1600 лет под водой

Глава IV По Средиземному морю

Плавание в Цавтат вдоль иллирийского побережья, где изменчивый нрав Средиземного моря сулит неожиданности, как и души людей, что населяют эти берега, не обошлось без приключений.

После пяти дней пребывания в Гибралтаре, у причала местного яхт-клуба, мы заполучили наконец то, ради чего, собственно, и приехали сюда, — автоматический штурман фирмы «Маркони». Ветер мешал нам испытать его по всем правилам, но, насколько я мог себе представить, это была голубая мечта яхтсмена. Одно из чудес нашего века представляло собой несколько железных ящиков, набитых хитросплетениями загадочных проволочек и аккуратными механизмами. Вы устанавливаете курс, запускаете машину, а потом, заклинив клапан, даете судну плыть по воле волн. Не правда ли, удобно? И не нужно никакого рулевого, только поглядывай себе, чтобы с кем-нибудь не столкнуться.

Вторым приобретением была гидравлическая якорная лебедка. Отныне мы не будем больше мучиться с тяжеленной цепью. Только яхтсмену понятно, что это значит, особенно на больших глубинах, типичных для Средиземного моря.

Оставалось ждать, пока прибудет акваланг с двумя баллонами да маска с круговым обзором, которая незаменима для подводных съемок. Чтобы как-то убить время, мы решили пойти в Алхисерас, расположенный на испанском побережье близ Гибралтара, а заодно испытать наш автоштурман и наполнить тамошним добрым вином сорокалитровый бочонок.

На следующий день пришла телеграмма: оказывается, акваланг выслан до востребования в Неаполь, так что больше незачем торчать в Гибралтаре.

…Мы отплыли в Неаполь в наилучшем расположении духа, предвкушая безмятежную двухдневную прогулку по морю. Но уже на второй день поднялся ветер, а потом три дня штормило, да так, что, казалось, этому не будет конца.

Некогда уютная каюта превратилась в месиво из книг, мокрого белья, перепутанной одежды, среди которых путешествовали из угла в угол неприкаянные банки сардин и размокшие пакеты с мукой. Меня всегда приводит в изумление, как быстро, за какие-нибудь два-три дня непогоды, все то, что было тщательно увязано, затянуто и скреплено, превращается в содом и гоморру.

Наконец впереди показалась земля. По моим расчетам это был мыс Спартивенто на юге Сардинии. Местоположение трудно определить в такую погоду, когда не видно ни звезд, ни солнца.

Видимость была никудышной, и я решил идти вдоль берега. Вдруг из машинного отделения послышался металлический скрежет. Я перевел ручку на «самый малый» и попытался по возможности отойти от берега. Но скрежет не только не прекратился, а, наоборот, усилился. Передав штурвал Бел, я метнулся в машинное отделение и, еще не поняв, в чем дело, нутром ощутил, что надо остановить машину. Теперь надо выключить двигатель и снова на палубу.

— Так держи, пока еще есть скорость, только не нарвись на скалу! — крикнул я Бел.

Мы подняли паруса. Теперь «Язычник» легко разрезал воду. Вообще-то столь малый парус не сдвинул бы яхту с места, но в такой ветер она неслась, как призовой конь. С парусами, трещавшими от напряжения, и надрывающимся мотором мы проскользнули метрах в пяти от прибрежных скал и кое-как пришвартовались. Ночь прошла в тщетных попытках извлечь из двигателя поломанную цепь динамо-машины.

Наконец ветер спал, и мы двинулись дальше. И это была уже действительно безмятежная прогулка под средиземноморским солнцем, под тиканье автоштурмана, прокладывающего безошибочный курс в Неаполь. В трех часах хода от Неаполя в предутреннем тумане показался Капри. Соблазн был слишком велик. Мы изменили курс и через полчаса встали у причала.

Было семь часов утра, и солнце только-только выползло из-за частокола холмов. В зелени виноградников белыми точками проглядывали виллы. Ну что ж, богатые мира сего облюбовали себе Капри не зря.

Верно, наиболее хорош Капри рано утром, пока не начали сновать вдоль и поперек по зеркальной глади бесчисленные лодки, яхты, паромы с туристами из Неаполя, которые наезжают тысячами сюда каждый день.

Мы взяли ялик и отправились к заливчику под высоко взметнувшейся скалой, на самой вершине которой парил дворец Тиберия, римского императора эпохи зарождения христианства. Здесь он устраивал нескончаемые оргии.

Мы надели акваланги и добыли на обед немного рыбы. Я не заметил никаких признаков устриц, которых так надеялся тут отыскать. Здесь распространена легенда об одном местном рыбаке, который поймал невиданных размеров устрицу и, надеясь на щедрое вознаграждение, понес ее императору. Он прокрался во дворец и почтительно приветствовал императора. Но Тиберий, страдавший манией преследования и вечно боявшийся наемных убийц, схватил устрицу и изо всей силы бросил ее в лицо несчастному. Он выбил рыбаку глаза, а потом кликнул стражу и приказал сбросить его в море.

Я подумал об этом бедняке потому, что потревожил на дне прах его и других неудачников, которых низвергла в море с пятисотметровой высоты прихоть одряхлевшего тирана. Впрочем, это было давным-давно. И возможно, Тиберия оклеветали. Так или иначе, но сейчас на этом месте плавают самые обыкновенные рыбы, ползают раки-отшельники да еще шалый ветер тревожит разудалым свистом руины дворца.

Неаполитанская бухта, куда мы вскоре прибыли, была, казалось, нашпигована яхтами всех стран и народов. Там мы получили телеграмму от Ханса, который из-за случайной задержки обещал поджидать нас в Бриндизи, расположенном как раз на нашем пути, на Адриатическом побережье Италии.

А через день на горизонте показалась желто-серая шапка Стромболи. Поскольку погода нам благоприятствовала, мы подошли с севера прямо к стене из застывшей лавы, бросили якорь и интереса ради сделали несколько погружений. Ничего особенного не увидели. Ни растений, ни рыб, только голые скалы. В общем довольно зловещее местечко. Несмотря на то что Стромболи все время дышит, грозит, население островка достигает сейчас двух тысяч. Потоки застывшей лавы и камни в том месте, где мы ныряли, разительно контрастируют с яркой зеленью заселенных склонов.

Еще пара дней плавания, и мы пришвартовались у нового пирса в Бриндизи. Здесь встретили наконец Ханса. Он был несказанно рад, потому что шатание в итальянских поездах и переговоры с носильщиками, которым он передал «на чай» целое состояние, истощили и его самого и его кошелек.

Через два часа надвинулись тучи, молнии вспороли небо, и начался ливень с сильным ветром. Скорость упала до трех узлов. Шторм все усиливался. Каюта наполнилась хлюпающей водой. Мокрые подушки и набухшие книги нам удалось, увы слишком поздно, перетащить с палубы. Около полуночи я решил зайти в маленький порт Монополи, где мы во тьме кромешной бросили якорь и провели остаток ночи. Через два дня шторм выдохся, и мы двинулись дальше.

Наконец мы пришли в Моло ди Бари, напоминающий Ниццу. С утра Бел отправилась на рынок, а я задремал в рубке. Проснувшись, я понял, что городские сорванцы используют «Язычник» в качестве вышки для ныряния. Разбег, толчок и прыжок в освежающие воды бухты — все это весьма забавно, если бы не обнаружилось, что, разбегаясь, некоторые из них, особо легкие на руку, прихватывают куски каната и вообще все, что лежит на палубе. Я тихонько прошел к машине и сунул всасыватель трюмной помпы в жестянку со сливом из маслоотстойника. Разбег, прыжок, всплеск!..

Три всплеска, четыре, пять, шесть… Кажется, вся шумная ватага… Я присел в шезлонг на палубе и стал рассматривать глянцевитые черные фигуры, появляющиеся из воды.

— Что творится на берегу, — рассказывала чуть позже Бел, — буквально толпы людей, выкрашенных в черную краску.

Вскоре мы отплыли, увозя довольно радужное впечатление от Бари.

Итак, все необходимое на борту. Наши помыслы чисты, души покойны. Один переход — и мы в Югославии. Под первыми лучами проснувшегося солнца мы огибаем остров Мкран и входим в бухту Цавтата.

Здесь, под килем «Язычника», погребены руины Эпидавра.