Первый шпион Америки

19

На следующий день Рейли неожиданно уехал в Петроград. Еще накануне вечером они договорились вместе навестить Трестара и Кржижановского, чтобы поговорить о деньгах. Каламатиано созвонился с ними. Он не стал Рейли рассказывать, что Трестар уже почти два месяца работал на его Бюро и с радостью окажет им любую помощь, чтобы укоротить дни большевиков, которых он ненавидел. Кржижановский в этом плане был осторожнее, но если банк Комбера-Хиггса даст гарантии, то под ними подпишется и Кржижановский. Ксенофон Дмитриевич рассчитывал, что к концу недели у них появятся миллионы рублей и можно будет связываться с латышами. Каламатиано через Фрайда, который был одно время прикомандирован к латышской стрелковой дивизии в качестве инспектора, узнал о настроениях среди латышей в кремлевском полку. Денег им по-прежнему не платили, кормили еще хуже, а комиссары только тем и занимались, что уговаривали солдат не поднимать бунт, подождать еще немного, обещая выправить положение и с деньгами, и с продпайком. Момент для подготовки и орга-низании восстания был удобный. Ксенофон Дмитриевич даже договорился с женой, что она на некоторое время уедет в Швецию и поживет с сыном там, а когда все закончится, сразу же вернется. Но утром примчался Сашка Фрайд и объявил, что Рейли срочно уезжает в Петроград.

Они встретились на Николаевском вокзале. Рейли пытался отшучиваться, уверяя, что срочный отъезд связан с личными проблемами, но через неделю он обязательно вернется и они завершат те дела, что задумали. Но за шутливыми интонациями проступала нервозность, он слегка пританцовывал, стоя на перроне рядом с вагоном, и не мог дождаться сигнала к отправлению. Каламатиано не стал допытываться до истинных причин столь неожиданного отъезда. Обычно Сид всегда сам проговаривался, его распирало от собственных побед, как в случае с Караханом, а после встречи с Петерсом он сказал определенно:

— Теперь у нас в Чека есть свой человек, — и победно дотронулся до кончика носа.

Ксенофон никогда не расспрашивал, как ему это удалось, он мог лишь догадываться, что для слома Петерса, к примеру, потребовался компромат, лишь он мог заставить несгибаемого чекиста сотрудничать с английской разведкой.

Конечно, Сид был великим профессионалом, но он никак не походил на тот классический тип разведчика, с кого можно было бы писать канон. Джордж Хилл — другое дело. Выдержанный, общительный, умеющий блестяще играть разные роли, следящий за своей речью, не имеющий душевных слабостей, которые могли повредить его работе и скомпрометировать его имя. Он великолепно знал русский язык, не только общелитературный, но разговорный, уличный сленг, умел акать по-московски и лузгать семечки с такой ловкостью, что любой приказчик позавидует. У него была настоящая актерская память. Увидев забавные жесты, чью-то походку, услышав речевые интонации на улице, он мог мгновенно их воспроизвести и впоследствии ими легко пользоваться. Рейли же по-русски говорил с акцентом, и, несмотря на долгие годы жизни в России, словарный запас его был невелик. Сид любил выпить и порой не знал меры, не говоря уже о его слабости к женскому полу. Он обожал рискованные авантюры, был болтлив и жаден до денег. Разве таким бывает шпион? И в то же время он мог считаться первоклассным разведчиком, ибо его недостатки с лихвой искупались бешеным напором, неуемной энергией и умением придумывать, находить неожиданные ходы.

Проводив Рейли, Ксенофон вернулся домой и заставил жену распаковывать чемоданы. Теперь Швеция могла и подождать. Во всяком случае еще пару недель.

Каламатиано доносил своему правительству, что командный состав Красной Армии на три четверти укомплектован бывшими кадровыми офицерами царской армии. Почти пятьдесят тысяч человек. В своей основе это окопные офицеры, прошедшие фронт и дававшие присягу на верность царю и Отечеству. Чтобы контролировать эту огромную армию старых военспецов, как их теперь называли, Троцкий учредил институт комиссаров. У каждого военспеца должен был быть свой красный комиссар из большевиков, и любой приказ по армии, полку, отряду был недействителен без его подписи. Ленин, разрешивший поначалу Троцкому использовать в Красной Армии старых царских офицеров, узнав о таком количестве набранных наркомвоенмором военспецов, пришел в ужас. Он вызвал к себе наркомвоенмора и устроил ему взбучку. Тогда Троцкий заявил, что снимает с себя полномочия военного министра. Это была излюбленная тактика Льва Давидовича в отношениях с Лениным: чуть что — грозит ультиматумами об отставке. Красный вождь, несмотря на истеричный подчас характер Троцкого, очень любил своего соратника по партии и высоко ценил его организаторский талант. Пусть и из старых пока кадров, но армия уже есть и весьма неплохо себя показала в первых боях с чехословаками на средней Волге и с Деникиным чуть южнее, в районе Царицына. А других командиров пока нет. Не ставить же неграмотных солдат руководить полками лишь по той причине, что они вступили в партию большевиков? Кстати, многие низшие офицеры тоже стали партийцами. Не прошло и получаса, как Троцкому удалось убедить Ленина в правильности выбранной наркомвоенмором страте гии.

— Да это же ваша была идея, Владимир Ильич, — воскликнул наконец Троцкий. — Я лишь воплотил ее в жизнь.

Ленин, еще пять минут назад требовавший вычистить из Красной Армии половину набранных Троцким военспецов, задумался и вдруг энергично стукнул кулачком по столу.

— А что, давайте рискнем и не дадим Сталину с Ворошиловым свернуть нас с выбранного пути! — решительно проговорил Владимир Ильич.

— Вон откуда ветер дуст! — усмехнулся Троцкий.

— Вот почитай, — Ленин протянул Троцкому телеграмму Сталина, в которой тот писал о саботаже царских офицеров и требовании назначить Ворошилова командующим царицынской группировкой.

— А почему он обращается к вам, а не ко мне?! — рассердился Троцкий. — И все, что написано здесь, полная чепуха!

— Мы не можем не доверять Сталину, он наш старый товарищ по партии, — возразил Ленин. — Поэтому я предлагаю соломоново решение: пусть Ворошилов командует под Царицыном, но считать инициативу Троцкого по широкому привлечению старых военспецов своевременной и необходимой партии на данное время, пока мы не вырастим свои кадры. Когда будут свои, мы легко произведем замену. Договорились, Лев Давыдыч?

— Я бы этому Ворошилову коров пасти не доверил! — глухо проворчал Троцкий, но Ленин не стал с ним спорить, считая разговор на этом этапе законченным.

Каламатиано узнал о разговоре и военспецах от Синицына и, обрабатывая его донесение, просил обратить внимание на фигуру Сталина, который пока держится в тени и на первых кремлевских ролях не блистает, но, судя по отношению к нему Ленина, можно предположить, что вскоре эта фигура о себе заявит, если, конечно, режим сохранится.

Спустя неделю вернулся из Вологды Локкарт и тотчас пригласил Каламатиано к себе. Еще при первой встрече Рейли договорился с ним, что связь они будут держать через Бюро Ксенофона, у которого уже имелись свои агенты в Петрограде.

29 мая чекисты накрыли одну из конспиративных квартир контрреволюционеров в Малом Левшинском переулке. Было арестовано 13 человек. Тогда еще никто не знал, что опергруппа взяла участников самой крупной антисоветской организации. Через два часа допросов в руках Дзержинского и Петерса имелось более шестидесяти адресов. К утру 30 мая было арестовано около 100 заговорщиков. Все они принадлежали к военной организации Савинкова «Союз защиты родины и свободы».

Каламатиано узнал об этом 31 мая от Фрайда. К тому времени чекисты уже знали не только о казанской военной организации, но и о других, расположенных в 22 российских городах. Лишь в одной Казани было законспирировано 500 членов «Союза». Перед отъездом в Петроград Рейли рассказал Ксе-нофону о его существовании. Многие из заговорщиков служили в разных частях Московского военного округа и гарантировали, что смогут поднять несколько полков против большевиков и нейтрализовать остальные, если переворот удастся. Может быть, Сид узнал о будущих арестах и помчался в северную столицу, чтобы предупредить членов петроградского «Союза»? Скорее всего, так оно и получилось. Только как он сумел узнать об этом заранее? Через Петерса?

— Мы все должны сделать до 4 июля, на этот день у Ленина назначено открытие пятого Всероссийского съезда Советов, а мы откроем свой, гражданский, Учредительный! — улыбнувшись, сказал на прощание Рейли. — И преподнесем подарок Якову Михайловичу Свердлову, у него день рожденья 4 июля.

Но теперь до 4 июля они вряд ли успеют. Успеть бы к концу лета.

Ксенофон Дмитриевич и до арестов членов са-винковского «Союза» знал, что нереально за такой короткий срок подготовить переворот, и даже попросил Сида об этих сроках больше никому не говорить.

У них пока не было ни денег, ни выхода на латышский кремлевский полк, который хотел подкупить Рейли, ни четкого плана действий.

Локкарт вернулся из Вологды окрыленный и совершенно переменившийся. Он уже больше не говорил ни о каком поиске компромиссов с большевиками, ни о попытках договориться с ними относительно открытия Восточного фронта. Он стоял за идею решительной интервенции и немедленного свержения большевистской верхушки.

Мура, впервые услышав от него столь воинственные заявления, пришла в замешательство.

— Об этом уже решено в кабинете Ллойд-Джорджа? — удивленно спросила она, когда Локкарт и Каламатиано после короткого разговора в кабинете сели вместе с ней и Хиксом за обеденный стол.

— Европа пока воюет, и ей не до этих вопросов, но мы с Нулансом и Френсисом твердо решили, что другого пути у нас нет, — приступая к еде, заявил Локкарт. — Время дипломатических переговоров закончилось, надо это ясно себе уяснить. Ленину уже не разорвать русско-немецкий союз, а Германия для нас военный противник, враг, и все, кто выступает сегодня на ее стороне, такие же враги. Моя совесть в этом отношении чиста. Я сделал все, чтобы не доводить ситуацию до открытого столкновения и помирить большевиков со старыми союзниками. Но они сами этого не захотели. Кроме того, гражданская война уже началась. Идут тяжелые бои на Волге между Деникиным и войсками Троцкого. Чехи захватили Челябинск и ряд городов на Волге. Комитет в поддержку Учредительного собрания, созданный правыми эсерами в Самаре, организовал собственную армию в тридцать тысяч штыков. В Оренбурге власть взял атаман Дутов, и всем нам пора выбирать, с кем мы и по какую сторону. А здесь иного выбора нет. Большевики уничтожают Россию, и если мне и Ксенофону что-то дорого еще в этой стране, мы обязаны это спасти от варварского уничтожения. Я думаю, как и тебе, Мура.

Хикс почему-то кисло улыбнулся и с любопытством посмотрел на Марию Игнатьевну.

— Я что-то не так сказал? — заметив эту улыбку, удивился Локкарт.

— Мы с Марией Игнатьевной как раз совсем недавно говорили на эту тему, — пояснил Хикс.

— И о чем же вы говорили, если не секрет?

Хикс молчал, ожидая, что Мура сама ответит на этот вопрос. Но и Мария Игнатьевна молчала.

— Это что, большая тайна? — не понял Роберт.

— Мы, по-моему, уже достаточно обсуждали эту проблему, — наконец произнесла Мура. — Я не вижу смысла затевать новую дискуссию.

— Я помню наш разговор. — Роберт улыбнулся, давая понять, что настроен миролюбиво. — Мы говорили, что время династии Романовых прошло, что Временное правительство также доказало свою неспособность управлять страной и надо спокойно посмотреть, как большевики поведут российский корабль в этом море смуты. Если хватит у них силы и решимости восстановить порядок и создать лучшие предпосылки для развития этого многонационального государства, то честь им и хвала. Так, по-моему?

— Примерно так, — согласилась Мура. — Но еще года не прошло, как переменилась власть, а мы уже кричим: все, давайте их прогонять, они нам не нравятся. Я помню твои слова, Роберт: любая власть плоха и любая хороша, но глуп тот, кто пытается подогнать ее под себя. Большевики вышли из войны и правильно сделали. Они пытаются дать равные права всем сословиям. Что в этом плохого? Они борются с врагами. Это естественно для любой власти. Да, они заключили союз с Германией. Но они не участвуют в войне на стороне Германии, против Англии и Франции, они только не хотят воевать. Это их право. Они готовы заключить мир со всеми странами. Ведь ничего не изменилось, Бобби! Но почему-то именно теперь, когда против них ополчились все, ты вдруг решил примкнуть к их врагам, когда Ленин и его соратники нуждаются в помощи! Ты же сам, Роберт, приходил после встреч с Лениным, Троцким, Чичериным и восторженно говорил об этих людях, об их уме, образованности, масштабе мышления. Что изменилось за это время с Лениным и Троцким? Ничего! Но приехал господин Рейли и все взбаламутил. Он решил, что надо эту власть уничтожить. И ты, Роберт, имея свою точку зрения, мгновенно переменил ее в угоду Рейли. Да кто он такой?! Ничтожный еврей-полячишка, торгующий своими убеждениями, альфонс и гнусный развратник, хамелеон, авантюрист, хам, нарцисс, иуда!.. — Мура даже побагровела от этого внезапно охватившего ее приступа ненависти. — Я прошу прощения, Ксенофон Дмитриевич, за эти слова, сказанные в вашем присутствии, возможно, они вам неприятны, но я, уважая вас, никак не могу уважать вашего друга, если он таковым для вас является. Я слишком хорошо его знаю и имею право на такое мнение.

Роберт, не доев фасолевого супа, вытер губы салфеткой и отодвинул тарелку. Он никак не ожидал от Муры столь резкой отповеди. Обычно она не вмешивалась в его дела и старалась не вступать с ним в споры из-за его политических пристрастии, кои вообще никогда не декларировала. А тут целый демарш, да еще какой. Даже Хикс присмирел, ожидая бури и не поднимая головы от тарелки, торопясь доесть суп.

Несколько секунд длилась пауза. Локкарт налил себе рюмку водки, предложил Хиксу и Каламатиано, но оба отказались. Локкарт выпил, закусил грибком.

— Я уверена, если б Рей Робинс сейчас сидел за этим столом, он бы меня непременно поддержал, — проговорила в наступившей тишине Мура.

— Я хочу заметить, что господин Рейли совершенно непричастен к перемене моего мнения, и не понимаю, из чего ты сделала такой вывод, — заговорил Локкарт. — Я был в Вологде и вел переговоры с французским и американским послами, которые представляют на сегодня наших союзников. Но я приехал туда уже с этим созревшим во мне решением переменить свою точку зрения на происходящее в России. Сложилась она не сразу, а на протяжении длительного времени, и толчком к этому послужила та кровавая бойня, которую устроили большевики в ночь на двенадцатое апреля, обезглавив анархистские центры. И далее я видел, сколь беспринципно ведут себя большевистские лидеры, говоря одно, а на деле поступая совсем наоборот. И я понял, что вся их власть держится на лжи, на демагогии, на желании построить откровенно феодально-тираническое государство, где все блага будут делиться лишь между маленькой кучкой вождей. Они хоть и декларируют, что строят пролетарскую республику, но им точно так же наплевать и на рабочих, которых они держат на пайках с гнилой селедкой. Вот что я увидел, осознал и что заставило меня добровольно, без всякого принуждения со стороны, давления господина Рейли переменить свою позицию. И я не вижу в этом ничего предосудительного. Больше того, я узнал, что точно так же думают послы союзнических держав и мое правительство, интересы которого я представляю в Москве. Еще раз повторю, что это произошло не вдруг, не сразу, а постепенно. Я, быть может, был последним, кто еще пытался помирить новую власть с Европой. Но сейчас и я понимаю, что это бессмысленно, как бессмысленно подчас убеждать варвара соблюдать христианские заповеди. Он их не понимает и не хочет понимать. Но чтобы спасти других от его карающего меча, надо выступить против него. Я понятно объясняю свою позицию?

Локкарт почему-то при этом посмотрел на Хикса, и тот согласно закивал головой.

— Там гречневая каша с тушенкой, я пойду ее разогрею, а то она, наверное, остыла, — поднимаясь, растерянно пробормотал он. — Давайте я унесу на кухню грязную посуду…

Все передали ему тарелки из-под супа, и Хикс удалился.

— Ксенофон Дмитриевич, я понятно изложил свою позицию? — снова спросил Локкарт.

— Вполне, — ответил Каламатиано. — Я могу сказать, что со мной произошла аналогичная метаморфоза, и это случилось не под воздействием другого, более авторитетного мнения, а как-то само собой, из будничного внешнего наблюдения за происходящими событиями, поэтому не нахожу в этом Hirqcro удивительного для себя.

— Извини, Мура, но, думаю, и Робинс скорее поддержал бы нас с Ксенофоном Дмитриевичем, нежели тебя. Мне кажется, что твое нынешнее мнение большей частью сформировалось под влиянием моих прежних восторгов в адрес Ленина и его клики, когда я приходил и много тебе рассказывал об этих встречах, а своих сомнений и колебаний я не объяснял. — Локкарт ласково улыбнулся, точно понял причину их разногласий. — Вот и получилось, что я незаметно для тебя переменился, а ты осталась еще на прежних позициях. Разве не так?

— Совсем не так. Я, как и Ксенофон Дмитриевич, свои глаза имею и свою голову, и свои суждения выдвигать могу. А кроме этого тоже с разными людьми разговариваю, далеко не последними среди новой власти, — проговорила она.

Каламатиано обратил внимание на ее фразу относительно далеко «не последних людей среди новой власти» и подумал: а кто это может быть, если не Троцкий и Ленин? Кто еще среди первых? Свердлов, Дзержинский?

— А что касается Рейли, то, возможно, здесь сказалась лишь моя личная неприязнь и больше ничего. Хотя знаю, что он, несмотря на все свои недостатки, обладает очень сильной магнетической волей, устоять против которой сложно. Может быть, я чаще вижу людей, влюбленных в революцию, и это тоже оказывает на меня свое воздействие. Я не хочу сейчас продолжать этот спор, и вполне может случиться так, что я разочаруюсь в этой революции. Женщине это тоже свойственно…

Мура улыбнулась, показывая, что готова к примирению, но Локкарт этого жеста не принял, сохраняя мрачную мину на лице. Появился Хикс с гречневой кашей, разложил ее по тарелкам.

— Ксенофон Дмитриевич, налейте и мне рюмку водки, и давайте все выпьем мировую! — попросила Мура.

— Давайте! — обрадовался Хикс. — И я выпью!

Каламатиано наполнил всем рюмки.

— Я прошу у всех прошения, если кого-то в запальчивости и ненамеренно оскорбила, прошу прощения за свой резкий тон, но надеюсь на вашу мужскую снисходительность!

— Мы вас прощаем! — радостно ответил за всех Хикс.

Мура со всеми чокнулась, на всех с ласковой улыбкой посмотрела, и даже Локкарт улыбнулся ей в ответ.

После обеда Роберт утащил Каламатиано в кабинет, не пригласив ни Муру, ни Хикса. Он налил себе и Ксенофону Дмитриевичу виски.

— Я надеюсь, вы не приняли близко к сердцу демарш Муры и особенно ее характеристику Рейли. Я, честно говоря, потрясен и не понимаю, чем это вызвано. Ведь они не встречались? А я, когда Мура с Хиксом пришла из театра, ни словом не обмолвился о вашем визите.

— Мы встретились у подъезда. Я познакомил Марию Игнатьевну с Сидом, и они ушли. Правда, потом Сид сказал мне, что они знакомы и Мура на него за что-то обижена. Но я не спрашивал о причинах этой обиды, — сообщил Каламатиано.

— Понятно… Сид давал о себе знать?

— Нет, но я могу в любой момент с ним связаться. Если вы хотите что-то передать, могу это сделать завтра же.

— Передайте, что я вернулся и утвердился в том мнении, которое вы слышали, не буду повторяться, и готов принять самое активное участие в том деле, которое задумал Рейли. Мне бы хотелось, чтобы мы еще раз встретились и все детально обсудили. Это все-таки очень серьезный вопрос, а не шпионская игра. Речь идет о наших жизнях… — Локкарт выдержал паузу. — Я хорошо знаю красных вождей. Они не будут долго раздумывать, если нас схватят. Каламатиано кивнул.

— У вас и у меня маленькие сыновья, нам есть что с вами терять в отличие от господина Рейли, — вздохнул Локкарт.