1600 лет под водой

Глава XV Визит к Асклепию

В то утро «Язычник» заливал пресную воду, и мы почти полностью успели высказать все, что думали друг о друге. А потом зычный крик Ханса известил нас о том, что цистерна с водой переполнена и что компрессор работает на пределе. Все помчались в каюту, через несколько минут были в полном облачении и готовы к погружению. Мы собирались проверить рассказ местного рыбака о множестве амфор, якобы разбросанных на десятиметровой глубине возле рифа у острова Супетар. Мне лично это казалось, мягко говоря, вымыслом, поскольку мы уже облазили все дно в этом районе. Но однажды, решив исследовать беспристрастно все возможные версии, я примирился с тем, что целый день уйдет на малоперспективный поиск. В тот день бухта порадовала нас лишь тремя римскими глиняными блюдами примерно 300 года до н. э., настолько источенными морем, что мы не смогли их опознать. Впрочем, специалистам часто удается то, что кажется невозможным дилетанту, — я отложил их в сторону для последующей пересылки Аренду в Голландию.

Поздно вечером от Аренда пришло письмо. Он писал, что его путешествие домой, в Голландию, было вполне удачным, более того, полезным: в конверте мы нашли фотографию, сделанную им в Италии. Это была стена здания, которая, несомненно, относилась ко временам Древней Греции и обнаруживала ту же самую кладку, что и столь знакомые нам стены в Чистой бухте. Значит, и те и другие стены одного происхождения. Аренд выслал также переводы некоторых надписей. Одна из них, надпись на большом глиняном черепке, заинтересовала меня. Этот осколок, по всей видимости, был частью основания какой-то статуи. Латинская надпись на нем гласила: «Публию Корнелию Долабелле из коллегии семи жрецов, консулу из рода Титов, наместнику божественного Августа Тиберия, города верхней провинции Иллирия даруют сию статую». Аренд далее указывал, что Долабелла действительно был консулом в 10 году до н. э. и легатом в 14 году до н. э. Из семьи Долабелла происходила и знатная римлянка, чьи останки, обнаруженные при раскопках церкви в Цавтате, хранятся теперь в музее Цавтата.

Другое письмо было адресовано нам Фернаном Бенуа из музея Борелли в Марселе. В его планы входило посетить Югославию в сентябре, и тогда он мог бы ознакомиться с нашими находками. Мы были несказанно рады этому известию, поскольку мнение такого общепризнанного авторитета по греческой и римской утвари и вооружению было бы очень ценным.

Нога моя постепенно заживала, и меня то и дело подмывало еще раз заглянуть в пещеру Асклепия. На этот раз мы решили сократить число участников до двух человек. Я задумал взять с собой фотоаппарат и вволю поснимать по дороге. Хотелось заплыть как можно дальше, впрочем, это зависело от того, как далеко мы сможем проникнуть с канатом длиной сто метров. Потом мы собирались вернуться той же дорогой и осмотреть дно под рухнувшими обломками скал, поискать, нет ли там чего-нибудь интересного. И еще, из опыта прошлого погружения я знал, как существенно двигаться побыстрее в леденящей воде пещеры.Вот где «сухой» костюм был бы незаменим. А на мне только три свитера, да и Ли экипирован не лучше. Одной из наших целей, помимо пополнения коллекции, было исследовать, не блокирован ли наглухо основной туннель. Мне вдруг пришло на ум, что два римских акведука, ведущие в Цавтат, вполне могли бы простираться в направлении водного резервуара, скрытого в пещере, и что вода, возможно, поступала в город по системе сообщающихся сосудов, которая была прекрасно известна и часто применялась в Древнем Риме. Если это так, то, значит, в пещере создали искусственную преграду, чтобы удержать воду, а это уже было крайне интересно.

И вот мы готовы тронуться в путь. Снаряжение аккуратно разложено на палубе. Питер, Иден и Барбара ждут нас на приморском шоссе в полукилометре от«Язычника». И вдруг треск и скрежет снизу: Ли оступился и рухнул в трюмный люк. Мы вытащили его.

— Я в отличной форме, — простонал он, морщась от боли. Воистину над пещерой Асклепия довлел какой-то злой рок: сначала Том, теперь Ли…

Я задумался. К походу все готово. Конечно, можно быстро снарядить кого-нибудь из ныряльщиков, но хватит ли ему самообладания и опыта, если, не дай бог, случится что-нибудь неожиданное? С другой стороны, Барбара имела дело со спелеологией, но вряд ли она сумеет собраться так быстро, да и защитной одежды для нее не было. Что ж, я пойду один, больше ничего и не остается. Если пещера и в самом деле уходит далеко вглубь, я поплаваю поблизости от входа и попытаюсь получше ознакомиться с ее топографией. А потом мы предпримем последнюю, заключительную попытку. Если же вблизи находится тупик, то я просто осмотрю эту часть пещеры, и на этом все предприятие будет окончено.

Бел и я погрузили все в ялик и отчалили. Остальные к этому времени порядком приустали, поджидая нас, и распростерли свои бренные тела на обласканных солнцем камнях. При нашем появлении они вскочили и изобразили бурную деятельность. Я намеренно взял с собой один акваланг, чтобы предотвратить порыв возможных добровольцев. Как я и ожидал, Барбара сейчас же загорелась желанием заменить Ли. Но… ей ничего не оставалось, кроме как тащиться вместе с другими по запыленному склону. Подойдя к входу, мы зажгли факелы. Вошел в пещеру Дэвид, за ним я и все остальные. Вскоре из глубины донесся голос Дэвида — он сообщал, что достиг «берега», вернее, шагнул в воду, ничуть не подозревая о существовании бассейна, как и я в свое время: вода была такой кристально чистой, что свет факела выхватывал из темноты только известковое дно, а вода ощущалась лишь леденящим прикосновением к лодыжкам.

Вот и все: отсюда я пойду один, в эту мрачную влажную жуть, которая могла бы удовлетворить даже самых взыскательных поклонников Хитчкока[10]. Для того чтобы создать должное настроение у остальных, я выступил перед ними с краткой лекцией о культе Асклепия в древнем Эпидавре — о том, что Асклепий был усыновлен Аполлоном, вскормлен козой и воспитан

кентавром, что его сыновья стали врачевать в греческой армии, которая спасла Елену от троянцев, что поклонники и пациенты Асклепия вносили плату за лечение в виде золотого или серебряного слитка, воспроизводившего по форме пораженный орган, что римляне, как полагают, заимствовали у греков культ Асклепия после чумной эпидемии в 293 году до н. э. или другой, не менее мрачной исторической даты. Мой рассказ произвел впечатление. Питер и Иден, наши неоперившиеся лекари, были и до этого знакомы со своим святым патроном, хотя они, верно, и не знали такого количества интимных подробностей его биографии. Их крайне компетентные комментарии к лекции носили в основном характер междометий: «не может быть!», «потрясающе!» и т. д.

Излив весь этот словесный поток, усталый, но довольный, я начал одеваться: натянул два свитера и ветронепроницаемую куртку вместо третьего свитера, который попросту не налезал на два предыдущих. Мое снаряжение включало глубиномер, поскольку я хотел засечь предельную глубину пещеры, и два подводных факела, висевших у меня на поясе с грузом. Один из них был запасным на случай поломки первого — меня отнюдь не согревала перспектива очутиться в полной темноте. За пояс был заткнут шноркель. Ну и, наконец, на шее на прочном нейлоновом шнуре висел мой аппарат. Для посвященных: я зарядил аппарат цветной пленкой, заранее поставил фокус на пять метров и захватил самый яркий блитц. Я рассчитывал, что просто наведу камеру на то, что заинтересует меня, подниму шторку, и да поможет мне бог!

— Ты похож на рождественскую елку! — заметила Барбара. Во всяком случае, у меня было именно такое ощущение. Дэвид щелкнул зажимом на спине, и вот я готов к погружению. Наши сигналы немногочисленны — два рывка означали: «сматывай веревку, я плыву назад и не хочу в ней запутаться», повторные рывки были сигналом опасности: «я в беде, с силой тяни на себя, но, если почувствуешь сопротивление, жди и тихонько трави веревку — я, кажется, наткнулся на препятствие». Моя веревка длиной сто метров позволит зайти достаточно далеко, пожалуй, за один день большего и не пройти.

Я шагнул в воду. Холодным обручем сдавило колени. Стоя здесь, я почувствовал, что оставляю за спиной милый уютный мирок, который мне по некоторым соображениям очень дорог. Знакомые лица при свете факела казались сонмом небесных ангелов по сравнению с разливом черных вод подо мной, напоминавших воды легендарного Стикса[11].

— Будем надеяться, что здешнее чудовище тобой побрезгует, — несколько искусственно хохотнул Питер. Я стиснул челюсти на загубнике и подумал о теплом солнце снаружи.

При последнем погружении мы с Бастианом просто рвались вперед, стремясь обнаружить конец коридора. Теперь же я внимательно осматривал пещеру метр за метром. Она уходила вглубь и на расстоянии метров десяти от входа расширялась в просторный зал. Столб сантиметров двадцати в диаметре перегораживал проход. Левый коридор был высотой метров шесть, но казался менее интересным, чем правый, четырехметровый проход, где сталактиты спускались с потолка наподобие острых щучьих зубов. Я пощупал один из них: он был острым, как игла, и твердым, как гранит, не то что приветливо мягкие сталактиты на мелководье у входа. Я решил продвигаться медленно, ибо любое неосторожное движение могло повлечь серьезные ранения, или, чего доброго, в результате удара я мог потерять сознание.

У меня было ощущение человека, очутившегося нежданно-негаданно в каком-то странном доме, где властвуют призраки. Я плыл, оглядываясь по сторонам, и думал: «Здесь не бывал никто уже две тысячи лет, с тех пор как сюда хлынула вода». Сноп света от факела ярким пятном отпечатывался на стенах, а там, вдали, черным провалом зиял еще один коридор, уходивший в темноту. В самой середине зала монументальной колонной на перекошенном полу высился толстый сталагмит около метра в диаметре. Дно было очень неровным: мой глубиномер показывал то двенадцать метров у левой стены, то четыре метра — у стены справа. Я подвинулся к темнеющему в стене проходу. Он постепенно сужался, и, прежде чем продолжать плавание, нужно было сделать несколько снимков. Первая лампочка сработала на славу: вспышка на пару минут ослепила меня: и я сфотографировал колонну и основной проход. Вторая лопнула у меня в руках при попытке вставить ее в гнездо: руки от холода закоченели, осязание притупилось, и я сжал лампочку слишком сильно. Больше лампочек у меня не было. Дернув за веревку дважды, я почувствовал, как она натянулась, и поплыл назад. Свет факела сиял впереди теплым ободряющим огоньком. Всплыв на поверхность, я сунул фотоаппарат в протянутую руку и снова торопливо исчез в воде.

Теперь, когда у меня не было камеры, моя маневренность возросла вдвое, и все вообще было бы прекрасно, если бы не пронизывающий холод. Оглянувшись, я увидел, что позади меня видимость уменьшается, взметнувшиеся со дна осадки клубились в воде непроницаемыми мутными облаками. Я поспешил в основной зал, обогнул колонну и поплыл в проход. Непроглядная пелена окутала меня со всех сторон, а вода напоминала разбавленный чай. В свете факела плясали, кружась, частички пыли. Я решил сматывать удочки. Два рывка, и вот веревка напряглась силой надежных рук на другом конце.

Метр за метром оставался позади. Пелена грязи заиграла всеми цветами радуги, потом стало светлеть, и я всплыл на поверхность. Меня подхватили и вытащили на сушу. Стуча зубами от холода, я весь курился паром. Пещерные видения вдруг навалились на меня все разом. Я был просто не в состоянии отвечать на бесчисленные вопросы.

— Ты пробыл под водой семь минут! — сказал Иден, взглянув на часы.

«Семь минут! Да если каждые семь минут моей жизни длились бы так долго, я, наверно, прожил бы лет двести». И я шагнул наружу, в свет и солнце.

Ли не терпелось услышать о результатах погружения. К сожалению, он должен был оставить нас через пару дней. Исчерпав свой запас пленки, он не мог дождаться момента, когда начнет ее проявлять.

— Если ты задумал слазить в пещеру еще раз, поторапливайся, — советовала Бел.

Это верно. Дэвид и Барбара уезжают в тот же день, что и Ли. Следовательно, остаются Бел, Питер, Иден и я сам. Боже, как летит время!

— Если случится что-нибудь сногсшибательное, не «забудь отстукать мне телеграмму. Я тут же примчусь, — увещевал меня Ли.

И тут я понял, что он имеет в виду. В прошлом году в Ибизе у него чесались руки снять барракуд, невесть как попавших в эти края. Но они как в воду канули. А через два дня после того, как опечаленный Ли отбыл в Лондон, мы с Бел обнаружили стаю барракуд голов в двести: они мирно резвились у подводного источника метрах на сорока глубины. Поначалу они обдали нас холодным сиянием нагловатых глаз, но не подпустили ближе чем на пять метров. Заметив небольшую расщелину в отвесном склоне рядом с источником, я спрятался в ней, и потом, когда рыбы успокоились и принялись парить надо мной в нескончаемом хороводе, я осторожно поднялся и встал в самой середине этого мятущегося сборища одушевленных торпед, которые шныряли справа, слева, сверху, снизу, всего в нескольких сантиметрах от меня. Но самым странным было ощущение единого коллективного мозга, который заставлял их всех одновременно, точно по команде, менять направление. Да и самому мне казалось, что, когда они все бросаются в одну сторону, а потом резко — в другую, я и сам начинаю испытывать воздействие какого-то телепатического побуждения сделать то же самое.

У меня было с собой пневматическое ружье, и я решил посмотреть, как поведет себя стая, если неожиданно напасть на одну из барракуд. Мне рассказывали, что в Карибском море эти свирепые рыбы набрасываются на раненое морское существо любых размеров и начинают терзать его, а потом, обезумев от вкуса крови, мечутся по морю в поисках новой добычи. И горе тому, кто попадется им на их смертоносном пути! Впрочем, мое убежище было в двух шагах, и я чувствовал, что смогу достигнуть его прежде, чем барракуды покончат со своим злополучным собратом. Я прицелился и пронзил гарпуном ближайшую ко мне барракуду. И тут же поспешно покинул стаю, таща свою жертву за спиной на гарпунной веревке. К моему несказанному изумлению, это не вызвало даже легкого замешательства среди барракуд. Возможно, они уж насытились в тот день. Пронзенной рыбе мой выстрел доставил, правда, мало удовольствия. Я старался всячески избежать хлопающих челюстей ее саблезубого рта и по дороге назад держался на безопасной дистанции. Это не помешало мне вечером оценить ее по достоинству, когда, нарезанная тонкими ломтиками, она доходила на плите в соусе из каперсов.

Мое письмо, содержащее полный отчет об этом малозначительном эксперименте, чуть не довело Ли до инфаркта. И теперь он был не на шутку встревожен тем, что какой-нибудь замысловатый осколок древности только и ждет его отъезда, чтобы стряхнуть покров двухтысячелетних наслоений и предстать во всем великолепии перед остальными участниками экспедиции. Я заверил его, что протелеграфирую в этом случае без всяких проволочек, а потом мы зашли в кафе на набережной и попрощались с ним по-мужски.

Неделя непрерывного патрулирования по бухте на акваплане дала очень немного: несколько амфор и разнообразные осколки посуды, разбросанные по дну тесаные камни типа тех, что неоднократно встречались нам при исследовании подводных стен.

Обшарив дно у острова Мкран, двинулись к острову Бобора. Здесь, в расселине меж двух больших скал, мы обнаружили развалины затонувшего корабля. Деревянные балки, почти целиком сгнившие, были разбросаны на глубине от пятнадцати до пятидесяти метров по обеим сторонам острова. В морях, где часто штормит, волны, как правило, довольно скоро разносят в щепки корабли, затонувшие на глубине до двадцати метров. Поэтому мы и сосредоточили поиск в более глубоких водах, где, к нашей радости, в изобилии водились мурены и меру, что делало все предприятие не только интересным, но и полезным.

Питер и Иден нашли в развалинах корабля какую-то кость. «Большая берцовая кость обезьяны», — торжественно констатировали они. Все наши потуги доказать невозможность появления обезьяны на древнегреческом корабле так и не смогли поколебать их в этом убеждении, тем более что авторитетов в области анатомии на борту не было. Я так и занес находки этого дня в судовой журнал: «Обломок железного руля, несколько медных пластин, одна навигационная лампа и большая берцовая кость обезьяны».

Мы встречали поблизости множество мелких осьминогов, и в этой связи начались разговоры о пещерном чудовище.

— Не знаю, как там насчет драконов, — произнес Иден, — но одно могу сказать — осьминоги тоже здорово кусаются! Несколько лет назад мне случалось участвовать в ночном погружении на итальянском побережье. Я поймал осьминога и решил прихватить его с собой. Когда я всплыл, эта тварь будто с цепи сорвалась, Животное стало карабкаться вверх по руке, и вдруг я ощутил острую боль в шее! Осьминог пребольно укусил меня. У них ведь клюв наподобие ястребиного — они крепко хватают добычу щупальцами, а потом добивают ее клювом. И вот я в муках пытаюсь стряхнуть его, а все остальные стоят полукругом на палубе, смотрят на меня и надрываются от смеха.

А потом уже вне всякой связи с осьминогами Барбара рассказала, что, когда они ныряли в Палинуро, в Греции, в ходу была такая шутка: надо было сидя на дне делать вид, что ешь морские яйца — своеобразные устрицы, по виду напоминающие оранжевые камешки. На вкус они сильно отдают йодом, но новички, которые лезут из кожи вон, чтобы показать себя бывалыми аквалангистами, часто попадаются на эту удочку.

Я призадумался о всех этих невинных дурачествах и трюках, и мне пришло в голову, что и у нас есть своя домашняя шутка. Среди найденной нами посуды была маленькая амфора, изящная и совершенная в каждом своем изгибе. Инкрустированная яркой зеленью донных лишайников, она неотразимо действовала на зрителя: археологи застывали в изумлении, а прочая неискушенная публика просто теряла дар речи. Но к сожалению, эта амфора была… абсолютной и стопроцентной подделкой. Ее изготовил в Испании один мастер, который весьма искусно раскрасил сосуд и придал ему такой вид, словно тот много лет пролежал под водой. Потом он аккуратно поместил амфору на морское дно, где она действительно пролежала пару лет.