон. Это интересные материалы, — сказал он. — Тут есть над чем поломать голову. «Боритесь все под своими лозунгами за одну общую цель — избавление своей страны от чуждого нам, русским, интернационального засилья», — цитируя, пробормотал он вслух и посмотрел на Каламатиано. — Не очень приятный национальный душок в этом все же есть. Как вы считаете?

— Сейчас, чтобы сплотить антибольшевистские силы, он необходим, — произнес Каламатиано. — Тут важно другое: в этих воззваниях та самая правда, которую большевики всеми силами пытаются скрыть. Пусть написано коряво, так даже лучше, воззвания рассчитаны на простого человека, написаны эмоционально, от души, и это самое главное. Вот, к примеру, воззвание к обывателю: «Вы вертитесь в своей нужде как белка в колесе — городским пайком не прожить, ибо ничего не дают, жалованья не хватает, так как все безумно дорожает, и вам предстоит голодная и холодная зима…» Что, разве не так? — в глазах у Ксенофона вспыхнули яркие искорки.

— У меня создастся ощущение, что вы помогали составлять эти воззвания, — усмехнулся Пул, раскурив сигару. — Мне думается, что вам не стоит столь часто встречаться с этим Щепкиным. Я верю, он милый, интеллигентный человек, но наша задача не участвовать в каком-либо антибольшевистском движении, не помогать ему развиваться, а сбор информации, чтобы администрация президента имела полную картину происходящего в России, и должен сказать, что я не ошибся, предложив именно вам возглавить руководство Бюро…

— А что, были сомнения? — улыбнулся Каламатиано.

— А как же! Не только сомнения, но активные возражения.

— Мэдрин возражал?

— Нет. Благодаря Мэдрину вас и утвердили. Френсис возражал. Кстати, знаете, кого он активно предлагал вместо вас? — Пул хитро прищурился. — Робинса!

— Но Рей мне все время внушал, что Френсис его главный враг и что его высылают из России лишь потому, что он в контрах с послом, который требует его срочной замены, — удивился Каламатиано.

— Рей и Дэвид всегда были друзьями. А вводить собеседника в заблуждение излюбленный прием того и другого. Они оба обожают интриги, я сам недавно узнал об этом. И Френсис активно уговаривал Робинса, но тот почему-то не захотел. И тогда Саммерс стал активно поддерживать вас. Мэдрин пользовался большим авторитетом у Вильсона, и все это знали. Френсису пришлось уступить. — Девитт пососал сигару, выпустив колечки дыма. — Я теперь понимаю почему. Он хотел стать губернатором Камчатки. Ида. Кстати, его идея, чтобы взять у Ленина Камчатку в концессию на десять лет, не прошла. Это означало бы автоматически признать власть большевиков, а сие пока невозможно, как сами понимаете. Так что Рей тут проиграл. Я говорю об этом без всякой радости. Рей вообще-то мне симпатичен. И сама идея концессии интересна… — Пул взглянул на Каламатиано, точно знал о их договоренности вместе работать на Камчатке. — А со Щепкиным я вам советую всякие контакты прекратить. Нам только не хватало, чтобы вас арестовали по обвинению в причастности к этой организации. Эти воззвания вполне тянут на смертную казнь. — Девитт улыбнулся: — А у вас маленький сын, об этом не стоит забывать.

Ксенофон Дмитриевич вспомнил разговор с Локкартом после его возвращения в Москву. Он высказал тогда эту же мысль. С тех пор они не виделись. Интересно, что он поделывает? И как поживает Мура, неожиданно воспылавшая странной симпатией к большевикам? Надо ему позвонить, тем более что Рейли прислал для передачи Локкарту краткую записочку. Каламатиано ее не раскрывал и не знал, о чем пишет Рейли, хотя это был всего лишь сложенный вдвое листок, зашитый под подкладку плаща. Возможно, Сид надеялся, что Ксенофон Дмитриевич познакомится с содержанием записки. Но поскольку курьер на словах ничего не сказал об этом, то Каламатиано не решился прочитать ее.

Он позвонил Локкарту, но Хикс, поднявший трубку, сообщил, что господин консул уехал по делам и вернется не раньше шести вечера.

Локкарт ехал на конспиративную квартиру, расположенную близ Трубно!! площади. О ней не знали ни Хикс, ни Мура. Хоть Роберт и исключал слежку за собой, но сейчас лучше было перестраховаться, и он, выйдя за пару кварталов до дома, где находилась его тайная квартира, пошел к ней пешком, внимательно посматривая по сторонам: нет ли за ним хвоста. В руках у него был пузатый саквояж, довольно тяжелый, набитый консервами и двумя хорошими бутылками виски.

Так и не обнаружив слежки, Локкарт вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и своим ключом открыл дверь.

— Это я, Александр Федорович, Роман Романович, — объявил он, прежде чем войти в полутемную комнату, в которой оба окна были занавешены тяжелыми портьерами. Человек, который здесь скрывался, звал Локкарта почему-то Роман Романович. Роберт не возражал.

Навстречу Локкарту вышел человек ниже его ростом, с небольшой рыжеватой бородой и в старом военном френче без погон. Они поздоровались.

— Как самочувствие, Александр Федорович? — спросил Локкарт.

— Вполне сносное. Читал «Анну Каренину» Толстого, и несколько раз к горлу подкатывал комок. Ту, толстовскую Россию мы потеряли навсегда!

— Не спешите с выводами, господин Керенский, — загадочно улыбнулся Локкарт, вытаскивая продукгы из саквояжа. — Вы, наверное, проголодались?

— Нет-нет! Ваших запасов здесь хватит на дюжину таких узников, как я! А почему вы сказали, чтобы я не спешил с выводами? — спросил Керенский, рассматривая красочные этикетки на банках с тушенкой. Борода ему шла, делая его круглое лицо интересным и даже значительным. — Есть новости от Деникина? Что с его наступлением на Царицын? Взял он его?

— Пока нет. Ноу меня есть новости от Савинкова: он планирует 6–8 июля поднять восстание в Москве, Ярославле, Рыбинске и еще в нескольких по соседству городах. Низложить большевиков и не откладывая начать выборы в Учредительное собрание. Партия левых эсеров вошла с ним в соглашение по этому вопросу, — объявил Локкарт. — На первых порах они тоже войдут в правительство, поскольку стоят за продолжение войны с Германией, за раздачу земли крестьянам, есть точки соприкосновения и по другим вопросам. На первом этапе такой союз необходим. Но вряд ли левые эсеры получат в собрании и в правительстве большинство. Постепенно они как партия должны или самораспуститься, или перейти на другую, более умеренную в политическом отношении платформу. Вот такие новости, Александр Федорович. Может быть, воздержитесь с отъездом?..

Керенский ничего не ответил, заложил руку за борт френча и с суровым выражением лица отошел к окну. Шторы были уже раздвинуты, и большая полоса солнечного света заливала широкую гостиную с овальным столом посредине и шестью мягкими стульями, сделанными из того же красно-коричневого дерева. На стене висел широкий ковер, подле которого стоял диван с изогнутой спинкой и два кресла по бокам. Одна двухстворчатая дверь вела в библиотеку, а другая в спальню.

Локкарт, так и не дождавшись ответа, достал из саквояжа принесенные бумаги, выложил их на стол.

— Вот ваш паспорт на имя Любомира Драгановича. Вы серб, возвращаетесь из плена. Вот справка о том, что два с половиной года вы пробыли в лагере для военнопленных под Казанью. Вот письмо к генералу Пуллю в Архангельск. С письмом поаккуратнее, сами понимаете…

Локкарт оставил документы на столе, сел в кресло. Керенский подошел к столу, взглянул на паспорт, свою фотографию с бородой, справку из лагеря, прочитал письмо, адресованное Локкартом генералу, спрятал бумаги в карман.

— Разрешите вас угостить, Роман Романович, стаканчиком доброго виски! — улыбнулся Керенский, наполнив наполовину хрустальные бокалы. — Я надеюсь, что в будущем у меня найдется время и возможности, чтобы отблагодарить вас по достоинству за все ваши нынешние хлопоты!

Александр Федорович подал бокал Локкарту, оставшись стоять посредине гостиной.

— Так вы все же решились ехать? — снова спросил Роберт. — Не верите мне.

— Я вернусь из преисподней, если то, о чем вы говорите, произойдет, — пригубив виски, почти шепотом, как клятву, произнес Керенский, напряженно глядя в одну точку. — Но слишком трудно разочаровываться.

Ему было тридцать семь лет, но выглядел он сейчас даже старше Рейли. Локкарт познакомился с Керенским сразу же после Февральской революции. Он приехал в Петроград, и Джордж Бьюкенен познакомил его с новым министром юстиции во Временном правительстве. Мягкий, улыбчивый, круглолицый, он выглядел тридцатилетним юноше!! случайно попавшим в круг седобородых министров-капиталистов.

— Член партии социал-революционеров, — представился он, подавая руку английскому послу, и Бьюкенен вздрогнул, когда Локкарт ему это перевел.

Заметив эту реакцию Джорджа, Керенский улыбнулся и добавил: — К большевикам это не имеет отношения. Это другая партия. Выгодная во всех отношениях.

Он еще хотел всем понравиться. Шутил, сыпал остротами, но уже тогда чувствовал свое превосходство и говорил как бы от всего правительства. И он своего добился. Проделав путь от министра юстиции в скромном военном френче до главнокомандующего. К вершине власти. Чтобы потом тайно сбежать, переодеться в матросский бушлат с короткими рукавами, коричневые штиблеты, бескозырку, а глаза закрыть большими шоферскими очками. В таком костюме никто не узнал бывшего премьер-министра, который тихо исчез из Пулкова, долго отсиживался в глубинке, пока не нашел приют в секретной квартире Локкарта, дрожа от каждого шороха и надеясь на милость бывшего московского генконсула.

— Когда вы собираетесь ехать? — спросил Роберт.

— Завтра, учитывая то, что вы мне сказали. Надо успеть до этой заварушки.

— Вы не верите в успех?

— Не верю, — помолчав, произнес Керенский.

— Почему?

Он тяжелым взглядом обвел комнату, допил виски, поморщился, потер кончиками пальцев виски.

— Это трудно объяснить. Я знаю Савинкова и большевиков. Он ничего не может. Он истерик. Трус, баба. Наполеон в юбке! Это не фигура… Если б кто-нибудь другой. Неон. Нет лидера, вождя.

— А вы?

— Я пока нет. Мне надо выбраться отсюда, отдохнуть А там посмотрим. — Керенский отер рукой лицо. — Нужен такой, как вы. Спокойный, хладнокровный, уверенный в себе. Ничего не страшащийся. Другой, который бы смог противостоять ему… Мы ведь учились в одной гимназии. Мой отец учил его. Мы даже родились в один день, 22 апреля. Только я на одиннадцать лет позже. Цифра одиннадцать тоже роковая: две единицы. Я его чувствую. Сила и страсть. Ненависть и одержимость. Надо искать того, кто бы смог противостоять ему. Если вы найдете такого человека, то не задумываясь делайте на него ставку… А моя роль уже сыграна. Мое место за сценой. Пора разгримировываться. — Он помолчал. — Ключ я оставлю соседке, как мы и договаривались. Вы не обидитесь, если я возьму кое-что из продуктов на дорогу?

— Берите все, у меня есть продукты, обменяете их в дороге. Это лучшая валюта в этой стране!

— Нет-нет, я возьму только самое необходимое. Спасибо! — Он неожиданно по-христиански отдал глубокий поклон Локкарту. — Дай вам Бог удачи в ваших делах.

Локкарт подошел к нему. Керенский пожал ему руку, с грустной полуулыбкой взглянув в глаза.