Знаменщик и трубач

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Одесской рисовальной школе, одной из старейших в России, ведущей свое летосчисление с 1865 года, шел прием документов. Запись абитуриентов велась сразу на четыре отделения: архитектурное, скульптурное, живописное и гравировальное. Больше всего поступающих было на живописное отделение. Вокруг стола, за которым восседал Костанди, кипела толпа. Мелькали студенческие тужурки, офицерские мундиры.

Абитуриенты жадно ловили каждое слово художника. Несмотря на свой сравнительно молодой возраст, ему но было еще и пятидесяти, Костанди был популярен. Известность пришла к нему еще в 1884 году, когда после окончания Академии художеств он дебютировал на ХИ передвижной выставке картиной «У больного товарища». Ее заметил Стасов. Тогда же картину купил для своей галереи Третьяков. Высокую репутацию топкого художника-жанриста Костанди подкрепил в 1885 году поэтической картиной «В люди», изображавшей девушку-крестьянку у вагонного окна.

Наплыв был невиданный. Высокой была и подготовленность поступающих. Будущие художники несли уже готовые картины. Костанди обратился к чернявому пареньку, примостившемуся перед ним на краешке стула:

— Ну-с! Показывайте, что принесли…

Не дожидаясь, пока дрожащие пальцы справятся с непокорными тесемками, притянул папку к себе. Нахмурился — в папке лежали только карандашные рисунки.

— Очевидно, вы другими материалами не работаете?.. Нет… Боюсь, что вам будет трудно поступить в школу, — решительно произнес он. Однако постепенно суровые складки на лице художника разгладились, когда он внимательно стал рассматривать рисунки с всадниками. Кони нарисованы были мастерски.

— У кого вы учились? — уже другим тоном осведомился Костанди и, услышав про дядю Андрея, по-настоящему разволновался: сидевший перед ним робкий паренек был самородком, своим умом дошедшим до многих тайн рисования. По сюжетам рисунков Костанди понял, что все они сделаны «от себя». Ну где можно увидеть яростно рубящихся всадников? Или бредущий по пескам верблюжий караван? Способность рисовать «от себя» — редкостный дар. Порой даже опытные художники, умело рисующие с натуры, пасуют, когда приходится работать, полагаясь только на свою фантазию.

Открыл Костанди и еще один «секрет» начинающего художника.

— Ваш кумир, конечно, Каразин? — с улыбкой поинтересовался он, догадываясь, где автор понравившихся ему «баталий» черпал свое вдохновение. Юноша мгновенно вспыхнул до корней волос.

Костанди успокаивающе поднял руку.

— Напрасно вы так смущаетесь. В начале творческого пути все художники непременно кому-то подражают. Кумиром Репина был Рембрандт, Васнецова — Микеланджело, Левитана — барбизонцы… Каразин — прекрасный рисовальщик. У него есть чему поучиться…

У Каразина, — продолжал Костанди, адресуясь уже ко всем поступающим, — есть еще одно ценное качество, которое не грех перенять. Он всегда верен жизненной правде… Как-то Каразин исполнял в Академии художеств курсовую работу «Посещение Авраама тремя ангелами». Своих ангелов он изобразил как стражников, беседующих с Авраамом. «Почему вы лишили ангелов подобающего им украшения?» — рассердился профессор. «Потому, — отвечал Каразин, — что считаю Авраама догадливее академиков, увидел бы он ангелов с крыльями и тотчас бы понял, кто перед ним!»

Улыбку Костанди с готовностью подхватили молодые художники. Но он Тут же ее погасил.

— Естественно, за дерзкий ответ Каразина исключили из академии. Впрочем, это не помешало ему стать большим мастером… Но вообще-то без «школы» нельзя. Она да природа — вот наши учителя!..

Экзамен по рисунку Греков выдержал с легкостью. Однако его радость была преждевременной. Для зачисления в рисовальную школу требовалось знание французского языка. В Каменском окружном училище иностранные языки не изучались.

— Разве юноша виноват, что петербургское начальство посчитало излишнюю образованность вредной Для казаков! — гремел Костанди на педагогическом совете.

Директор школы Попов судорожно сцепил пальцы. Он был осторожным человеком. Ему не хотелось обострять отношений со своим лучшим педагогом. В то же время он не желал нарушать устав.

— Что вы предлагаете? — наконец выдавил он из себя, не придя ни к какому решению.

Костанди только и ждал этого вопроса.

— Зачислить, с условием сдачи экзамена по французскому языку в течение года… Однако не в первый, а сразу во второй, орнаментальный класс. В элементарном ему нечего делать, только впустую потеряет год…

Предложение Костанди неожиданно поддержал другой педагог школы, Геннадий Александрович Ладыженский. Обычно он отмалчивался на педагогических советах, болезненно стыдясь своего заикания, а тут выступил, настолько его тронули рисунки юного художника с Дона.

Судьба Грекова была решена. В августе 1898 года он стал учеником Одесской рисовальной школы, в которой провел пять долгих лет. Особенно тяжело ему пришлось на первых порах. В школе приучали работать с натуры, воспитывая привычку строго следовать модели. Культивировалась поэтапность в работе. Сначала обязательно строилась общая форма, после прорисовывались отдельные детали, а там уж прокладывались тени…

Ладыженский, преподававший в орнаментальном классе, строго следовал этим принципам. Так учил его Клодт в Академии художеств, так учил и он. Даже малейшие отступления от правил не допускались. На первом занятии, усмотрев неточность в рисунке Грекова, сердито фыркнув, Ладыженский решительно перечеркнул лист крест-накрест красным карандашом. Пришлось начинать все заново. И опять от зорких глаз педагога не укрылась погрешность. Митя едва не расплакался над вторым «перекрещенным» рисунком. Закусив губу, в третий раз взялся за работу.

— Это еще что, — влажно поблескивая карими глазами, говорил ему, насупленному и хмурому, Исаак Бродский, — в элементарном классе некоторые по месяцу бились над контурным рисунком куриного яйца… Я сам справился с заданием лишь к концу второго дня… Один только Степан нарисовал яйцо с первого раза.

Степан Колесников, добродушный силач, молодецки потряхивал кудрями. Ему все давалось шутя. Легкость, с какой он работал, привычка достигать всего без усилий оказали Колесникову дурную услугу. Одаренный сверх меры, он так и не вырос в крупного художника.

Митя ходил на занятия без охоты. Все наставления он скрупулезно выполнял, но радости и удовлетворения никакого при этом не испытывал. Его отвращение к орнаментам не укрылось от опытного педагога.

— Формальное отношение к делу еще никогда не приносило желаемых результатов! — жаловался на него Ладыженский Костанди. И запальчиво присовокупил: — Между прочим, Верещагин потому и стал Верещагиным, что даже в карцере рисовал орнаменты!

Мудрый Костанди не стал торопить события. Подождал, когда улягутся страсти. Он знал, что в конечном итоге любовь к рисованию возьмет верх, юноша втянется в скучную, но необходимую работу над орнаментами. И он оказался прав. Постепенно юный художник стал сознавать нужность их рисования. На эту мысль прежде всего его наводили картины. В степной глухомани, где даже книги были редкостью, юноша не видел картин.

Висевшие в классах живописные полотна будоражили его воображение. Не верилось, что и он когда-то сможет писать большие картины.

Особенно часто юноша останавливался перед морским пейзажем Айвазовского. «Сколько, должно быть, потребовалось времени и усилий, — думалось ему, — чтобы изобразить игру волн, кружево пены на их гребнях, стремительный полет облаков над морской пучиной!» Каково же было его изумление, когда он узнал, что Айвазовский написал эту картину всего за два часа, прямо на глазах учеников школы. «Как художник достиг такого мастерства?» — не оставлял его мучительный вопрос.

Еще большее впечатление на юного Грекова произвела живопись Левитана.

Существовавшее в Одессе с 1890 года Товарищество южнорусских художников — его учредителями являлись Костанди и Ладыженский — ежегодно устраивало выставки, на которых экспонировались работы самых видных русских мастеров.

Очередная выставка по традиции открылась в октябре 1898 года в здании городской картинной галереи — красивейшей постройке классического стиля, с шестиколонным портиком и широко распахнутыми боковыми «крыльями», образующими просторный двор.

Несколько подавленный дворцовой роскошью, лепными украшениями потолков, узорным паркетом, Митя в компании молодых художников переходил от картины к картине и вдруг замер, словно бы наткнувшись на невидимую стену. Поначалу он даже не поверил, что это картина. Ему показалось, будто он смотрит в открытое окно, за которым виднеются дышащий сыростью лес, подернутая мелкой рябью река, над ней пламенеющие березки и русские избы. Заметив, в каком смятении он находится, Костанди ласково обнял юношу за плечи.

— Нравится?.. Такое не может не нравиться… Левитан — огромнейший мастер!

— Как ему удается изобразить все так правдиво?.. Ведь это сама жизнь!

— Как?.. Путем глубокого изучения натуры… Она наш главный учитель. Ну и, конечно, трудом.

— А говорят, Левитан работает без всякого напряжения? — недоверчиво спросил кто-то из учеников.

Костанди даже рассердился:

— Действительно, Левитан творит по-рафаэлевски легко. Но и ему ведомы бессонные ночи у холста. Нет искусства без усилий. Великий художник — это великий труженик!

Желание писать картины заставило Грекова как следует взяться за рисование орнаментов.

— Давно бы так! — радовался Ладыженский успехам своего ученика.

Иногда, проверяя, насколько возросло его умение, Митя принимался за гипсовые фигуры, какие рисовали старшие ученики, и с горечью убеждался, что его работы много слабее. Повздыхав, он еще с большим усердием налегал на орнаменты.

В упорных трудах незаметно пролетел год. В гипсофигурном классе натура была посложнее: рисовали торсы и головы античных героев и богов. И снова Митя шел среди лучших учеников.

На третьем году пребывания в Одессе восемнадцатилетний художник наконец соприкоснулся с настоящей живописью. В натюрмортном классе Ладыженского он узнал, как смешивать краски, наносить их на холст, тайны соотношения и взаимодействия красок. Тогда же началась работа над этюдами.

На этюды ученики отправлялись большой группой. Писали степь, расстилавшуюся за городом ровной скатертью, тихие улочки с обветшалыми строениями и зелеными зарослями акации, взморье, где на песчаных отмелях лежали перевернутые вверх днищем баркасы и сохли на кольях рыбацкие сети.

Импрессионистические веянья не обошли стороной Одесскую рисовальную школу. Ладыженский и Костанди придавали большое значение колориту. Для учеников образцом служили полотна Костанди, стремившегося писать прозрачно, умевшего мастерски передавать и блеск красок полудня, и рассеянным предвечерний свет.

Педагоги рисовальной школы прививали ученикам и высокую требовательность к себе. Пример опять-таки подавал Костанди. Он беспощадно выскабливал на холсте всякую деталь, над которой проработал много часов, если ему казалось, что она в картине диссонирует.

С большим волнением Греков переступил порог натурного класса, завершавшего курс обучения, Костанди, оправдывая прозвище Капитанчик, решительно взялся за штурвал управления классом и предложил ученикам попробовать свои силы в работе над эскизами.

Все, конечно, знают, что это такое? — обвел вопрошающим взглядом лица учеников. — Эскиз — предварительный набросок картины… В программу эскизы не входят. Но без опыта работы над ними нечего мечтать об Академии художеств!

Об Академии художеств мечтали все. Началась лихорадочная работа над эскизами. Прекрасные эскизы делали Исаак Бродский, Степан Колесников, Давид Бурлюк. Но всех их затмевал Греков, выделявшийся своим композиционным даром. Поражала его неисчерпаемая фантазия в выборе сюжетов, оригинальность и совершенство компоновки, быстрота, с какой создавались эскизы. Показывая Ладыженскому очередную композицию своего ученика, Костанди сиял.

— Это уже не робкая поделка, а создание зрелое, со своим почерком. Я считаю, что эскиз должен быть выставлен как образец. Здесь есть чему поучиться!

За успехи в работе над эскизами в начале 1902 года Грекову была присуждена стипендия имени Судковского как «наиболее одаренному и нуждающемуся ученику живописного отделения».

Радость от этого события была омрачена неудачами со «штудиями» — классными работами обнаженной натуры.

Костанди пригласил его к себе домой, на Пересыпь, для серьезного разговора.

— Не понимаю, что с вами происходит? — удрученно разводил он руками, разглядывая принесенный юношей этюд. — Шли так хорошо — и пате!.. Я же прекрасно помню ваши натюрморты, серьезные, выразительные. А это что? — кивнул он на холст. — Какие-то безжизненные, анемичные существа!.. Я уже вам говорил, что живопись обнаженной натуры ничем не отличается от живописи натюрморта, и тут и там действуют одни и те же законы… Нельзя писать человеческое тело какой-то особой, «теплой» краской… Вот взгляните!

Костанди резко сдернул ткань, покрывавшую большое полотно на мольберте. Открылась чудесная картина, изображавшая монастырь. На куполах церквей, на зубцах стены лежали мягкие краски опускающегося солнца, в воздухе реяла сиреневая предвечерняя дымка. Умиротворенность, разлитая в природе, еще более подчеркивала напряженность позы молодого послушника на лавочке у ворот обители… Он застыл, трагически обхватив голову руками, отвернувшись от кустов буйно цветущей сирени.

Нетрудно было догадаться, что это та самая «Цветущая сирень», о которой среди учеников велось столько разговоров.

— Видите, как написаны у послушника руки и лицо? — вернул молодого художника к действительности требовательный голос. — Не одной краской. Старайтесь еще больше понять, увидеть, что происходит с цветом на свету и в тени.

Глянув на понурившегося ученика, Костанди ободряюще заключил:

— Нечего голову вешать… Флавицкий, вернувшись из командировки в Италию, привез написанную там картину «Христианские мученики в Колизее». Стасов не оставил от нее камня на камне. А через год с небольшим тот же Флавицкий создал свой шедевр — «Княжну Тараканову»… Так что неудачи бывают у всех. А за неудачей придет и удача…

В июне 1902 года в Одесском училище — к этому времени школа была реорганизована в училище — состоялся очередной выпуск учеников. Как это ни странно, но среди экзаменующихся Грекова не было. Некоторый свет на действия Костанди, взявшего судьбу ученика в свои руки, проливает краткая фраза в грековской автобиографии: «…но живопись тела отставала».

Чтобы побыстрее ликвидировать это досадное отставанне, Костанди отправил своего питомца в Крым на этюды. Обосновывая свое решение, он говорил ему в порту при прощании:

— Работа на ярком крымском солнышке целительна для всякого художника. В Крыму такое обилие рефлексов — отсветов от зелени, камней, самого неба, что невольно проникаешься мыслью — природа не терпит одноцветности!

В то лето Греков писал как никогда много. Из Крыма вместе с Бродским и Колесниковым он поехал на Херсонщину, в имение Золотая Балка. Остаток каникул работал в Березовой.

Рассматривал его летние этюды, Костанди удовлетворенно отмечал:

— Хорошо потрудились!.. Вот теперь вы на правильном пути!

7 июня 1903 года на торжественном акте Грекову был вручен аттестат об окончании училища и сверх того выдана рекомендация, позволявшая без экзаменов поступить в Высшее художественное училище в Петербурге при Академии художеств.

Итак, окончился первый этап его ученичества. Начинался другой, еще более сложный и ответственный.