В свой смертный час

14 МАРТА 1945 ГОДА Концлагерь

Когда «тридцатьчетверка» Андриевского съезжала с высоты на боковую дорогу, ведущую к концлагерю, он увидел, что Чигринец машет ему рукой, высунувшись по пояс из люка танка, поврежденного при штурме высоты Экипаж этой машины ремонтировал левую гусеницу, и Андриевский поэтому подъехал к Чигринцу справа.

— Чего тебе? — спросил он нетерпеливо.

— Ты, командир, сидить на связи без передыха: если что — мы подскочим…

Поездка к концлагерю на одной лишь машине таила в себе опасные неожиданности, и у Андриевского, как обычно в подобных случаях, возникло веселое возбуждение, которое требовало немедленного выхода. Задержав Андриевского в те минуты, когда Борис уже рвался к действию, Чигринец невольно «подставил» себя под это его настроение и стал его жертвой. Хотя Борис торопился, он не смог отказать себе в удовольствии подковырнуть Чигринца вечной, но ненадоедавшей подковыркой, связанной с тем, что командир взвода постоянно путал свои радиопозывные, которые и на самом деле менялись очень часто.

— А кто со мной связь держать будет? — с невинной деловитостью спросил Андриевский. — Ты, что ли?

— А хто же? — подтвердил Чигринец, как всегда не подозревающий о подвохе.

— У тебя какой позывной — Ураган? — еще деловитее продолжал спрашивать Борис.

— Ага.

— Так разве ты Ураган?

— А какой же?

— Значит, Ураган?

— Я говорю: вы сидить на связи, — начиная чувствовать какой-то подвох, постарался вернуть разговор к главной теме Чигринец, — чтобы, если что…

— Парнишка, у вас вся спина белая, — сдерживая смех, сказал Борис.

— Чего? Чего?

— Назови свой позывной. А то я не буду знать, с кем говорю по рации.

— Нема дурных, — попытался уйти от прямого ответа Чигринец. — Не купишь!

— Чего — не купишь? Все вертухаешься? Говори прямо: опять забыл?

— Ты скажешь…

— Гоньба! Гоньба! Я правильно по-хохлацки выговариваю? Не скажешь позывной — отключусь от тебя. Я не подумаю: это со мной немец разговаривает. Ясно?

Именно при таком повороте разговора Чигринец всегда как-то терялся, стараясь, однако, при этом все же сохранить свой обычный важный вид. Вот это сочетание показной самоуверенности и внутренней растерянности казалось Борису очень смешным.

— Ну чего причепился? — напряженно морща лоб, недовольно сказал Чигринец. — Значит, Ветер — это…

— Ты разве Ветер? — перебил его Андриевский.

— Ты Ветер, — уверенно сказал Чигринец.

— Тогда порядок. Звиняюсь.

— А я Тайфун, — Чигринец вспомнил свой позывной. — Тайфун, тебе говорю…

— Ах ты мой коханый, — засмеялся Борис. — Правильно я выговариваю?

От толкнул сапогом в спину Ткаченко, и «тридцатьчетверка» рванулась с места. Чигринец что-то прокричал им вслед, чего, конечно, невозможно было услышать.

Андриевский остался стоять в машине на ногах, глядя из люка на дорогу, которая ничем не отличалась от той лесной дороги, по которой его рота подходила к высоте. Снова перед ним лежала скучная колея, снова в глазах рябило от утомительного мелькания малорослых сосен по ее сторонам. Больше он ничего не видел. Но члены его экипажа видели из машины еще меньше. Поэтому Карасев попросил его:

— Командир! Ты бы хоть говорил нам, чего видишь.

Веселое возбуждение от опасности у Бориса не только не прошло, но усиливалось с каждым десятком метров приближения к цели поездки.

— Говорю, что вижу, — оживленно сказал он. — Я вижу, как одинокий красавец танк несется по лесной дороге, сея ужас и смерть. Как грозный призрак мщения…

— Отставить призрак, — сказал со смехом Карасев. — Ты докладай по инструкции…

— Докладаю по инструкции, — подхватил его слова Борис. — Я — Ветер. Двигаюсь по дороге в юго-западном направлении. Я лечу как демон. Лик мой ужасен. Даже птицы в лесу пригорюнились, даже сизый волк приужахнулся. Гудет мать-земля под гусеницей, на небе красно солнышко чего-то такое делает. Экипаж готов к выполнению боевой задачи. Даже Багратион перестал в носу колупати…

Тут дорога сделала крутой поворот, и почти сразу лес кончился.

Борис увидел открытое пространство полей, покрытых бурой влажной грязью с остатками серого снега. Справа, вдоль леса, метрах в двухстах от него тянулась колючая проволока, по ее концам стояли, как на ходулях, дозорные вышки, от которых, уже перпендикулярно к лесу, снова тянулась лагерная проволочная ограда. За проволокой видны были несколько бараков.

С вышек по танку ударили пулеметы.

В тот же миг Борис плюхнулся на сиденье, захлопнул над собой крышку люка и торопливо послал снаряд в ближнюю вышку. Но, стреляя на полной скорости, конечно, промахнулся. Карасев уже успел загнать в ствол новый снаряд, а Ткаченко притормозил машину. Андриевский намеревался на этот раз прицелиться поаккуратнее, но услышал в наушниках крик Султанова:

— Драпают, гады! К лесу драпают!

Он живо повернул свой перископ направо и сразу увидел вдалеке немецких солдат, поспешно перебегающих полосу земли между лагерем и лесом. Повернув башню, Борис выстрелил по солдатам из орудия и приказал Ткаченко гнать к ним машину. «Тридцатьчетверка» резко свернула с дороги и закачалась на бороздах и кочках широкой полосы земли, лежащей между колючей проволокой и лесом.

— Достань их! — крикнул Борис Султанову. — Достань их, Багратион!

Сразу заработал пулемет Султанова.

Андриевский послал туда же еще один снаряд, хотя прекрасно понимал, как мало толку в том, чтобы стрелять из восьмидесятипятимиллиметровой пушки по десятку бегущих врассыпную людей. Однако один лишь вид этих бараков, вышек с пулеметами, колючей проволоки родил в его душе такую безотчетную слепую ярость, которая была ему незнакома даже в самых жестоких боях.

— Ты что же, тютя, плохо достаешь гадов? — заорал он на Султанова. — Достань его! Достань, говорю!

Он готов был, если бы такое оказалось возможным, оттолкнуть Султанова от пулемета и самому занять его место.

Некоторые из бегущих немецких солдат упали и остались лежать на бугристой земле. Остальные скрылись в лесу.

«Тридцатьчетверка» приблизилась к дальнему углу концлагеря. С этого места стало видно, что те охранники, которым танк перекрыл пути отступления к лесу, побежали теперь в противоположном направлении. Как мыши поодиночке разбегались они от лагеря во все стороны. Бежали, прыгая и спотыкаясь, по голому, липкому, бурому полю.

Вид испуганных охранников еще больше разъярил Андриевского.

— Гони за ближним, — закричал он водителю и добавил резко: — Багратион, не тронь его — доставай пулей дальних.

«Тридцатьчетверка» устремилась за одним из охранников.

Она быстро настигала его.

По-прежнему Борис стоял, высунувшись наполовину из люка, и как будто совсем забыл о том, что представляет собой легкую мишень для вражеской пули. Он смотрел в спину убегавшему солдату.

Тот оглянулся.

Кинулся в сторону.

Танк повернул за ним.

Охранник снова круто сменил направление бега.

Танк, крутнувшись на месте, повернул туда же.

Борис чуть нагнулся, чтобы вытащить из голенища пистолет, но не стал этого делать.

Танк был уже совсем рядом с охранником, который, конечно, слышал рев надвигающегося танка, но продолжал бежать не оглядываясь.

Покончив с убегавшими охранниками, Андриевский приказал водителю возвращаться к лагерю, а сам начал разворачивать башню орудием назад.

— Чего думаешь делать? — спросил у него Карасев, который все еще держал в руках снаряд, как держит на коленях мать ребенка.

— Вышку валить будем, — злобно сказал Андриевский.

— Вышку валить можно, — с сомнением согласился Карасев; — Только я чего хочу тебе сказать… Надо проволоки поопасаться. Так гусеницы запутает — потом от нее не отвяжешься. Надо хитро идти — только поперек проволоки, по столбам…

— Не учи ученого — съешь знаешь чего? — огрызнулся Борис.

Танк с хода врезался в бревна, на которых держалась дозорная вышка, и она сразу завалилась.

— Дави проволоку, — приказал он Ткаченко.

— Зачем проволоку давить? — удивился Карасев.

— Не видишь? Лагерная же проволока. Колючая…

— Ну и что?

Борис и сам не знал, зачем ему потребовалось утюжить колючую проволоку. Но ему это было очень надо. Он испытывал какое-то злорадное наслаждение, когда его машина крушила колья, на которые в четыре ряда была навешана эта отвратительная, ржавая паутина. Гусеницы вдавливали ее в землю, но она, как живая, сопротивлялась им, снова выскакивала из почвы, прыгала, извивалась, один раз чуть не ударила Бориса в лицо страшным своим концом. Но танк, рыча, неудержимо заваливал столбы с проволокой. Повалив их на землю, он ворвался на территорию лагеря.

Здесь было пусто и тихо.

«Тридцатьчетверка» остановилась недалеко от бараков, но не заглушила двигатель, готовая к любой неожиданности.

— Ты, командир, не высовывайся, — с беспокойством сказал Карасев. — Как бы какой фриц не притаился.

— Не видишь: никого нету. Нету кругом никого. Пустые, что ли, бараки…

— А ты все равно поопасайся.

В этот момент Андриевский услышал в наушниках громкий голос Чигринца:

— Ветер… Ветер… Слышишь меня?

Борис перевел рацию на передачу и устало сказал:

— Ну чего орешь? Тебя, Женя, Гитлер в Берлине и то слышит.

— Доложи свое положение. Что наблюдаешь?

— Наблюдаю санаторий, — сердито сказал Андриевский.

— Это какой же санаторий? — удивленно спросил доверчивый Чигринец.

— Не знаешь какой? Никогда не видел? Дать художественное описание? Бараки да колючая проволока…

— Лагерь, что ли? А говоришь — санаторий. Ты меня, Борис, не сбивай… Большой лагерь?

— Обыкновенный, Женя. Они все одинаковые. Не отличишь. Как под Борисовом. Помнишь — под Борисовом? Как под этим… как его? Может, немного поменьше…

Чигринец что-то сказал, но Андриевский уже не слушал его. Он увидел, что дверь ближнего барака неуверенно приотворилась и из нее робко, бочком, вылез человек.

Карасев тоже сразу заметил этого человека и сказал:

— Не пустые бараки. Один выполз…

— Кто выполз? — с обычным своим любопытством спросил Султанов, которому с его места ничего этого видно не было. — Фриц?

— Какой тебе фриц, — засмеялся Карасев. — Зек.

— Это что — зек? — не понял Султанов.

— Заключенный, тебе говорят. Старикашка…

— В чем, говоришь, заключенный? — опять не понял его Султанов.

Теперь Андриевский мог бы хорошо разглядеть человека, который вышел из барака. Но он видел в этом существе лишь такое воплощение человеческого страха, неуверенности, покорности судьбе, что глаза его невольно сами зажмурились на минуту от непереносимой жалости. Не раздумывая, одним движением он выпрыгнул из башни на броню.

Его место у рации занял Карасев.

Очень скоро Карасев услышал в наушниках голос Чигринца и решил ему ответить, потому что понимал его беспокойство от того, что рота перестала получать известия о положении действующего в одиночку ротного командира.

Ч и г р и н е ц. Ветер, Ветер…

К а р а с е в. Я — Ветер!

Ч и г р и н е ц. Будто голос не твой. А? Борис?

К а р а с е в. А это не Борис…

Ч и г р и н е ц. Карасев?

К а р а с е в. Ну.

Ч и г р и н е ц. Здравствуй, Витя.

К а р а с е в. Здорово. Давно не виделись…

Ч и г р и н е ц. Где командир?

К а р а с е в. На броню вылез. Меня оставил на связи. Возражениев нет?

Ч и г р и н е ц. Нет возражениев. Работу кончили? Фрицев много было?

К а р а с е в. По потребности… От нашей колотухи — чисто стало…

Ч и г р и н е ц. Ты за командиром посматривай. Дурной из леса не выстрелит?

К а р а с е в. Ты об этом Борису скажи.

Ч и г р и н е ц. Сам не маленький.

К а р а с е в. Слушай, лейтенант, гусеницу навесили?

Ч и г р и н е ц. Ремонтируем…

К а р а с е в. Не чухайтесь там. Нас уже человек двадцать в клещи взяло… И еще подходят…

Ч и г р и н е ц. Кто подходит?

К а р а с е в. Доходяги. Облепили машину… Мотать отседа надо…

Ч и г р и н е ц. Докладай, чего опасаешься?

К а р а с е в. Опасаюсь, что командир с доходягами баланду разводит. На них смотреть сердце не выдерживает… Страшные, вроде мертвяков… Понял? Как кошки полосатые… Смотреть прямо неохота… Как из сумасшедшего дома… Голосят чего-то, лопочут…

Ч и г р и н е ц. Наши люди?

К а р а с е в. Не… Не по-нашему лопочут… Плачут, понимаешь… Не подошла пехота?

Ч и г р и н е ц. Не видать пока.

К а р а с е в. Чухаются где-то, сволочи! Я таких доходяг еще не видел. Отощали так, аж почернели… Скажи там Ивану, чтоб приказал командиру назад вертаться…

Ч и г р и н е ц. А послушает Борис?

К а р а с е в. Руки, понимаешь, тянут… Сухие колючки в лесу и то пожирней будут… Погодя: чего-то мне командир говорит…

Карасев отключился от Чигринца, наступила долгая пауза…

После долгого радиомолчания Карасев сам вызвал на связь Чигринца.

Теперь Карасев говорил взволнованно и торопливо.

К а р а с е в. Тайфун, Тайфун…

Ч и г р и н е ц. Я Тайфун. Слышу тебя хорошо.

К а р а с е в. Лейтенант, пехота подошла?

Ч и г р и н е ц. Нема пехоты.

К а р а с е в. Хана!

Ч и г р и н е ц. Не слышу тебя, Ветер.

К а р а с е в. Хана, говорю! Борис доходягам НЗ отдал…

Ч и г р и н е ц. Это не положено.

К а р а с е в. Весь неприкосновенный запас… Подчистую… И сухари, и консервы, и сало… Чай и то отдал…

Ч и г р и н е ц. Полковник ругать будет. А ты чего смотрел?

К а р а с е в. Шепни Ивану, чтобы приказал нам вертаться…

Ч и г р и н е ц. Посылаю за командиром…

К а р а с е в. Пущай прикажет вертаться. Мочи нет на доходяг глядеть. Сотни три собралось… И бегут, и бегут… Разве их накормишь?

Через минуту Карасев услышал спокойный голос Ларкина.

Л а р к и н. Ну чего у вас там?

К а р а с е в. Товарищ старший лейтенант! Борис зекам неприкосновенный запас отдал. До крошки.

Л а р к и н. На своего командира капаешь?

К а р а с е в. Так я же… Сам знаешь — не положено. Что он у меня личные харчишки отобрал, я про то не вякаю. А за НЗ ему хозяин колокошку отвинтит…

Л а р к и н. Не отвинтит. Уладим это дело…

К а р а с е в. Ну, вам с горы видней. А только, товарищ старший лейтенант, прикажите ему назад вертаться!

Л а р к и н. Докладывай, в чем дело.

К а р а с е в. Наше дело телячье. А только он вроде как не в себе…

Л а р к и н. Ты, Карасев, панику не разводи. Командир знает, что делает. Ну-ка, дай мне командира…

К а р а с е в. Есть позвать командира…

Андриевский, не залезая в машину, лег животом на башню, подключился к радиостанции и сразу заговорил, не задумываясь над тем, кто может услышать его тихие, медленные, жесткие слова.

А н д р и е в с к и й. Иван? Ты? Слушай, Ваня. Ты мне друг?

Л а р к и н. Что там у вас происходит?

А н д р и е в с к и й. Ты скажи: друг?

Л а р к и н. Ну, друг…

А н д р и е в с к и й. Слушай, Ваня. Прошу тебя. Очень тебя прошу. Пехота еще не увела этих гадов?

Л а р к и н. Немцев? Здесь пленные…

А н д р и е в с к и й. Ваня. Кончи их. Прошу тебя. Кончи их, гадов! Если офицера не кончишь, я приеду — всех гусеницами подавлю. Всех гадов подавлю…

Л а р к и н. Кончай истерику!

А н д р и е в с к и й. Истерику? Ты стариков видел? Ты их руки видел? Ты пальцы видел? Пальцы такие видел?

Л а р к и н. Я всякие пальцы видел…

А н д р и е в с к и й. Смехунчики? Тебе это смехунчики? Ну, Ларкин, за такие смехунчики…

Л а р к и н. Кончайте, говорю, истерику, товарищ старший лейтенант… Понятно?

А н д р и е в с к и й. Понятно. Тогда слушайте, товарищ замкомбат. Приказываю моей роте — моей роте! — собрать в одну машину весь НЗ. И у кого чего есть из жратвы. Машину немедленно прислать ко мне.

Л а р к и н. Не имеешь таких прав. НЗ расходуется по приказу первого.

А н д р и е в с к и й. Ах, скажите! А я и не знал! Пока я командую ротой. Если товарищ замкомбат такой жмет… он может не присылать свой НЗ. А ротой пока командую я. Чигринец! Слышал мой приказ?

Л а р к и н. Не заводись, Борька, с полоборота. Ты мне друг или нет?

А н д р и е в с к и й. Вроде был друг…

Л а р к и н. Выезжаю к тебе.

А н д р и е в с к и й. Скажи экипажам: у кого хоть крошку хлеба найду — убью!

Л а р к и н. Старшим оставляю Тайфун.

А н д р и е в с к и й. А ты, если без НЗ приедешь, видеть тебя не хочу. Ясно?

Не дожидаясь ответа, старший лейтенант Борис Андриевский отключился от связи.