Знаменщик и трубач

В МАСТЕРСКОЙ У РЕПИНА

олее года Академия художеств была закрыта. Занятия возобновились лишь в начале 1906 года.

Россия переживала бурный политический подъем. Революционные события, 1905 года заставили царизм обнародовать манифест, даровавший демократические свободы. Стали выпускать на волю бывших в заточении революционеров. Их встречали как героев. Греков присутствовал на вечере-встрече с народовольцем Морозовым, просидевшим в одиночке двадцать лет. В честь него произносились громкие речи, читались восторженные стихи. Для этого вечера художники подготовили красиво оформленные программы, которые продавались очень дорого. Собранные деньги перечислялись в фонд помощи борцам за свободу.

В Петербурге началось повальное увлечение сатирическими журналами, помещавшими острополитические материалы и рисунки на злобу дня. В них сотрудничали почти все друзья Грекова: Бродский, Горелов, Добрынин. Широко известным сделался смелый рисунок Бродского «Пахарь»: по усеянному черепами полю за тощей лошаденкой, запряженной в деревянную соху, влачится изможденный крестьянин. За крамольные рисунки цензура немедля закрывала журналы. Но тут же возникали новые.

Греков всецело разделял революционные воззрения своих товарищей, но в сатирических журналах не сотрудничал, считая себя недостаточно опытным рисовальщиком. Зато много занимался, совершенствовал свое мастерство. Долгие часы проводил в Эрмитаже, копируя картины известных мастеров. Времени для самостоятельных упражнений было предостаточно, поскольку занятия в Академии художеств, втянутой в круговерть политических событий, шли с перебоями.

Наступило лето. По приглашению Давида Бурлюка неразлучная троица: Бродский, Греков и Колесников — отправилась на каникулы в Козырщину, имение на Полтавщине.

Каждый день художники поднимались чуть свет. Приглушенно дребезжало стекло отворяемой балконной двери. Нагруженные этюдниками, холстами молодые живописцы спускались в парк, из глубины которого тянуло утренней свежестью.

— Передний план надо тщательно выписывать, — наставлял друзей Колесников. — Обыватель любит, чтобы веточка была отделена от веточки, чтобы просматривался каждый листок…

Обладавший практической сметкой, Колесников тонко уловил, что требует посетитель выставок, что обеспечивает коммерческий успех. Изо дня в день он писал пейзажи с броскими группами дубов либо изображал одно разлапистое дерево, выросшее на пригорке, где свирепые ветры искривили его ствол, искромсали кору. Расчет Колесникова оказался безошибочен. Уже в скором времени он сделался модным, «покупаемым» живописцем. На его пейзажах с дубами, экспонировавшихся на различных выставках, неизменно красовались таблички: «Продано», «Продано», «Продано». Это означало, что художнику предстоит копировать удавшуюся вещь во множестве экземпляров. Острые на язык художники дали Колесникову хлесткое прозвище «Паганини дубовых веток».

Осенью 1906 года Греков вернулся в Петербург, нагруженный множеством этюдов. Рассматривая их, Петр Евгеньевич Мясоедов довольно басил:

— Хорошо, очень хорошо. Что ж, пришла пора выбирать профессора-руководителя… Вы небось мечтаете учиться у Репина?.. И правильно! Идите к Илье Ефимовичу. У него вы научитесь мыслить масштабно, решать сложные художественные проблемы.

В тот день, когда требовательный Залеман оценил его рисунок высшим баллом, с прошением о переводе в репинскую мастерскую Греков явился к ректору Высшего художественного училища Беклемишеву.

— К сожалению, ничем не могу помочь, — развел тот руками. — В мастерской у Репина яблоку негде упасть — вместо положенных тридцати учеников занимается более девяноста. Впрочем, если вы беретесь уговорить Илью Ефимовича, то я не возражаю! — И на прошение легла размашистая подпись.

Теперь надлежало отобрать работы для показа Репину. Прохаживаясь перед строем картин, расставленных вдоль стены, Бродский озабоченно хмурился.

— Нужно показать всего одну вещь, но самую лучшую. Чтобы она была с настроением, с острым сюжетом и с хорошо выписанным пейзажем.

Свой выбор он остановил на небольшой картинке «Охота на лисицу», сделанной Грековым прошлым летом на Березовой. Борзые, захваченные азартом погони, неотступно преследуют лисицу. Следом за собаками по бурой степи скачут охотники. Их кони перешли в вихревой намет — из-под копыт летят крупные комья земли.

— Вот эта обязательно понравится Илье Ефимовичу! Даю голову на отсечение!

Репин посещал Академию художеств один раз в педелю, в понедельник. Приезжал он рано утром.

Несмотря на то, что друзья появились в академическом вестибюле много загодя до начала занятий, здесь уже прохаживалось несколько учеников, жаждавших поступить в репинскую мастерскую. Настроение у Грекова совсем упало. Он нервно вздрагивал при каждом стуке входной двери.

— Будь посмелее! — нашептывал ему Бродский. — Напирай на то, что согласен работать в любых условиях. Скажи, что примостишься где-нибудь в уголке!

В половине девятого массивная дверь распахнулась и вошел Репин. Невысокий, кудлатый, с бородкой клинышком. За руку поздоровался со швейцаром, потом с художниками. Удивленно осведомился:

— Вы все ко мне? В таком случае прошу не отставать! — И побежал рысцой вверх по лестнице, охраняемой каменным львом.

Первым показывал эскизы высокий юноша. Мельком осмотрев их, Илья Ефимович покачал головой:

— Вы еще мало подготовлены. Вам нужно еще очень много работать. Пока не могу вас принять!..

Работы другого ученика вызвали на лице у Репина гневную краску. Он сердито отодвинул их от себя:

— Я посоветовал бы вам, пока не поздно, заняться другой какой-нибудь профессией, более полезной для вас и общества!

Все еще сердито хмурясь, Репин глянул на грековскую картинку. У того душа ушла в пятки. Несколько мгновений длилось тягостное молчание, а затем послышался повеселевший голос:

— Хорошо. Честное слово, хорошо! — И, будто находясь на выставке перед понравившейся ему картиной, Илья Ефимович присовокупил: — Ах, если бы я занимался коллекционированием картин, то непременно бы купил вашу «Охоту»!

Бродский ликовал.

Словно не желая расставаться с поэтической картинкой, Репин еще раз поднес ее к глазам.

— Весьма выразительная вещь и с большим настроением. Сколько в пей жизни! А как чудесно передан колорит осенней степи… Скажите, а как вы относитесь к мирискусникам? — без перехода спросил Илья Ефимович.

В Академии художеств каждый знал, что Репин в свое время публично отмежевался от этой художественной группировки, когда идеологи «Мира искусства» потребовали убрать из Русского музея картины Айвазовского, Флавицкого и других известных мастеров как низкопробные, позорящие русское искусство. В ответ он опубликовал в «Ниве» открытое письмо с гневной отповедью в адрес распоясавшихся эстетов и вышел из редколлегии журнала «Мир искусства».

Мирискусники нравились Грекову. Его восхищали изящные композиции Бенуа в стиле барокко, одухотворенные пасторали Сомова, остропсихологические портреты Бакста. Не умея и не желая кривить душой, он так и сказал об этом. Бродский слабо застонал. Так хорошо начатое дело было загублено одним неосторожным словом.

— Вот как? — удивленно протянул Репин. В глубине его глаз зажглись любопытные огоньки. — И что же вам симпатично в их творениях?

Выслушав сбивчивое объяснение, сухо заметил:

— А я их живопись не приемлю.

Пареведя взгляд на эскиз, протянул с лукавинкой:

— Говорите, любите мирискусников, а тем не менее и краски и образы свои. Вот это похвально!.. Я вижу, у вас твердые взгляды на жизнь и искусство. Что ж, приходите в мастерскую!

Благосклонные слова Репина еще не означали, что зачисление состоялось. Грекову вскоре пришлось выдержать экзамен, обязательный для всех поступающих в мастерскую: он сделал этюд обнаженной натуры. Лишь после этого, 21 декабря 1906 года, молодой художник стал репинцем, как именовали себя счастливцы, заслужившие честь учиться у Ильи Ефимовича.

Репинская мастерская находилась на третьем этаже академического здания. Это была большая зала с верхним светом. Запыленные стекла плохо пропускали дневной свет, поэтому в мастерской даже в солнечные часы плавала сероватая дымка.

Ко времени поступления Грекова в мастерскую Илья Ефимович окончательно перебрался на жительство в Куоккалу, живописную местность под Петербургом. Здесь было спокойно, хорошо работалось. Ежедневные поездки из Куоккалы в Петербург его очень утомляли: путешествие на паровичке только в один конец занимало полтора часа. Сказывался и преклонный возраст — художнику было уже за шестьдесят. А главное, Репин считал день, проведенный в академии, потерянным для творчества. В его глазах это было величайшим расточительством.

Неудивительно, что, появившись в мастерской, Репин уже не присаживался, как в прежние годы, вместе с учениками писать натуру. Усталой походкой он продвигался вдоль строя мольбертов, заученно повторяя:

— Смотрите дольше, пишите проще!

Если же находил ошибку в работе, то, как правило, говорил:

— Больше рисуйте. Нужно проесть зубы на рисунке!

Нет, не о таких занятиях мечтал Греков. Он хотел видеть мастерскую похожей на те, что существовали в Италии в эпоху Возрождения, когда опытные и молодые художники работали под одной крышей и из рук в руки мастер передавал ученику великое искусство.

Репин несколько воодушевлялся, когда занятия подходили к концу и все ученики собирались в «чайной» — небольшой комнате при мастерской, где стоял длинный дощатый стол с самоваром. За стаканом чаю Илья Ефимович начинал рассуждать о художниках, живописи.

— Искусство — великая вещь! — растревожено вздыхал он. — Я его люблю больше добродетели, больше, чем близких, чем друзей, больше, чем всякое счастье и радости жизни. Где бы я ни был, чем бы ни развлекался, кем бы ни восхищался, оно всегда и везде в моей голове, в моем сердце. Лучшие часы моей жизни — это те часы, которые я посвящаю ему!..

Эти недолгие беседы невероятно воодушевляли, Хотелось работать и работать, чтобы услышать из его уст слова одобрения. Репин знал об этом и не скупился на похвалы.

В репинской мастерской к Грекову пришел первый настоящий успех. На очередном конкурсе эскизов его картина «Охота на лисицу» произвела фурор..

— Какая совершенная, динамичная композиция! — восхищались члены жюри.

Поправившуюся работу отметили первой премией и наградой в сто рублей. В один день Греков сделался знаменит. Немногие ученики Академии художеств, даже самые талантливые, получали такую награду!

Должно быть, под влиянием этого успеха Горелов предложил ему принять участие в крупной заказной работе для Народного дома в Петербурге.

— Речь идет о диораме, — объяснял он. — Предложение заманчивое. Представляется возможность попробовать свои силы в интересном виде живописи…

— Я знаком с панорамным искусством, — отвечал Греков. — В «Ниве» я видел снимок с диорамы «Голгофа» польского художника Яна Стыки. Черно-белое изображение, правда, не позволяло судить о живописи, но даже в таком виде диорама поражает мощью массовых сцен.

— Заказанная диорама тоже на библейский сюжет, — обрадованно продолжал Горелов, видя, что имеет дело с человеком, которому ясна суть предстоящей задачи. — Мотив известнейший — поклонение волхвов. На эту тему создано великое множество картин самыми блестящими талантами…

Сравнительно быстро художники нашли композиционное решение диорамы.

Руководство Народного дома одобрило предварительный эскиз.

Затем началась работа над эскизами в натуральную величину. Затруднения возникли при переводе рисунка на загрунтованный холст. С подобной задачей Грекову никогда не приходилось сталкиваться.

— Дело это несложное, — успокоил его Горелов. Вооружившись гвоздем, он просверлил отверстия на эскизе по контору фигур. После этого приложил картон к свежезагрунтованному холсту и начал легонько постукивать по нему мешочком с мелко дробленным древесным углем. Угольная пыль набилась в отверстия, и на холсте четко обозначился рисунок.

У Грекова, внимательно следившего за его действиями, вырвался восхищенный возглас:

— Откуда у тебя это умение?

— Позаимствовал у богомазов. Так в иконописных мастерских переводят рисунок с оригинала на новую доску, покрытую свежим грунтом — левкасом…

При работе над диорамой Греков сильно простудился — сказалось длительное пребывание в промозглом помещении, на пронизывающем до костей сквозняке. Последние мазки он клал как в тумане. Голова горела. Тело ломило от внутреннего жара. Началось воспаление легких…

Измученный болезнью, Греков вдруг почувствовал, как истосковался по родному целебному воздуху степей. Уехать, уехать домой| Дома, говорят, и стены помогают.

Ранней весной 1907 года, исхудалый и бледный, он появился в кабинете Беклемишева. Тот не спеша повернул к просителю свое красивое одухотворенное лицо, которое так любили рисовать художники. Ренин писал с него Христа для картины «Иди за мной, сатано». Молча пробежал глазами поданную бумагу:

«Чувствуя себя крайне нездорово, покорнейше прошу выдать мне отпускной билет, дабы я мог немедленно поехать на Дон».

Холодно поинтересовался, как смотрит Репин на отъезд своего ученика.

Илья Ефимович, естественно, не возражал. На полях прошения своим быстрым, неразборчивым почерком он сделал краткую приписку: «Ничего не имею против отпуска… Профессор И. Репин».

4 апреля 1907 года в канцелярии училища Греков получил отпускной билет. А на следующий день он уже ехал в поезде на юг. За окном вагона тянулись унылые «заснеженные равнины, зимние безжизненные леса.