Светлое будущее

РУССКОЕ ГОСТЕВАНИЕ

Дима предложил ввести особый термин «гостевание» (в отличие от термина «гостеприимство») для обозначения специфически российского способа времяпровождения — хождения но гостям. Гостевание (как разъяснял он) не имеет ничего общего с гостеприимством. Мы, например, совершенно негостеприимные люди, но регулярно шляемся по гостям и сами частенько принимаем. Причем ходим далеко не всегда к людям, которых любим или которых хотя бы хотим повидать. И часто принимаем людей, антипатичных нам. Это явление чисто социальное. В чем его природа? Вот лишь несколько аспектов, объясняющих ею (хотя бы частично). Пойти в кино — пустое дело. Раз в год мелькнет мало- мальски терпимый фильм. А все остальное — дрянь. Раньше хотя бы много заграничных фильмов показывали. Теперь — нет. Театр? Бывают изредка хорошие спектакли, но попасть па них практически невозможно. Билеты идут иностранцам, начальству, своим людям. Театров полно, а смотреть нечего, как и в кино. Та же картина и с музыкой, и с живописью, и с литературой. Когда у нас случайно напечатают что-нибудь приличное, вся Москва гоняется за номерами журналов, которые уже нельзя купить и взять в библиотеке. Да и то это обычно разоблачительные произведения. Много на них не протянешь. Телевизор? Хоккей, футбол, ударники комтруда, передовики сельского хозяйства (а жать нечего!), речи, заседания, проводы, встречи... Раньше хотя бы показывали детективы, зарубежные фильмы, выступления оригинальных артистов (наших и западных). Теперь — почти нет. Иностранцы, которых нам теперь показывают, мало чем отличаются от нас. Западная культура нам отбирается в таком виде и количестве, чтобы она не подрывала наши устои и не вызывала нежелательных сравнений. Рестораны и кафе? Во-первых, они, как правило, отвратны. К тому же очереди. И обслуживание занудное. А в самые приличные вообще не попадешь. И дорого. И закрывают рано. Одним словом, возьми любую сторону дела, выход напрашивается один: сходить в гости, пригласить к себе гостей. Причем гостевание не только вынуждено обстоятельствами. Оно играет и позитивную роль: обмен информацией, которую из газет не узнаешь, поддерживание нужных связей, обсуждение деловых вопросов, ощущение нужности (при общей тенденции к взаимной изоляции и обесценивании личности это очень важно), реализация каких-то творческих потенций (стихи, анекдоты, рассказы, рисунки). И, конечно, вкусная еда. Обычно гостям стремятся подать лучшее. Даже своеобразное соревнование получается. Женщины себя показывают, т. е. свои туалеты. Практически их больше показать негде. А средства на них уходят немалые. Жалко, пропадут, так никто и не увидит! И самоутверждение. Удалось, например, кому-то съездить за границу. Удовольствие, конечно. Но гораздо большее удовлетворение дает то, что об этом другие узнают, что ты будешь рассказывать о поездке и на какое-то время будешь в центре внимания. Одним словом, российское гостевание есть специфически социальное явление. Сразу оговорюсь: не могу судить о его распространении как в разных местах страны, так и в разных слоях общества. Знаю только, что это — характерное явление в московских интеллигентско-чиновничьих кругах. Имеются, по всей вероятности, вариации в зависимости от места, слоя, времени года, национальных особенностей.

— Смешно, — говорит Дима. — Люди двадцатого века и цивилизованной страны, а говорим о себе так, как будто занимаемся описанием образа жизни какого-нибудь недавно открытого дикого племени: огонь добывают трением, питаются червяками и кореньями, женщины готовят пищу, мужчины уходят с копьями на охоту...

— Ничего смешного, — говорит Антон. — Отрицание отрицания. Мы и есть дикари. Мы в некотором отношении снова оказались на дне человеческой истории. И нам снова надо проделать весь путь, который ведет к возникновению и развитию цивилизации. А мы сами этого еще не знаем. И на Западе не знают тем более. Так что правдивое описание нашего быта и производственной жизни до мельчайших деталей — великое дело самопознания и познания того, что такое коммунизм.

— Ну, это еще не коммунизм, — говорю я. — При коммунизме этого не будет. При коммунизме, как тебе известно...

— У нас давно настоящий коммунизм, — говорит Антон. — И от каждого по способности выполнено. И каждому по потребности тоже. Давно пора понять, что это все — пустые фразы, которые можно толковать вкривь и вкось. Наше общество само определяет, каковы твои способности и потребности. Это — социальное явление, a не психологическое. Мы все распределены по рубрикам, рангам, ячейкам. И нашим социальным положением определяется все прочее, касающееся нашей жизни. Корытовы едут отдыхать в Италию. А ты разве не мог бы по твоим деньгам позволить себе это? Даже я мог бы, сжались бы и сэкономили. Вы собираетесь в Болгарию, на Золотые Пески. Это-то мы потянули бы запросто. Но... Канарейкин по сравнению с тобой — законченный кретин. Но он — академик. И везде, где приводятся имена выдающихся наших философов, он есть. А ты — не везде. И если вы встречаетесь вместе, он всегда идет впереди тебя. Извини меня, но Лебедев на несколько порядков выше нас всех. А его почти не упоминают. А если и упоминают, то ты в сравнении с ним выглядишь гением. Общество знает, у кого какие способности и потребности.

— Ты, Антон, умница, — говорит Дима. — Забавная ситуация получается. Вот официальная точка зрения: научный коммунизм (т. е. наука о коммунизме) создан сто лет назад, а самого коммунизма, как реальности, еще нет.

— Есть зримые черты, отдельные явления, — говорю я.

— Чушь, — говорит Антон. — Коммунистическое общество мыслится как эмпирическое явление, а не абстрактная система. Всякому ученому известна азбучная истина: если нет предмета, то не может быть и опытной (подчеркиваю) науки о нем. Проект дома, машины? Проект, не есть наука, пойми это! Проект может строиться с использованием науки, но сам не есть наука. Это — проект, и ничего более. Опытные науки открывают универсальные законы самих изучаемых объектов. Можно построить проект некоего будущего общества, используя науки. Например — социологию, психологию, историю, естественные науки. Построить научно обоснованный проект. Но то, что вы называете научным коммунизмом, не есть даже научно обоснованный проект. Именно с точки зрения современной науки это дребедень, если понимать его буквально. И наш собственный опыт подтверждает, что это — чисто идеологический вымысел. Но с другой стороны, тот тип общества, который у нас фактически сложился (я его и называю реальным коммунизмом), совершенно не изучен научно. То, что мы с вами о нем иногда говорим (в частности — о гостевании), и есть начало научного его понимания. Но только лишь начало. Собирание фактов. Именно научное изучение этого общества обнаруживает тот факт, что в определенном (и к тому же — единственно реалистическом, здравом) смысле все идеалы и принципы идеологического («научного») коммунизма тут реализованы. Государство и партии тут отмерли в том смысле, что утратили политический характер. Мораль и право отмерли как продукты цивилизации и защиты людей друг от друга и от власти и заменились некоторыми правилами «технического» поведения закрепощенных тварей. Все имеют возможность развивать свои способности и удовлетворять потребности, но — в рамках разумности, устанавливаемых обществом. У нас реально подавляющее большинство населения осуществляет насилие над меньшинством. Правда, при этом оно насилует само себя, позволяя порой очень немногим измываться над собою по своему произволу. Но это уже мелочи. У нас даже денег в марксовском смысле нет. Что это за деньги, если за одну и ту же сумму ты имеешь больше, чем я, если ты можешь иметь нечто за деньги, а я нет!

— Полностью с тобою согласен, — говорит Дима. — Мне, как естественнику, это все абсолютно ясно. Научность в понимании общества состоит не в том, чтобы положить в основу станки, машины, тракторы и тому подобное, а прежде всего в том, чтобы исходить из реальных опытных фактов. А в каком отношении они находятся между собою — это еще надо открыть, а не приписывать априори. Кто знает, может быть, для данного общества именно идеология является определяющей? Идеология — тоже опытный факт. У Маркса было много интересных идей и догадок. Но они потонули в море идеологической дребедени. А последующие поколения марксистов раздули именно идеологический аспект. А у нас это сделали государственной идеологией.

— Но идеология тоже нужна, — говорю я.

— Она не то чтобы нужна, — говорит Антон. — Она тоже есть реальность, с которой надо считаться и которую надо изучать как опытный факт.

Тут я уже не мог более стерпеть. Я обвинил моих собеседников в незнании азов: материя, сознание, идеальное и т. п.

— Черт знает что, — сказал Дима. — Вроде нормальный человек. Неглупый. А стоит чуть-чуть зацепить — такую вонь поднимает, что даже Канарейкин кажется титаном мысли. Мы же не отнимаем у тебя твоих должностей и зарплаты. Пиши себе свои книжки. Будь кем хочешь. Тут же не об этом речь. Между собою-то мы можем говорить откровенно. Вот проблема: является или нет данное состояние общества нормальным, будет ли оно воспроизводиться впредь, являются ли здесь массовые репрессии нормой, является ли отсутствие свободы слова нормой, является ли прикрепление людей нормой и т. д. Твой марксизм на это честного ответа дать не может. Тут наука нужна, настоящая наука. Зачем? Да хотя бы для того, чтобы как-то планировать свою жизнь. Хотя бы для малой части общества. Кому не нужно — пусть не изучает. Но в нашем обществе есть некоторая часть, которая испытывает в этом острую потребность. Мы же с тобой не один год говорим об этом. Только об этом. Профессиональный интерес? Чушь! Даже у тебя это — человеческий интерес. А твой Сашка? А Ленка? А я? На кой... спрашивается, мне это нужно? Я ведь ночей не сплю, думаю. Не зря люди интересуются этим. Мир встревожен успехами коммунизма и хочет знать суть дела. Между прочим, не книги Солженицына возбудили интерес к нам, а наоборот, именно естественный интерес мира к растущей угрозе коммунизма обеспечил успех книг Солженицына и интерес к ним.

По телевизору стали показывать митинг на каком-то заводе по поводу вручения заводу ордена. На митинг прибыли почти все высшие руководители во главе с Самим.

— Зачем это они скопом приехали? — удивился я.

— Как зачем? — удивился Дима моему удивлению. — Там же во время съезда заварушка была. Что-то похожее на забастовку. Вот их и задабривают.

Показали президиум митинга — совершенно одинаковые дубовые обрюзгшие физиономии и ордена, ордена, ордена.

— Господи! — не выдержала Тамурка. — Ну и морды! Откуда они такие берутся?!

— Сами производим, — сказал Дима. — Типично советские морды. Вот вам оно, лицо коммунизма. Любуйтесь!