Сколько нам еще жить?..

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Полутораметровый варан шустро взбирался на высокий бархан. Его привлекли непонятные звуки — тягучие, протяжные, резкие. Варан и боялся их, и в то же время его одолевало любопытство: может, это соперник, с которым надо сразиться, а может, добыча?.. Оставляя за собой цепочку следов, песчаный крокодил поднимался все выше. Внезапно он остановился и, высунув раздвоенный на конце язык, быстро зашевелил им. Так бывало всегда, когда внутренним чутьем он ощущал приближение опасности. Непонятный звук дополнился фырканьем лошадей и голосами людей. С этим варан был знаком. Первых он не боялся, а вот странных двуногих существ следовало опасаться. Он уже знал это… Однако любопытство было сильнее и варан продолжал путь.

В распадке между барханами пролегала дорога. Только вряд ли подходило такое название к едва приметным в песке следам от проехавших когда-то повозок. Сейчас на старой дороге было довольно оживленно. Усталые лошади, пофыркивая и в такт шагам размахивая головами, тащили по глубокому песку телеги с ящиками. Звуки, привлекшие варана, издавали колеса. Как обильно не смазывай их, все равно высыхала смазка под палящими лучами, набивался во втулки песок и далеко раздавался тягучий, протяжный скрип. Рядом с подводами шагали усталые красноармейцы. Кое-кто держался за край подвод — так легче было идти, кто-то шагал позади. За плечами болтались винтовки и штыки, мерно колыхались в такт шагам.

Взглянув на обоз с вершины бархана и поняв, что никакой добычи тут не предвидится, варан развернулся и лениво направился в заросли саксаула.

— Эх, искупаться бы сейчас, — мечтательно произнес один из красноармейцев и, раскинув руки в стороны, добавил, — разбежаться, да прямо с берега вниз головой!

— Перестань душу травить, — одернул его шагавший рядом боец. — Тут ноги бы вымыть, горят как на огне!

— Мне бы пару котелков из колодца, напиться вдоволь, — вмешался в разговор третий. — С утра шагаем и шагаем, а дороге конца-края не видно…

Небольшой, всего десятка в полтора красноармейцев отряд шел на заставу. Они сопровождали обоз с продуктами и патронами. Шло и новое пополнение — Алексей Кравцов, Вася Федорин, Роман Жалнин.

— Привал!.. — прозвучала команда и красноармейцы, повеселев, принялись распрягать лошадей, устраивать под телегами навесы, чтобы укрыться от палящих лучей солнца. Направились собирать колючку и саксаул для костра, зазвенели уздечками лошади, тюкал топор, зазвучал смех. Хорошее это дело — привал после трудного перехода! Такая команда звучит как музыка для души.

Липкий, пахучий пот, смешиваясь с песком, как наждаком натер тела, насквозь просоленные гимнастерки коробились, песок скрипел на зубах, лез в уши.

— Слышь, Алексей, — с улыбкой произнес Вася, — и откуда только во мне вода берется? Ведра три уже потом вышло, а все идет и идет… Ты только глянь!

— Что глядеть, ежели у меня самого, пота этого ушат, а то и поболе вышло, — добродушно ухмыльнулся Алексей. — Сейчас бы, друг ситный, на Волгу…

Разговаривая, друзья споро и ловко распрягали лошадей. Особенно хорошо получалось это у Васи.

Повар, тщедушный красноармеец, с глубоко посаженными колючими глазками и острым подбородком, быстро и сноровисто приступил к делу. Разровнял песок, установил небольшую железную треногу, подвесил закопченный казан, достал мешок с продуктами. Один из добровольных помощников уже развел костер и рыжее, почти невидимое в лучах солнца пламя, лизнуло казан. Вскоре забулькала вода, а повар, вооружившись ножом, уже резал на дощечке сало и крошил лук. Бросив в кипящую воду горсть соли, повар отмерил из мешочка пшено и, что-то пробормотав себе под нос, засыпал в казан. Аппетитный запах потянулся над обозом, защекотал ноздри.

Алексей и Вася сидели в тени подводы и каждый был занят своим делом. Первый, стянув пропотевшую гимнастерку, внимательно разглядывал белые разводы соли, второй — старательно перематывал «двухметровые сапоги», как красноармейцы называли обмотки. Казалось, что тут хитрого? Сначала, сверни обмотку в аккуратный рулон так, чтобы тесемка была внутри; потом приложи рулончик на стык между концами брюк и верхом ботинок, и раз за разом обертывай обмотку вокруг ноги, постепенно уходя вверх к колену. Весь секрет в том, чтобы обмотка кончилась у колена, и все витки были ровными, аккуратными… Не сразу постигали молодые красноармейцы это мастерство. А что может быть хуже, когда на марш-броске с полной выкладкой размотается обмотка? И товарищей подведешь, и запросто можешь брякнуться, запутавшись в «двухметровом сапоге»!..

Размотав обмотки, Вася снял ботинки, высыпал песок, пошевелил пальцами ног, потер подошвы. Блаженно произнес:

— Красота! Словно заново родился… Эх, сейчас бы по травке росистой пробежать…

С этими словами он выбрался из-под телеги и сделал несколько шагов по песку, но тут же взвыл:

— Мать честная! Алешка, спасай, я все ноги обжег…

Подпрыгивая с ноги на ногу, он кинулся под телегу. Раскаленное полуденным солнцем железо жгло огнем…

— Алешка! — завопил он, — я и лапы сжег…

Вася спрятался в спасительную тень, и лежа, задрыгал руками и ногами…

Подошел командир, высокий плотный мужчина с усами цвета спелой пшеницы и дочерна загорелым лицом. Взглянул на Василия, улыбнулся.

— Без обувки тут не разгуляешься! Как настроение, рядовые Федорин и Кравцов? Вижу — замерзли чуток…

— Чуть-чуть есть, товарищ командир, — принимая шутку поежился Вася и энергично потер ладони. — Сейчас бы у костра посидеть…

— К вечеру на заставе будем, — успокоил командир и засмеялся, — там у нас вообще мороз: плюнешь, так слюна, пока долетит до земли, в ледышку превращается. Как в Сибири… Сам-то я родом оттуда. А если серьезно, жара тут — будь здоров!

— Товарищ командир, — поинтересовался Вася, — а как лошадей на заставе распределяют? Можно выбрать, или какую дадут?

— Ишь, чего захотел, — вмешался в разговор Алексей, — этак ты, друг ситный, самую лучшую себе отхватишь, а мне самую что ни на есть клячу оставишь?..

— Лошади все хорошие, — улыбнулся командир. — Конечно, учитываем при распределении и личные качества пограничников. Взять, допустим, Тещу — серая кобылка, маленькая, но выносливая и умная. И есть мерин — Падишах, здоровый, но дурак! Кони тоже каждый свой характер имеют. Вот и думаем… Если, допустим на Тещу посадить Кравцова, так она под ним прогнется при его комплекции. Тяжело ей будет…

— Так его на Падишаха, товарищ командир, — без тени усмешки произнес Вася, — говорят, два сапога пара…

— Слышь, Федорин, ты это брось, — покосился на друга Алексей, — а то не посмотрю, что командир рядом…

— А что? Я ничего, — пожал плечами Вася, но в глазах его уже прыгали искорки смеха.

— Товарищ командир, — взмолился Алексей, — вы хоть отвернитесь, пока я с ним разделаюсь… Надоел хуже горькой редьки. Хоть на другую заставу просись!..

— Отставить, рядовой Кравцов! Милые ругаются — только тешатся, — пошутил командир.

— Это он-то мне «милый»? — взвыл Алексей и ухватил друга за хрупкие плечи.

— Отпусти, медведь! — тщетно стараясь освободиться, засмеялся Вася.

— Кравцов! — повысил голос командир, — отставить!

— Есть, отставить, — нехотя ответил Алексей и отпустил друга.

«Хорошие ребята, — думал командир, — крепкая дружба у них, хотя и подначивают постоянно друг друга… А на границе без дружбы вообще нельзя!»

— Товарищ командир, — оборвал размышления начальника заставы высокий, худой красноармеец, — в отряде говорили, что едем на горную заставу, а вокруг пески да барханы… Барханы, да пески…

— Мы по старой дороге идем, — улыбнулся командир, — она раза в два короче. Пески скоро кончатся, потом небольшой перевал через горы и застава! Привыкаете к жаре?

— Человек ко всему привыкнуть может… Главное, чтобы не сразу, постепенно… Оно и пойдет, за милую душу!

Командир посмотрел внимательно на руки красноармейца:

— На заводе работали?

— Ага… В кузнечном цехе. По рукам определили?

— Приметные руки, — вздохнул командир. — Сам тоже на заводе работал, знаю… Фамилия-то как? Жалнин, кажется…

— Так точно, товарищ командир, рядовой Роман Жалнин!

В это время повар заколотил палкой в пустое ведро и протяжно закричал:

— Обе-е-е-д-д-д!!!

Красноармейцы зашевелились, забряцали котелками.

Пока Алексей выбрался из-под телеги, шустрый Вася был уже на ногах. Подхватив котелки, он бойко стучал ими.

— Бери ложку, бери бак, нету ложки — кушай так! Сиди уж, медведушка ты мой! Принесу кашки тебе…

— А не надорвешься, друг ситный! — ухмыльнулся Алексей.

— Ежели что — тебя кликну, — продолжая стучать котелками, ответил Вася, направляясь к кашевару.

Подойдя к котлу, Вася потянул воздух носом, завертел головой.

— Ребята, а каша-то, навроде, подгорела… Выходит, опростоволосился наш Гоша…

— В носу у тебя подгорело, — орудуя черпаком, откликнулся повар. — Ежели подгорела, так можешь не жрать, никто тебя просить не станет. Может тебе рябчиков в сметане приготовить?

Вася, не реагируя на слова повара, снова стал усиленно втягивать воздух.

— Ребята, а ведь верно, каша-то рябчиками пахнет. Молодец, Гоша, куроед ты наш самарский! А насчет того, что пригорело — шучу… Каша у тебя всегда — высший сорт. Счастливая у тебя жена будет… А ежели ты еще и стирать умеешь, так вообще цены тебе не будет!

— Да подходи ты, клоун, — заулыбался повар, — не можешь, чтобы не почудить… Подставляй котелки!

— Слышь, Гоша, — серьезно произнес Вася, — ты наши с Лешкой порции раздели на три части… Сюда положи две, а в этот — одну… Понял?

— Это мы могем, — отозвался повар, — все дружка подкармливаешь?

— Такому медведю, знаешь, сколько надо? Я-то маленький, мне хватит! Не плохо, ежели ты от себя чуток добавишь…

Повар вздохнул, но добавил в один из котелков ароматной пшенной каши…

Вася взглянул на раскрасневшееся лицо кашевара, крупные капли пота, что выступили на лбу, белесые ресницы, задушевно сказал:

— Спасибо, Гоша! Век твоей доброты не забуду. Отслужим, обязательно ко мне в гости поедем. Отличной кашей накормлю — ешь сколько хочешь…

— Только мяса не забудь положить, — усмехнулся повар.

— Да что там мяса — рябчиками в сметане угощу!

Когда Вася вернулся, Алексей встретил его шутливыми словами:

— Ну ты и ходишь! Я уж грешным делом подумал — не свалился ли ты с котелками… Жду-жду, а тебя все нет и нет…

— К Ромке Жалнину завернул, — стараясь говорить как можно равнодушнее, ответил Вася. — Насчет лошадок с ним поговорили, то да се… Ну, и ополовинил свой котелок… Держи вот свой, ешь пока не остыла!

— На такой жарище — разве остынет. Ставь на песок, все одно как на печке будет.

Алексей, вооружившись ложкой, заглянул в котелок:

— Что-то расщедрился Гоша, — не приступая к еде, заявил он.

— Находит на него иногда, — равнодушно ответил Вася, — совесть, вроде, пробуждается… Ты, давай, ешь, чего раздумываешь?..

— Покажи свой котелок, — протянул руку Алексей.

— Я же говорю, что почти половину уже навернул, — обиделся Вася, — чего пристаешь?

Алексей молча отобрал у него котелок; переложил в него кашу из своего и, поставив на песок между собой и другом, твердо заявил:

— Сколько раз говорил — не мудри, друг ситный! А, ну, начинай — ложку ты, ложку — я! Поехали!

— Да говорю тебе — я уже ел. Нам Гошка поровну наложил…

— Вася! — медленно произнес Алексей. В голосе его на этот раз послышались стальные нотки. Видимо, Вася понял это и, вздохнув, погрузил ложку в кашу…

Когда поели, Вася вздохнул:

— Вот и расправились… Ты ложись, всхрапни чуток…

— А ты опять письма писать будешь? Каждый день строчишь. Неужто все о любви?

— Почему? — удивился Вася, — о разном пишу, вот о тебе недавно написал.

— Это чем моя личность заинтересовала тебя?

— Пишу, что есть у меня друг, Медведушка… Что мы постоянно вместе. И если тебя кто обидит — со мной дело будет иметь!

— Ну, тогда я спокоен! — засмеялся Алексей, — ежели что — за тебя спрячусь…

— Между прочим, Алешка, знаешь сколько в нашем селе девчат красивых?

— Не больше, чем у нас!

— Таких, как у нас — отродясь не бывало!

— Оно и видно, — засмеялся Алексей, — не успело у тебя молоко на губах обсохнуть, а уж какая-то красавица запрягла тебя и понукает. Скоро и кнут в дело пойдет…

— Жаль мне тебя, Алеша, — грустно признался Вася.

— Пожалел волк кобылу…

— Ничего ты в любви не понимаешь!

— А ты выходит — профессор в этом деле?

— Может и профессор… Если вопрос какой возникнет — милости прошу, объясню…

— Да ты не сердись, — так же серьезно ответил Алексей. — Так и напиши, от Алексея, мол, пограничника и лучшего друга ее непутевого мужа привет…

— Да спи ты, чертова перечница, — махнул рукой Вася и уткнулся в письмо.

Алексей вздохнул и растянулся на разостланном под подводой брезенте… Не прошло и нескольких минут, как он тонко свистнул носом, потом могуче всхрапнул.

Вася, нажимая на огрызок карандаша, неторопливо выводил слова:

Задумавшись, Вася заботливо отогнал мух от лица Алексея, скользнул взглядом по барханам и представил свою деревушку, утонувшую в сугробах по самые крыши. Ему всегда казалось, что сугробы не белые, а какие-то голубые, если смотреть на них при луне. Дым из труб в такие лунные ночи поднимается вертикально вверх и тогда кажется, что небо стоит на белых столбах. Васе даже послышался хруст снега под валенками и он тяжело вздохнул. Барханы под лучами солнца казалось приобрели какой-то белый цвет, и если на них долго смотреть, глаза начинало резать… С левой стороны от дороги барханы были совершенно голыми, без малейших признаков растительности, по правую — росли песчаные акации и заросли верблюжьей колючки. Кое-где стояли корявые стволы саксаула… «Странное дерево, — подумал Вася, — никогда о таких не слышал, а вот и повидать пришлось! Хорошо бы Анюте отправить веточку… Ну, конечно, нет, веточка в конверт не войдет, а вот листок от саксаула — это вложить можно…»

Отложив недописанное письмо, Вася выбрался из-под телеги, потянулся, так что хрустнули суставы, смахнул капли пота с лица, осмотрелся.

Саксаул рос недалеко от места их привала. Только надо перевалить через бархан. Взбираться на него было тяжело. Ноги утопали в песке, что с тихим шорохом, словно вода, стекал сверху и тут же затягивал следы. «А по снегу взбираться легче, — подумал Вася, — он в глаза не лезет, ноги не натирает. Снег, он мягкий, пушистый, ласковый какой-то…»

Вот и вершина. Вокруг, насколько хватал взгляд, расстилалась пустыня. Бугрилась барханами, темнела зарослями саксаула, песчаной акации, щетинилась верблюжьей колючкой. Неожиданно Вася заметил следы какого-то животного. Присмотревшись, понял, что их оставил варан или, как зовут туркмены, зем-зем. Он уже слышал о них, но не видел, а посмотреть так хотелось. Рассказывали, что если зем-зема рассердить, он кусается, а мощным хвостом может нанести серьезный удар… Вася решил и об этом написать Анюте. Следы резко поворачивали и уходили вниз в заросли саксаула. «Сейчас посмотрим, что это за зем-зем, — мелькнула мысль, — говорят, что точная копия крокодилов. А вдруг он в ногу вцепится? Заорешь с перепугу… Вот уж смех ребята поднимут. Проходу не дадут, а Медведушка, тот вообще… Ну, да ничего, как говорится — за битого двух небитых дают. Вперед!..

Внимательно вглядываясь в следы, что четко вырисовывались на песке, Вася вошел в заросли. Двигался крадучись, стараясь не спугнуть варана. Следы привели к толстому саксауловому дереву. Вася взглянул на кору, скользнул взглядом вверх. На одной из веток заметил несколько узких, похожих на детские ладошки, зеленых листиков. «Вот эти и пошлю Анюте», — подумал он и, привстав на цыпочки, потянулся к листикам…

В это время и полоснул его по горлу остро отточенный нож.

Закружилось белесое от жары небо, все убыстряя свое вращение, вертелись веточки саксаула. Руки инстинктивно рванулись к горлу, зажали его изо всех слабеющих сил. Кровь хлестала сквозь пальцы, заливала гимнастерку. Вася храпел, силился что-то сказать, но судорожно открытый рот лишь хватал раскаленный воздух и он, вместе с кровью, булькая, выходил из перехваченного горла… Он хотел повернуться, чтобы увидеть того, кто нанес удар, но подгибающиеся ноги уже не повиновались… Закачавшись, Василий сделал несколько шагов… На какой-то миг возникло перед тускнеющим взором смеющееся лицо Анюты, облепленное снегом — таким запомнил его Вася, когда они, еще дети, играли в снежки. Раскаленный песок, в который он упал лицом, показался ему холодным голубым сугробом…

Ярко светило солнце. Было тихо, лишь слабо булькала кровь, вытекая из молодого сильного тела, да чуть покачивались ветки саксаула, листочки которого Василий сжимал в руке…

…С окаменевшим лицом нес Алексей своего друга. Нес, как носят малых детей, прижав голову к широкому плечу. Он был хрупким и очень легким Вася Федорин — паренек с берегов Волги, весельчак и пересмешник, комсомолец и любитель музыки… Кровь пропитала гимнастерку Алексея, но он ничего не замечал, все внутри его сжалось в комок, а окружающее виделось словно в тумане.

По следам определили, что неизвестный долго наблюдал за отрядом с соседнего бархана, и выждав, когда пограничник отошел от товарищей и углубился в заросли, неожиданно напал на него, подкравшись сзади. Часовой ничего не заметил, так как Вася спустился с бархана и стал ему невидим. Первым его хватился Алексей, когда, проснувшись, не обнаружил друга рядом. Он и нашел его…

Под большим стволом саксаула в зарослях нашли глубокую свежевыкопанную яму. Видимо, бандиты хотели что-то спрятать, скорее всего оружие, но Василий помешал им…

Следы чарыков, традиционной туркменской обуви из сыромятной кожи, обнаруженные на месте преступления, уводили к такыру, где и терялись на его глинистой поверхности. Преследовать не имело смысла — времени прошло порядочно, дело шло к ночи…

Обоз ждали на заставе, кончилась вода, а преследование могло занять несколько дней. Единственной уликой, кроме следов чарыков, оказался старый застиранный платок, которыми обычно подпоясывают халаты местные жители. Вероятно, один из бандитов выронил его, стараясь побыстрее уйти с места преступления.

Шагая рядом с подводой, на которой, прикрытый брезентом, лежал Василий, Алексей сосредоточенно смотрел под ноги. В ушах звучал веселый голос, перед глазами стояло веснушчатое, улыбающееся лицо…

Скрипели колеса, всхрапывали кони, маленький отряд продолжал путь. Солнце скрылось за барханами, пустыня постепенно оживала. Первые звезды появились на небе, чуть подмигивая, смотрели на бескрайние Каракумы…