1600 лет под водой

Глава XII Обломки, осадки, отшельники и акваплан

Первыми ныряли Барбара, Ли, Бастиан и я. На глубине шести метров мы вошли в слой ледяной воды и, слегка согревшись, пошли дальше, на дно. Это было ложе из песка и ила, испещренное ковыльными метелками водорослей. Видимость ничтожна. Все очень напоминало одно из тех болот под Дартмуром, которые выглядят такими необычными в липком предутреннем тумане.

Впереди вырисовывалась темная полоса. Конечно же, остов корабля, вот и ребра-рангоуты торчат из грязи. Подплыв ближе, я едва успел увидеть ряд полузасыпанных грязью пушечных ядер, ибо в следующую же минуту нивесть откуда свалился Ли, и все вокруг заволокло мутной пеленой.

Я всплыл метра на три и огляделся. Внезапно Бастиан схватил меня за руку и указал на дно. Что-то зашевелилось в зарослях, и мы оба бросились туда. Там, на дне, шевеля усами, сидел огромный рак-отшельник. Я попросил Бастиана подержать его, пока я наведу фотокамеру. К сожалению, Бастиан был незнаком с этим видом подводной деятельности и понял мою просьбу слишком буквально. Он вынул нож и бросился на противника. Я нажал спуск, но проклятая вспышка не сработала. Бастиан все еще преследовал рака, который резкими рывками пятился назад. Дело принимало печальный оборот, потому что рак двигался вспять с быстротой автомобиля, и каждый новый удар мощного хвоста уносил его еще на метр назад. Я понял, что он вот-вот исчезнет в мутном круговороте.

Пока Бастиан занимал плацдарм для новой атаки, я ухитрился и схватил рака сзади. Это было моим просчетом, потому что мгновением раньше Бастиан ринулся в последнюю, решительную схватку. Его нож пощадил меня, зато акваланг нанес мне искрометный удар в лицо, сдвинув наполовину маску, которая тут же наполнилась водой. Держа отчаянно вырывающегося рака в одной руке и фотокамеру в другой, я не мог и думать о том, чтобы очистить маску от воды. К счастью, сквозь водяную призму я смог разглядеть Бастиана и сунул ему в руку строптивого представителя семейства ракообразных. Затем, кое-как выдув воду из маски, я еще раз попытался запечатлеть участников схватки. Удержать большого рака довольно трудно, особенно если не знаешь, где у него голова, где хвост, который, кстати сказать, усеян снизу доверху двумя рядами шипов, способных нанести глубокие болезненные раны каждому, кто безрассудно нападет на их обладателя с задней стороны. Кроме того, размягченная водой кожа рук покрывается порезами об острые края раковины. Бастиан получил сполна и то и другое.

Тем временем моя камера наотрез отказывалась работать. Мы были на двадцатиметровой глубине, а поскольку я поставил короткую выдержку, нечего было и думать о том, чтобы снимать при таком освещении. Я указал наверх, Бастиан кивнул, и мы всплыли.

Как только освещение стало лучше, я сделал желанный снимок и поплыл к кораблю. Бастиан последовал за мной. Ему предстоял полный курс лечения дезинфектантом и липким пластырем. Вообще, многочисленные шрамы, раны, порезы и царапины всегда составляют неотъемлемый результат подводного плавания. Они заживают долго: дней семь — десять. Морская вода жжет раны, и если их не лечить, то они причиняют ощутимую боль, когда входишь в воду.

Появился Ли. Он тоже выследил большого рака и даже схватил его за усы, но рак предпочел оставить ему усы и благополучно скрылся. Я. показал Ли нашу добычу, украшенную парой роскошных усов. Он посмотрел на меня почти с ненавистью.

— Я, пожалуй нырну, взгляну на эту развалину! — деревянно-безразличным тоном сказала Барбара.

— И я!

— И я!

— И я!

На удивление оперативно натянув акваланги, мы устремились вниз, полагая, что скованный шоком рак Ли все еще там. Но боже мой, как мы были наивны. Этот пройдоха исчез. Мы вернулись к затонувшему кораблю ни с чем.

По меньшей мере двести ядер, весом в три-четыре килограмма каждое, лежали аккуратной кучкой, едва возвышаясь над поверхностью песка и ила. Вокруг были в изобилии разбросаны снаряды странной формы, похожие на гантели. Как мы позже выяснили, это были ядра с горючей смесью, своего рода древние зажигательные бомбы. Горючий материал навертывался на перекладину меж двух скрепленных шаров. Другие ядра были полыми, — вероятно, горючая жидкость заливалась внутрь. Разбирать деревянные части корабля следовало с величайшей осторожностью, потому что каждый неловкий шаг вздымал облако мути. Несмотря на это, мы обнаружили в тот день несколько глиняных сосудов, стеклянную вазу, заступ, мушкет и несколько шомполов. Больше мы не могли здесь оставаться ни единого часа, чтобы успеть вернуться в Цав-тат до темноты. Пришлось прекратить погружения. На прощание я все же настиг безусого противника Ли в его гнезде, и через несколько минут два неудачника уже варились в кипящей воде, приобретая тот нежнорозовый цвет, который обещает столь много истинным любителям пива. В тот вечер Ли, Бел и я смаковали langoustes более или менее a la Parisienne, плод трехчасовых кулинарных усилий Бел.

По возвращении из Молуната возобновилась работа у подводных стен. Мы не ставили себе задачу откапывать каждую отдельную стену, что заняло бы еще лет пять. Нам хотелось знать лишь какова высота этих стен, а также по возможности разыскать стены, направленные с севера на юг. Все стены, которые мы видели до сих пор, простирались неизменно с запада на восток, с небольшими отклонениями. Работа подвигалась медленно, потому что серая глина у подножий стен обладала твердостью гранита. Чтобы долбить ее несколько часов подряд при буквально нулевой видимости, требовался незаурядный оптимизм.

— Что ты думаешь об этих камешках? — спросила однажды Барбара, поднявшись на палубу после очередной смены. Ханс внимательно осмотрел их.

— Да ведь это осколки мозаики! — вскричал он. — Где ты нашла их?

— Около маленькой стены в сотне метров к западу.

Мы отыскали эту стену и, порыскав вокруг, нашли еще несколько камешков. Но к сожалению, осколки мозаики были разбросаны по дну на довольно большой площади, и мы ограничились тем, что взяли лишь некоторые из них. Я хотел запустить насос, но, поразмыслив, решил, что он только разбросает оставшуюся мозаику на все четыре стороны.

А потом в нескольких метрах от этого места мы нашли первую стену, простиравшуюся с севера на юг. Даже нет, не собственно стену, а всего несколько плит под слоем грязи, но, несомненно, в поперечном направлении. Рядом с ними лежали десять больших мостовых плит. Другая наша группа исследовала дно неподалеку от того места, где мы выкопали свою самую первую пробную траншею. Они тоже нашли три стены, которые как будто бы составляли стены одного дома. Одна из них расположилась с востока на запад, зато две другие — с севера на юг. Чем больше ширился район исследований, тем яснее становилось, что вся эта площадь была когда-то тесно застроена зданиями, которые начинались сразу же за городскими воротами.

До сих пор мы так и не принимались за холмики грязи перед гостиницей «Эпидавр». Для того чтобы работать и здесь и в Чистой бухте, у нас решительно не хватило бы времени. Однажды мы все же прозондировали холмики со стальными прутьями в руках: слой грязи оказался по меньшей мере полуметровой толщины. После небольшой дискуссии было принято решение бросить все силы на обследование Чистой бухты. Кроме того, мы были исполнены решимости продолжать раскопки в бухте Тихой.

Здешние рыбаки, словоохотливые, как и их коллеги повсюду в мире, поведали нам массу увлекательных историй. Если все они были бы еще и достоверны!.. И все же больше всего на свете нам хотелось отыскать «улицу», которую так отчетливо видел Ханс пять лет назад. В этом смысле все наши погружения ровно ни к чему не привели, поскольку ни разу за все это время видимость не позволила детально рассмотреть дно. На повестке дня стояло также второе посещение пещеры Асклепия. Но его я решил отложить до того счастливого и одновременно несчастливого дня, когда непогода помешает нам работать в море.

Как-то мне захотелось осуществить стародавнее желание и сделать несколько фотографий под водой, о которых так долго и так тщетно молил Аренд. Это было весьма непросто по той причине, что вода в Чистой бухте, по крайней мере с точки зрения фотографа-дилетанта, никогда не бывала «чистой». Может быть, туристам, которые роились у пирса в надежде узреть полулегендарные стены, она и казалась идеально прозрачной, но даже на небольшой глубине эта прозрачность была подернута плотной зеленоватой дымкой. Бывало, я проявлял всю свою черно-белую пленку, так и не видя ни в одном кадре долгожданных стен. О, снимать под водой совсем не то же самое, что беззаботно щелкать аппаратом на суше. Вода составляет преграду свету, причем плотность этой преграды растет по мере погружения. Я наивно полагал, что фотографирующее человечество дошло уже до изобретения водонепроницаемых экспонометров. В этом святом убеждении я и закупил последнюю модель, которая, как без лишней скромности утверждала реклама, работает с гарантией на глубине до тридцати метров. Но к сожалению, эта штука наполнилась водой уже в первые пять минут работы на десяти метрах.

В тот день, однако, вода и на самом деле была ослепительно прозрачной. Поскольку по воле начальника пожарной команды мы на время были лишены насоса, у меня оказалось достаточно времени, чтобы целиком отдаться фотографии.

Как только «Язычник» стал на якорь, я разбросал вокруг кусочки хлеба и всякую другую приманку для мелкой рыбешки. Дело в том, что если фотографировать голую стену без подводной живности на ее фоне, то стена будет выглядеть неестественной, не создается впечатления колышущейся водной массы вокруг нее. Закончив фотографирование, я поспешил на судно. Ныряльщики только что взобрались на борт после, второго в этот день погружения. Но оно, как и первое, оказалось безрезультатным.

— В конце концов, это глупо, — сказал Ли, — надо раз и навсегда установить, есть ли вообще какие-нибудь развалины так далеко в — море. Погружения вслепую ничего не дают.

— Так-то оно так, — признал я, — но мы же планомерно обшарили всю бухту в самом начале, когда думали, что развалины залегают на большой площади и видны с поверхности; и только теперь мы поняли — ты в том числе, я надеюсь, — что они покрыты толстым слоем грязи и ила. Прочесать дно сантиметр за сантиметром у нас попросту нет никакой возможности. Вот и остается надеяться на его величество случай.

— К черту случай. Разве нельзя скроить акваплан? — предложил Ли. — Это очень ускорило бы работу.

Мысль показалась разумной. Если буксировать ныряльщика на канате на глубине метров десяти, то он сможет рассмотреть дно довольно неплохо: стоит ему заметить что-нибудь достойное внимания, он сползет с акваплана и постарается держаться поближе к этому месту, пока корабль не подойдет к нему и не выбросит буй.

Надо ли говорить, что уже на следующий день я рыскал по Цавтату, отыскивая подходящий материал для изготовления акваплана: кусок прочной древесины пяти с половиной метров в длину и шестидесяти сантиметров в ширину.

Мои поиски были безрезультатны, и тогда за дело принялся Ханс. Не прошло и двух часов, как он отыскал кусок старой древесины, который уже несколько лет валялся без дела в какой-то лавке. Местный плотник подрядился обтесать доску до нужного размера, а Ли вызвался сделать из нее акваплан. Но его участия не понадобилось: как только плотник понял, что от него требуется, он принялся за работу, и через несколько часов нам с триумфом был вручен готовый акваплан. Мы получили еще и счет на восемьсот динаров, что составляет всего-навсего пятнадцать шиллингов. И это за акваплан, который едва ли чем отличался от тех, что я видел в спортивных магазинах Англии по цене двенадцать фунтов за штуку. Ручками служили два дюймовых деревянных колышка, которые выдавались по обеим сторонам доски на пятнадцать сантиметров сверху и на пять сантиметров снизу. К нижним концам каждого колышка была привязана веревка. Обе веревки сходились в десяти сантиметрах перед доской и привязывались к буксировочному канату.

Решено было немедля испытать акваплан в действии. Поскольку автором идеи был Ли, ему и принадлежала честь быть первым. Плавание на акваплане представляло собой своеобразное рыскание в нескольких метрах от поверхности. Принцип был неимоверно прост: ныряльщик берется за ручки, и, как только он сигнализирует «готов», буксир трогается с места со скоростью четырех-пяти узлов. Теперь ныряльщик может регулировать глубину погружения, наклоняя доску то вниз, то вверх. Правда, если он по неумению или небрежности наклонит доску слишком резко, то спикирует вниз, сразу метров на двадцать, рискуя при этом порвать барабанные перепонки. Если же, наоборот, он слишком поспешно вздыбит доску, находясь на приличной глубине, то ракетой взмоет к поверхности, что чревато печальными последствиями для его легких. Иными словами, осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Мы решили не пожалеть целого дня, чтобы каждый мог попривыкнуть к акваплану на разных скоростях и хорошенько набить себе руку перед началом серьезного поиска.

На карте бухты Тихой, изданной Адмиралтейством, в четырнадцати морских саженях от берега было обозначено затонувшее судно средних размеров — корабль постройки 1914 года. Его-то мы и решили сделать объектом нашего первого поиска на акваплане.

К сожалению, видимость оставляла желать много лучшего, дно просматривалось относительно сносно лишь метров с пяти. Чтобы как-то забираться на двадцатиметровую глубину, мы удлинили буксирный канат и привязали пятикилограммовый груз в метре от доски. Но теперь, когда ныряльщик был распластан в неподвижности на акваплане, давал себя знать холод. К тому же на дне мы ожидали увидеть чуть тронутый временем и морем, но в основном целый корабль, а увидели занесенный илом холм, одиноко возвышавшийся над пустынной равниной. Пришлось отказаться от повторного осмотра бухты. Ведь если бы и он не дал никаких результатов, отпала бы всякая охота продолжать погружения в этом месте. Мы в большей степени стремились обуздать коварный акваплан, чем тщательно осмотреть дно, и вполне возможно, что многие интересные вещи остались бы незамеченными. Погружения закончились поздно вечером, и мы поднялись на «Язычник», еле волоча ноги.

Ли спал под открытым небом: внизу его аристократическим легким не хватало кислорода. Внезапно сверкнула молния, и потоком хлынул дождь. Я всегда гордился тем, что являюсь обладателем «сухой» яхты. Люки задраивались настолько плотно, что средних размеров океан, хлынувший через борт, не замочил бы и койки. Но в ту ночь хлестало так, словно все люки были распахнуты настежь. Периодические вопли с палубы свидетельствовали о том, что вместо кислорода легкие Ли медленно, но верно заполняются водой. Бедняга Ли! Он полагал, что все обойдется коротким дождичком, а когда понял наконец, что заблуждался, на нем уже нитки сухой не было.

На следующий день уже в шесть часов утра было слышно, как Ли, у которого кончалась пленка, ворча, отвязывал ялик, чтобы поспеть к утреннему автобусу в Дубровник. Из его ворчания явствовало, что 1) ялик быстро наполняется водой и он не успевает ее вычерпывать, 2) Ли снова вымок до нитки, 3) он весьма безрадостно провел ночь.

В восемь часов, когда ливень перешел в настоящий потоп, мы услышали, что ялик возвращается.

— Кого еще там черт несет? — поинтересовался я. По мере приближения ялика поток богохульств усилился. Ага, Ли возвратился: автобус был переполнен, и он не смог уехать.

Дождь лишил нас возможности понырять в этот день, имело смысл остаться на борту и наконец рассортировать и перенумеровать все те глиняные, фаянсовые, каменные и другие находки, которые к этому времени совсем загромоздили палубу.

Ли быстро оправился и стал делать зарисовки наиболее интересных находок, а я фотографировал их, как только ливень немного стихал. Мы ждали д-ра Николаичи, который должен был решить, что из найденного нами пойдет в музей в Сплите, а что останется в Цавтате. Кроме того, я очень рассчитывал на приезд Фернана Бенуа из музея Борелли в Марселе, где были выставлены археологические находки капитана Жака Ива Кусто, включая и знаменитые находки экспедиции на «Гран Конглуэ». Я обещал предоставить Бенуа все, что его заинтересует, и теперь ждал его ответа.

Составив список отметок и надписей на отдельных предметах утвари, я отослал его Аренду для опознания.

Среди всего прочего мы обнаружили небольшой глиняный сосуд, который вскоре проследовал в нашу каюту, где мне пришлось пресекать всякие попытки использовать его в качестве пепельницы. Бел уже превратила в сахарницу одну из амфор, а в другой держала соленую рыбу.

— Не поставить ли еще парочку у машины, где суше, — сказала она, — тогда рис не будет так быстро портиться.

— Ради бога, Бел! Им же по две тысячи лет! — простонал я.

— А что тут такого? Разве не для этого они и сделаны?

Женщины всегда правы — такова особенность женской логики. А может быть, древний сосуд получит новую путевку в жизнь, наполнившись золотистым зерном? Все-таки лучше, чем стоять на запыленной музейной полке под бесстрастно отсутствующими взглядами посетителей…

С набережной меня окликнул Ханс, и я поплыл за ним на ялике. Дождь насквозь промочил его одежду, но отнюдь не подмочил энтузиазма.

— Знаешь, что я узнал? — Ханс был весь натянутая струна. Оказывается, один местный крестьянин рассказал ему о какой-то мозаике во дворике неподалеку. Ханс тотчас же решил отправиться на поиски. После долгого хождения этот добровольный проводник привел его к грядке помидоров.

— Вот здесь, — сказал он. — Посмотрите-ка, до сих пор видны отдельные камешки.

Да, никакого сомнения — квадратные камешки тут и там виднелись на земле.

— Боже мой, кто же их выкопал? — гневно спросил Ханс.

— Фермер, лет уж двадцать назад. Вон там еще кое-что осталось.

Это была другая грядка помидоров, а рядом… рисунок на квадратном камешке изображал фигуру в черном в окружении красных животных. Ханс подобрал несколько камешков; они напоминали те, что когда-то нашла Барбара возле стен.

Вскоре дождь, стихая, постепенно иссяк, и над бухтой вновь установились мир и покой. Я вытащил на палубу бачок с проявителем, но едва успел вытащить оттуда отснятую за день пленку, как «Тед, Тед!» раскатилось над вечерней водой. Я увидел на набережной фигуру Ханса.

— Они приехали, Тед!

Ли отвязал ялик и отправился знакомиться с вновь прибывшими.

Я вернулся на палубу и сел в шезлонг, вслушиваясь в протяжную песню, которую пел проплывающий мимо рыбак. Надо мной простиралась добрая темнеющая лазурь вечернего неба. Вода была спокойной и чистой. В такой вечер, подумал я, хорошо жить, бездумно вбирать полной грудью свежий воздух и знать, что безграничный океан этой благодатной свежести разлит вокруг. Дыши, пока не надышишься. Не то что несчастный городской житель, который поднимается по часам, вдыхает отравленную атмосферу и месяцами не видит голубого неба, скрытого плотным частоколом домов и труб. Впрочем, в прошлую ночь он, без сомнения, мирно спал с безмятежной улыбкой на лице, а мы тем временем корчились на койках, пытаясь уберечься от всепроникающих ледяных капель. Мои размышления прервал могучий клич с набережной — двое новичков не выдержали и бросились вплавь, не дождавшись ялика.