Сколько нам еще жить?..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Строй пограничников замер на вечерней поверке. Рослые ребята в широкополых панамах стояли в шеренге по два и, не поворачивая головы, следили глазами за старшиной, прохаживающимся перед строем. Равнение было безукоризненным и старшина, достав список, начал перекличку:

— Кравцов!

— Рядовой Алексей Кравцов геройски погиб в боях за Советскую Родину! — четко отрапортовал Андрей, стоящий на правом фланге.

Все, кто стоял в строю, невольно посмотрели на бронзовый бюст молодого парня в порванной гимнастерке. Он был здесь, с ними. В казарме стояла его койка, аккуратно заправленная, сияющая белизной простыней и подушки. Он ходил с ними в наряды и дозоры, лежал в секретах, тугой пружиной вскакивал при команде: «Застава, в ружье!»

— Чижов! — продолжал поверку старшина.

— Я!

— Ниязов!

— Я!

— Ушаков!

— Я!

Один за другим звучали молодые голоса и, казалось, что парень из бронзы внимательно вслушивается в них… словно ему было интересно посмотреть на тех, с кем вот уже полвека стоял в едином строю. Внимательный, безмолвный, вопрошающий. Он провожал каждый наряд и вместе с офицерами произносил священные голова: «Приказываю выступить на охрану Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!». Это ему отвечали старшие нарядов, коротким, но всеобъемлющим словом: «Есть!»

— Разойдись! — подал команду старшина и строй качнулся и рассыпался.

Наступила ночь и пограничники приступили к своей основной службе.

Андрей и Ширали ушли сегодня в наряд по проверке паспортного режима. Шагая по улице села, они внимательным взглядом отмечали все, что попадалось на пути. Все было знакомым и привычным. Только девушки при встрече как-то странно поглядывали на Андрея. Видимо, хотели понять — чем же увлек этот русский парень их подругу — красавицу Айнур? Ее решительность вызвала в селе настоящий переполох. Никогда здесь еще не случалось подобного. Говорили, что сбежала Айнур в далекую Сибирь, чтобы выйти там замуж за русского. Другие уверяли, будто девушка уехала на учебу. Напоминали, что этот парень спас ее мать, вытащив из горящей машины. Если бы не он, быть бы Айнур полной сиротой. Гозель находилась в центре внимания. Однако сколько к ней ни приставали, она упорно отвечала, что бегство подруги явилось и для нее полной неожиданностью…

Неожиданно возле дома Бекмурада пограничники увидели серые «Жигули», стоящие вплотную у ворот.

— Не здешние, — заметил Ширали.

— Из Теджена, — взглянув на номер, добавил Андрей. — Ишь как запылилась. — Кто бы это, а?

— Видел я эту машину, но вот где? — задумчиво протянул Ширали. — Давай зайдем узнаем о здоровье чабана и с машиной выясним.

— А он нас палкой? — улыбнулся Андрей.

— Он не дурак! — многозначительно произнес Ширали и постучал в калитку.

…Если бегство Айнур вызвало в селе переполох, то Бекмурада оно как обухом по голове ударило! Находясь с отарой в запретной зоне, он видел, как поднялся с заставы серый вертолет с красной звездой на фюзеляже, низко пролетел над отарой и быстро удалился в сторону Ашхабада. Если бы он только знал, что в нем улетает Айнур!.. А он, старый дурак, еще махал вертолету тельпеком, думая, что там какое-то начальство, дружбу с которым ему терять невыгодно… Когда узнал, что его как мальчишку обвели вокруг пальца, ярости Бекмурада не было предела. Он рвал и метал, поднял руку на жену. Сбил ее с ног, вымещая свою ярость. Сжалась в комок Энай, закрыла лицо руками, но не плакала, что еще больше распаляло чабана. «Дурак! — ругал он себя, — разве можно было оставлять без надзора двух женщин в доме? Где глаза мои? Баранов для проклятого колхоза сохранил, а женщин в своем доме просмотрел… Так мне и надо! Такой калым, такие деньги упустил! И седую голову опозорил, как теперь людям в глаза смотреть!..» Догадывался хитрый пастух чьих рук это дело, понимал, что одному осуществить такое невозможно. Значит, помогали, наверное, и сам начальник. Но когда он обратился к старшему лейтенанту Казарновскому, тот пожал плечами, даже посочувствовал. Однако заверил, якобы пограничники к этому делу отношения не имеют. Не дал и адреса проклятого гяура. Знал старик, что Андрей родом из Сибири, но она большая, попробуй, найди там Айнур! Все равно, что иголку в Каракумах искать… Лютой злобой проникся Бекмурад к виновнику своей беды — Андрею. Не спал по ночам, обдумывая планы мести. Вся глубоко запрятанная ненависть, накопившаяся за долгие годы, когда пришлось унижаться перед голытьбой, быть простым чабаном, приспосабливаться, хитрить — клокотала внутри, рвалась наружу. Бегство падчерицы явилось последней каплей. Позор перед односельчанами придавливал к земле, сутулил еще больше плечи. Но приходилось терпеть, улыбаться пограничникам, потому что могли не пустить в запретную зону, лишить последнего дохода, нарушить контакты с братом, чего он допустить не мог.

…Когда он открыл калитку и увидел перед собой Андрея, в глазах у него потемнело, а лицо помимо воли исказилось от злости. Но всего лишь на мгновение…

— Добрый вечер, Бекмурад-ага, — приветливо произнес Андрей.

«Проклятый гяур! — пронеслось в голове старика, — задушил бы своими руками, все нутро вырвал бы!» Но вслух сказал:

— Салам алейкум! Все ходите, все ищете?

— Служба такая, — пожал плечами Ширали и, чуть помедлив, кивнул на «Жигули» — вроде не наши…

— Как бы с хозяином познакомиться? — добавил Андрей.

— Это можно, проходите, — пригласил хозяин.

Давно не был здесь Андрей… Ничего не изменилось, а сердцу тревожно и грустно. Давно ли разговаривал с доброй Энай, видел улыбку Айнур… Как она там сейчас? Если судить по телеграмме, все хорошо. Но много ли скажешь в телеграмме?.. А писем еще нет, долго идут они из Сибири…

В одной из комнат, подложив подушку под бок, лежал на ковре пожилой туркмен с обрюзгшим лицом, острыми, настороженными глазами. Перед ним на клеенчатом дастархане стояла вазочка с изюмом, блюдце с конфетами, тарелка с вареной тыквой двух сортов, дашкяды — темной и твердой, пловкяды — мягкой и желтой. Крышки двух фарфоровых чайников были привязаны к ручкам белыми шнурками. В расписных пиалушках колыхался свежезаваренный чай. Ближе к гостю стояла бутылка коньяка и две тонкие хрустальные рюмки, одна из которых была полна.

«Чабан не пьет, — мелькнула мысль у Андрея, — значит, гость употребляет. Коньяк армянский, такого в сельском магазине нет. Выходит — с собой привез…»

«Где же я его видел? — напряженно думал Ширали. — Эти бегающие масляные глаза, плутоватую улыбку, желтые зубы… А ведь видел, это точно… То, что он в селе не живет, это факт… Так откуда этот тип, и что его с Бекмурадом связывает?.. Что у них за дела?»

Обильный пот покрывал лицо, скатывался по многочисленным морщинам гостя. Глаза быстро уставились в сторону пограничников и тут же опустились к пиале с чаем.

Когда обменялись традиционными приветствиями, Андрей спросил:

— Прошу предъявить документы…

— Ай, чаю сначала выпейте, потом о делах поговорим, — предложил незнакомец. — Или может, — он кивнул на бутылку и многозначительно улыбнулся.

— Служба у них… Нельзя, — хмуро произнес Бекмурад.

— Какая служба без чая, — настаивал гость.

— Документы! — строго повторил Андрей.

— Ай, людям верить надо, — криво ухмыльнулся незнакомец и, запустив руку в пиджак, лежавший рядом, вытащил из кармана паспорт в кожаной тисненой обложке. Не вставая с ковра протянул Андрею.

— Вот мой паспорт, держи…

Стоило Андрею сделать два шага и он мог бы взять документ. Но пограничник продолжал стоять…

«Встать! — мысленно крикнул он, — у тебя в руках не шпаргалка, не справка какая-то, а советский паспорт! Он уважения к себе требует, так же как звезды на наших панамах!.. А ты развалился как боров… Встать, паразит!!!»

Толстяк повернулся к Ширали, словно прося у него поддержки или предлагая паспорт. Но встретил такой обжигающий взгляд, что сразу засуетился, быстро встал, подошел к Андрею.

Паспорт был в полном порядке, прописка, фотография, штамп проживания в запретной зоне. Незнакомец был из соседнего села. Андрей и Ширали видели его впервые, хотя знали многих жителей и там. Просмотрел паспорт и Ширали.

— Зачем приехали? — поинтересовался Андрей.

— Родственник мой, — ответил за гостя Бекмурад. — Давно не виделись, вот и приехал. Разве нельзя?

— Почему нельзя, можно… Значит, Хемра Курбанович?

— Хемра Курбанович, — согласился с улыбкой толстяк. — Может, чаю все-таки выпьете?

— В другой раз, — поблагодарил Ширали, — а сейчас времени нет!

Толстяк сожалеюще развел руками, сокрушенно покачал головой, но промолчал.

Когда пограничники ушли, хозяин и гость долго сидели молча. Только прихлебывали чай и отдувались, а гость еще вытирал лицо большим цветастым платком. Бекмурад взглянул на него и сердце вдруг тоскливо заныло: платок, как две капли воды, походил на тот, что забыл когда-то отец у «тайника»… С того далекого дня все и пошло кувырком!.. Как хотелось Бекмураду вернуть прошедшее время… Почему он не настоял тогда, чтобы отец перед переходом границы разделил содержимое заветного мешочка. Надо было вместе с братом упросить! Жил бы сейчас за кордоном, пользовался почетом, уважением, а не пас колхозных овец! Брат там тоже пасет чужие отары, потому что без денег явился! Если бы не терьяк — совсем бы нищим был… Да… терьяк… Не просто так заехал Хемра Курбанович к чабану. Почти весь терьяк попадал в его цепкие руки. Платил хорошо, понимал всю сложность и трудность контрабандных дел…

— Это и есть тот гяур, который украл твою дочь? — вывел чабана из задумчивости голос Хемра Курбановича. — Парень видный… Хорошие внуки будут…

С этими словами Хемра налил себе рюмку, кивнул хозяину:

— Может, выпьешь? Легче будет… Попробуй…

Бекмурад молча покачал головой.

Хемра одним махом опрокинул коньяк в рот, поморщился и, закусывая тыквой, усмехнулся:

— А внуки-то, Бекмурад, на уруса будут похожи…

— Ты бы хоть помолчал! Если свои издеваются, что же от чужих ждать? — буркнул недовольно чабан.

— Да я ничего, — заюлил Хемра, — просто так… Может тебе жалобу написать в Ашхабад? Я помогу…

— На кого жалобу? — поднял опущенную голову Бекмурад.

— На пограничников…

— Они что — в сундук ко мне забрались или овцу из отары утащили? Чтобы надо мной люди смеялись? И так позор на все село… Узнать бы адрес, поехать и на аркане бы ее притащил!

— Прошли те времена, уважаемый Бекмурад. Дети перестали родителей слушать, творят, что угодно, покарай их аллах!..

Помолчали, слушая, как в комнате назойливо гудят мухи и где-то далеко урчит машина. Бекмурад налил гостю свежего чая. Толстяк отхлебнул, захрустел конфетой, взглянул на чабана.

— Если она далеко, то он близко… Такой позор можно только кровью смыть… А его не станет — Айнур домой вернется. Зачем она чужим людям?..

Прежде чем ответить, Бекмурад оглянулся на дверь, покосился на окна.

За это время Хемра опрокинул еще одну рюмку и лицо его еще больше раскраснелось, глаза превратились в узкие щелочки, будто он нарочно сжал их, чтобы не видеть позора Бекмурада.

— Что я могу один сделать? — хмыкнул чабан после продолжительного молчания.

— Почему один, — медленно ответил Хемра, — поможем. Аллах учит, правоверные должны помогать друг другу…

Бекмурад промолчал, а Хемра принялся с хрустом перемалывать конфеты крепкими желтыми зубами.

…Выйдя из дома чабана, пограничники долго шли молча. Потом Ширали сказал:

— Вспомнил я этого Хемра!..

— И кто же это? Уж не дядя ли твой?.. — улыбнулся Андрей.

— Ага, самых честных правил, — засмеялся Ширали. — А если серьезно, один из родственников лысого Сары — жениха Айнур. Видел его в Теджене, когда за красками ездил. Давно дело было… Как думаешь, зачем он к Бекмураду приехал?

— Посочувствовать…

— Едва ли. Говорят, часть калыма Бекмурад уже получил. Наверное, приехал аванс назад забирать. Сделка-то не состоялась. Заметил, какой Бекмурад злой и мрачный, как туча?

— Да он всегда такой. Улыбается одними губами, а глаза всегда колючие, холодные. Айнур рассказывала, что к отчиму чужие люди приезжают. И сам он то в Ашхабад, то в Ташкент мотается… Зачем это простому чабану?

— И почему он отары любит около границы пасти? — в свою очередь спросил Ширали.

— Да трава там лучше, а он на деньги падкий!

— Знаешь, он лучше всех в селе овец стрижет, ни одного пореза не сделает и под самый корень шерсть снимает. К нему со всего села овец ведут. Три рубля с головы! А то берет ножницы и в другое село идет — там работы навалом. Кругом деньги, а ему все мало. Зачем он их копит?

— Черт его знает, — пожал плечами Андрей, — и в то же время — лучший дружинник! Вот и пойми его…

Внезапно Андрей замедлил шаги, повел головой из стороны в сторону, и сделав Ширали предостерегающий жест, что на языке пограничников означало «замри на месте, будь готов!», крадущимися шагами двинулся к углу небольшого глинобитного дома, стоящего впереди.

Ширали, положив руки на автомат, напряженно следил за своим другом. Лицо его было напряженным и недоумевающим.

Подойдя к дому, Андрей на какую-то секунду остановился, потом быстро нырнул за угол…

Когда Ширали в бесшумном броске рванулся вперед, навстречу ему вышел Андрей, таща за собой двух упирающихся мальчишек.

— Ты, что? — недоуменно выдохнул Ширали, — я думал…

— Полюбуйся на них, — произнес Андрей, — спрятались за угол и курят!

— Тьфу! — облегченно выдохнул Ширали и плюнул себе под ноги. — Предупредил бы, нельзя же так…

— Так что будем с ними делать? — не обращая на слова друга, спросил Андрей. — К родителям потащим, в школу или на заставу, там у нас комната для нарушителей есть.

— Какие нарушители, — усмехнулся Ширали.

— Самые настоящие! Диверсию для своего организма совершают. Космонавтами, наверное, собираются стать, летчиками, а здоровье гробят… Нет, потащим на заставу…

Неожиданно мальчишки рванулись. Но не так просто было вырваться из рук сибиряка…

— Попытка к бегству, — заключил Андрей. — Значит, виноватыми себя считают, учтем. Говорите, будете еще курить?

— Нет, — выдохнули мальчишки.

— Не слышу, — улыбнулся Андрей.

— Нет! — во весь голос крикнули они и заулыбались.

— Договорились, — произнес Андрей. — Я ведь тоже баловался, бросил. — Значит, уговор.

— Уговор, дядя Андрей! — весело ответила ребятня.

— Ну, смотрите мне, поймаю еще раз — тогда не обижайтесь, за все сразу получите!.. А теперь, марш-марш! Живо!

Обрадованные мальчишки бросились вдоль по улице под смех пограничников.

Пройдя несколько шагов, Ширали спросил.

— Как ты их засек?

— По запаху… Табак, знаешь, как воняет, ого!

— Опыт у тебя есть, — улыбнулся Ширали. — Мальчишек-то знаешь?

— А как же… Оба в седьмом учатся, успехи скромные…

Незаметно дошли до центра села. Проходя мимо одного из домов, услышали магнитофон. Заунывный, тягучий голос тянул монотонную песню. Слышались в ней тоска и скорбь.

— Тянет как кота за хвост, — кивнул Андрей на раскрытое окно.

Ширали промолчал, думая о чем-то своем. Когда отошли и песни уже не было слышно, задумчиво сказал:

— Кота за хвост, говоришь?.. Я вот тоже думаю…

— Индюк думал да в суп попал, — не удержался Андрей, чтобы не поддеть друга.

— Подожди… Я серьезно. Не выходят из головы эти песни. Вот чувствую, что подозрительно, а что — не могу понять. Песни… Нет, вроде все нормально…

— Какие еще песни?

— Ну те, что чабан на той стороне поет. Длинный такой, худой-худой. Понимаешь, всегда он напевает, когда Бекмурад бывает около границы с отарой.

— Записывали их ребята на пленку, ничего особенного. Песни как песни… А ты что думаешь?

— Поет на туркменском… Переводил несколько раз — ничего подозрительного. А все-равно…

— Что все равно?

— Может сигнал подает… Бекмураду…

— Фантазер ты, — засмеялся Андрей. — Какие еще сигналы? Знаешь, что песни эти специально записывали и расшифровывали…

— Ну и что… Может, обыскать Бекмурада, когда он с пастбищ возвращается… Под каким-нибудь предлогом. Ну, например, потеряли ракетницу. Мол, велели всех обыскивать. Что в этом особенного?

— Он не дурак, чтобы тащить с собой, если ему передадут что-нибудь…

— Да он в отаре черта может спрятать! Под брюхом у овцы прикрепит и все!

— Может, овечьих парикмахеров поставить? — усмехнулся Андрей. — Говорят тебе, командование Бекмураду верит. Забыл, как он помог нарушителя задержать? Благодарность ему вынесли, наградили… Нет, Ширали, здесь что-то не то. Зря ты на него «бочку» катишь! Ей-ей, зря!

— Чувствуется, — хитро прищурился Ширали.

— Что чувствуется?

— Родственника защищаешь, — улыбнулся Ширали.

— Чего-чего? — обиделся Андрей.

— Ты с Бекмурадом вроде породниться собираешься…

— Отставить! — с усмешкой произнес Андрей. — Ты лучше посмотри, кто там идет…

— Давно вижу, — смутился Ширали.

— Да ты никак покраснел! Что с тобой, Ширали?

— Перестань!

— Ага, сразу, перестань, — торжествующе проговорил Андрей. — Насквозь тебя вижу!

Подойдя к пограничникам, Гозель бойко стрельнула в них глазами:

— Салам, славные воины! Много нарушителей задержали?

По привычке похрустывая костяшками пальцев, она смотрела то на Ширали, то на Андрея.

— Салам алейкум, Гозель-джан, — ласково ответил Андрей.

— Салам! — ответил Ширали. — И не ломай пальцы, они тебе еще пригодятся.

— Что касается нарушителей, — улыбнулся Андрей, — ты будешь первая… Прошу предъявить документы!

— Пока вы стояли я бы вас давно из автомата того… — засмеялась Гозель. Сразу став серьезной, оглянулась вокруг и тихо спросила: — Что нового?

— Билемок, куремок, эштемок, — пожал плечами Андрей.

— Ух ты, — восхищенно качнула головой Гозель, — настоящий туркмен! Может, все-таки что-нибудь знаешь, видел, слышал, а?

— Йок! — твердо произнес Андрей, потом взглянул на девушку и улыбнулся. — Есть новость, Айнур уже второй экзамен в институт сдала…

— Ой! — воскликнула Гозель, — я так рада за нее, так рада… Она сейчас по Сирату идет, молодец!

— Как ты сказала? — переспросил Андрей, — по Сирату?

— Это мост такой над адом, в рай он ведет, — объяснил Ширали, — он острее сабли и тоньше волоса. И пройти по нему может только тот, у кого грехов нет…

— Интересно, — качнул головой Андрей. — Сират!.. звучит…

— Почему мне никто бежать не предложит, — вздохнула Гозель. — Почему никто по Сирату не поведет?..

— Слышишь, Ширали? — засмеялся Андрей.

— Ну тебя… Вечно выдумываешь… — смутился друг, стараясь не смотреть на Гозель.

Звонкий девичий смех прорвался сквозь басовитый смешок молодых пограничников. Они были довольны, что удалось сделать большое дело. Айнур далеко и никто не угрожал ей… Вот и экзамены сдает. Разве не радостно услышать это?

Если Андрей в душе надеялся на далекое будущее, то его друг более был близок к цели. Для него не секрет, что Гозель неравнодушна к нему. И сам он с каждым днем убеждался, что тянется к этой веселой девушке. Ему нравился ее беззаботный характер, чувство юмора, деловитость.

Но было у Ширали еще одно чувство — неутолимая любовь к рисованию. И чем дальше, тем чувство это крепло, становилось сильнее. Он рисовал каждую свободную минуту, истово и самозабвенно отдаваясь любимому делу. Хорошо получались пейзажи, натюрморты, но тянуло больше к портретам. Люди — вот самое главное. Над его дружескими шаржами смеялась вся застава. Он тонко умел подмечать в человеке основную черту и самым неожиданным образом отражал ее в рисунке. Портрет Алексея Кравцова висел в столовой заставы. Рисунками рядового Ниязова заинтересовались в политотделе погранокруга. Окружная газета поместила несколько его работ. А сколько было у него эскизов, набросков, зарисовок в рабочих альбомах!

Заветный блокнот! Чего только в нем не было… «Кучук-ага в кибитке», «Сорок девушек и старик», «Девушки, собирающие ежевику», «Чабан в горах», «Пограничники», «Из детства»… И десятки, десятки набросков Алексея Кравцова… Продолжая сбор материалов о герое-пограничнике, Ширали и Андрей получали немало писем от его однополчан, в которых ветераны подробно описывали подвиг Алексея. Не раз говорил Ширали, что хочет нарисовать картину и назвать ее «Последний бой». Он уже сделал немало фрагментов, эскизов, думал над композицией, лицами героев, светом… Вся застава знала об этом и ребята высказывали Ширали свои представления о том далеком сражении, когда Алексей решил исход боя. Богата фантазия молодых пограничников. Ширали внимательно выслушивал их, а потом, уединившись, старался перенести все на бумагу…

В отличие от Андрея, который после армии собирался в институт, Ширали хотел уехать в родное село, учить детей рисовать и учиться самому. А герои будущих картин — рядом… чабаны, механизаторы, хлопкоробы, животноводы, охотники, разведчики газа. Сколько самых разных типажей! А натура! Да где он найдет богаче, лучше? И главное — он родился и вырос там, среди безбрежных песков и кому как не ему воспевать родной край, своих земляков, их мирный труд… Институт? Никуда он не уйдет от него, сначала нужно у жизни учиться. Мастерство приходит не сразу и путь к нему лежит нелегкий, через сотни и сотни рисунков, набросков, эскизов, зарисовок, через мучения и страдания, поиски и потери! И вместе с ним всегда будет милая Гозель!.. Родители обрадуются такой невестке… Жаль, что мало времени, чтобы сделать с нее хороший портрет маслом. Но это впереди… Он будет писать ее всю жизнь!

— Ты что на меня так смотришь? — вывел его из задумчивости голос девушки.

— Как? — машинально вырвалось у него.

— Многозначительно, — определил Андрей.

— Опять вы за свое! — досадливо махнул рукой Ширали, — нам идти пора, Андрей.

— Раз надо, значит идем… Всего тебе доброго, Гозель-джан, приходи на заставу, в гости. Рады будем, особенно кое-кто…

На этот раз Ширали только молча махнул рукой, как бы говоря: «Ну, что мне с вами делать?..»

Расставшись с пограничниками, Гозель быстро пошла по улице, не замечая ничего вокруг. «Ну почему он такой нерешительный, — думала она, — сколько раз встречаемся, а он ни одного ласкового слова не скажет… Все смотрит и смотрит, язык что ли отнимается. Какой же он джигит? Вот Андрей — решительный, смелый, а этот художник, не поймешь его…»

Старший лейтенант Казарновский, выслушав рапорт Андрея и Ширали о «Жигулях» и новом человеке в доме чабана, похвалил пограничников за бдительность, а когда они высказали сомнение о певце, сказал:

— То, что иранский чабан поет, давно знаем. Но как ему запретишь это?

— Товарищ старший лейтенант, — горячо заговорил Андрей, — но я нутром чувствую…

— То что нутром — это хорошо, — улыбнулся начальник заставы, — только к твоему «нутру» надо бы и факты. Есть они у вас?

Пограничники переглянулись, вздохнули и Ширали произнес:

— Мы песни на магнитофон записали, потом слушали много раз. Поет он на туркменском языке. Я все перевел. Действительно — ничего особенного. Но понимаете, товарищ старший лейтенант, он одно и то же слово по-разному поет…

— Это как по-разному, — заинтересовался начальник заставы, — объясни?

— Тихо… не очень сильно… А то просто кричит. И порядок слов меняет. Вот тут у нас записано…

Ширали достал из кармана потрепанный блокнот, быстро нашел нужную страницу…

— «Вода в ручье — как слезы гор!» — это он во вторник пел, а в субботу уже по-другому: «Слезы гор — вода в ручье». Видите, как он слова переставил! Или вот: «Ветер гладит деревья руками», а через несколько дней — «Руками ветер гладит деревья».

— Может это случайно у него получается, — заметил Андрей, — а может, шифр…

— Так, — задумчиво протянул старший лейтенант, — интересно этот «солист» поет… Вот что, несите записи и лейтенанта Дадыкова найдите. Он, как и ты, Ширали, отлично язык знает… Послушаем эти «арии».

Внимательное прослушивание записей, детальный перевод, расшифровка порядка слов, громкость, с которой они произносились, — дали неожиданный результат. Дополнили звенья единой цепи…

…«Солиста» задержали в глухой предрассветный час, когда дождь заглушал все звуки, смывал следы, скрывал видимость. Спрятав терьяк под условленный валун и забрав оттуда золотые кольца и серьги, он возвращался через границу к себе за кордон. Задержание оказалось таким неожиданным, что он растерялся и не мог произнести и слова. На заставе он пришел в себя, но на вопросы не отвечал. Видимо, не хотел выдавать сообщника, надеясь на что-то. Его опознали некоторые жители села. Вспомнил его и Кучук-ага. Память у яшули была отличной, запомнил он Клычмурада, родного брата колхозного чабана Бекмурада… И без признаний «солиста» стало ясным, кто снабжал его ценностями, и кому он поставлял наркотики. Понятно, зачем колхозный чабан стремился пасти скот в запретной зоне, стал активным дружинником. Объяснялось и то, почему у него бывают чужие люди, и сам он ездит в Ашхабад и Ташкент… После недолгого запирательства Клычмурад рассказал все, начиная с того момента, когда брат зарезал пограничника, как вместе с отцом переходил границу, про свою безрадостную жизнь на чужбине… Он во всем обвинял Бекмурада — из-за него погиб отец, рассыпалась семья. Колхозного чабана решили брать с поличным.

Смутное беспокойство, чувство тревоги все чаще донимали Бекмурада в последнее время. Он плохо спал, лежал с открытыми глазами и в кромешной темноте появлялись образы полузабытых людей, картины прожитой жизни. Ворочался с боку на бок, прислушивался к ночной тишине, а тревога все нарастала, причиняя глухую боль. Щемящая тоска о прошлом перемеживалась с боязнью ближайшего будущего. Не мог Бекмурад забыть позор, нанесенный бегством падчерицы. Хотел, но не мог забыть — восставало все существо, злость рвалась наружу. Последние сомнения рассеялись после встречи с Хемра Курбановичем. Бекмурад решил действовать…

Ночь была такой темной, что протяни руку — пальцев не увидишь. Ветер заглушал все звуки, мешал прислушиваться. Андрей и Ширали возвращались из наряда на заставу. Делились впечатлениями о недавно просмотренном фильме.

— Индийские фильмы все, как братья, похожи, — говорил Ширали, шагая рядом с Андреем. — Сюжет они, конечно, лихо закручивают, но где ты видел, чтобы один парень одолел в драке пятнадцать бандитов? Там ведь тоже головорезы, ого, какие!

— Ну, а если бы на его месте ты оказался? Бегством стал бы спасаться?

— И в драку безрассудно не полез бы. Что-нибудь придумал!

— А если времени на обдумывание нет?

— Тренироваться нужно. Чтобы мысль, как молния работала. Во всем ты должен опережать противника. Хоть на сотую долю секунды, но опережать. Чуть прозевал — твоя карта бита! Все! Кутарды! Разве я не прав?

Ширали положил руку на плечо Андрея, дружески похлопал.

— Ну, ты всегда прав, — с чувством произнес Андрей, — повезло мне, такого друга встретить. Знаешь, стихи мне как-то попались. Уже не помню, кто автор, но слова понравились, будто поэт о нас писал. Послушай:

— Хорошие стихи, — помолчав, сказал Ширали. — Душевные и все правильно. Помнишь, Кучук-ага как-то говорил, что человек другом силен? Я сейчас, знаешь, какой сильный. У меня четыре руки и четыре плеча!

— Ого! — удивленно ответил Андрей своим любимым словом, — понимаешь, Ширали…

Он не успел договорить. Из-за толстого ствола дерева, что смутно вырисовывалось в чернильной темноте, появилась фигура человека, тускло блеснул нож. Это произошло так неожиданно и стремительно, что на какую-то долю секунды действия незнакомца опередил реакцию пограничников. Но в самый последний миг Ширали рванулся вперед и прикрыл собой друга… Нападавший не успел нанести второй удар — сокрушительный кулак Андрея опрокинул его навзничь. Глухо охнув, он схватился за лицо, выпустив нож, горячий от крови Ширали…

— Ширали… Ширали, — опустившись на колени, шептал Андрей, приподнимая голову друга. — Ширали, я сейчас… Сейчас…

Андрей поднял автомат и трехкратный выстрел разорвал ночную тишину.

— Ничего… Андрейка… Ничего, — слабеющими губами шептал Ширали, когда Андрей, вскрыв индпакеты, старательно накладывал повязку. Под руками было липко и горячо — кровь сразу пропитывала бинты.

Зашевелился нападавший. Андрей включил фонарь и в ярком пучке света увидел перекошенное от злобы, залитое кровью лицо Бекмурада…

— Будь проклят, гяур!.. Будь проклят, — шептал он разбитыми губами.

Андрей быстро связал его и поднял ракетницу — красная, тревожная ракета повисла в непроглядном ночном небе. Он знал, подпрыгивая на ухабах, уже летит сюда машина с тревожной группой, бегут товарищи из соседних нарядов.

Вот появился свет автомобильных фар, полоснул по темному небу, послышался гул мотора. Бережно подхватив Ширали, Андрей шагнул навстречу ребятам.

— Потерпи, Ширали, — приговаривал он, — потерпи, дорогой… Видишь, ребята едут… Все хорошо будет, Ширали… Друг…

Ширали молчал.

…Вибрация в вертолете была сильной и Андрею очень хотелось взять Ширали на руки, но врач, сопровождающий раненого, не разрешил этого. В госпитале, куда доставили пограничника, все было готово к операции. Часы, проведенные Андреем в белом гулком коридоре, показались ему днями. Вскочил при мысли, что может быть Ширали требуется кровь для переливания? Ведь у них одна группа…

Пришел в себя, когда усталый хирург сообщил, что Ширали будет жить. Никогда Андрей не чувствовал себя таким счастливым!

…Зеленым простором расцветают по весне Каракумы, красный ковер маков ложится на предгорья, и могучие вершины Копетдага подпирают голубой небосвод. Алые зори и багровые закаты сменяют друг друга, и в глубоких ущельях звонко лопочут ручьи, блестя под солнцем серебряной кольчугой. Лучи солнца пронизывают воду и высвечивают на дне разноцветные камушки и зеленые нити водорослей.

Первыми на заставе имени Алексея Кравцова встречают солнце сторожевая вышка и кроны могучих платанов, что высоко вознеслись над белыми домиками заставы.

Затем солнечные лучи освещают бронзовый бюст того, кто застыл здесь на вечном посту, приобрел бессмертие…

Он как бы приглядывается к парням с зелеными погонами и вместе с ними несет нелегкую службу, —

Он — уже полвека…

Они — две весны…