1600 лет под водой

Глава XIV Об отважных рыбах и обманутых надеждах

«Никогда не знаешь, что найдешь, когда ныряешь". Эта новая версия старого афоризма стала рабочим девизом для большинства из нас. И только Барбара ныряла ради самого процесса.

— Где сегодня? — спросила она однажды. В тот, день мы, пробившись сквозь метровый слой окаменевшей глины, достигли наконец основания стены. И оставаться здесь больше не имело смысла.

— Может быть, в западной части бухты? Кстати, не далее как вчера там видели акулу, — съехидничал я.

— Идет! Какая там глубина? — с вызовом парировала она. Барбара была предана аквалангу и морю безоговорочно и навсегда. Она затягивала пояс с грузом и среди всех прочих: «Где мои ласты?», «Какой кретин взял мою маску?», «Да отверните же мне вентиль кто-нибудь!» — слышалось ее деловитое «Увидимся внизу» — и одним броском она без всплеска исчезала в воде.

Однажды мы вышли из бухты и стали на якорь в открытом море. Ветер дул чуть сильнее, чем хотелось бы. «Кто нырнет?» — обычный призыв. Это, конечно, ничто не решает, поскольку все одновременно откликаются: «Я!» Но у нас только шесть аквалангов, и кому-то придется ждать, пока не перезарядят баллоны. Наконец первая смена определяется. Это Иден с Дэвидом, Бел и я.

Вода довольно теплая, но только до глубины метров в шесть. Потом она холодеет и на двадцатиметровой глубине окутывает нас леденящей пеленой. Я плыл вслед за другими с фотоаппаратом в руках. Раньше я обычно шел на глубину первым, рассчитывая осмотреть дно и вернуться за фотоаппаратом. Вскоре выяснилось, что это бессмысленно, потому что вода от движений плывущих заволакивается на несколько дней облаками грязи. И теперь я сразу брал с собой аппарат, хотя он и замедлял продвижение в воде.

На нашем пути не встретилось ровно ничего интересного. Поскольку воздух в аквалангах наполовину иссяк, мы с Бел изменили направление и повернули к месту нашего рандеву с Дэвидом и Иденом. Когда мы подплывали к отмели, я заметил возвышение странной формы. Я указал на него Бел и подплыл поближе. Оказалось, что это не то повозка, не то кровать на колесиках с довольно громоздким грузом, наполовину скатившимся на дно. Я сделал круг и внимательно оглядел ее. Что это такое? Непохоже, чтобы эти колеса когда-либо катились по рельсам. И вдруг в мозгу как искрометный удар: мина! донная мина на тележке! Я сфотографировал ее. Множество голубых гибких рыбешек стрельнуло перед объективом: дорогостоящее порождение нашей воинственной цивилизации стало их домом. Несколько кадров цветной пленки — зрелище стоит того.

— Амфора! Я вижу амфору! — взволнованно прокричал Дэвид, стоявший на бушприте. Мы плыли назад после длинного дня погружений, и Дэвид был «надносмотрящим» — он должен был оповещать нас обо всем необычном на нашем пути. Я засек место.

— Как она выглядела, Дэвид? — поинтересовался я.

— Она наполовину ушла в песок, и ручки торчат в разные стороны. Вообще, в этом месте амфоры были отнюдь не редкостью. Их уже не раз находили поблизости. Я решил обыскать все вокруг и на следующий день встал здесь на якорь. В таких случаях самым разумным было бы систематически обследовать дно с поверхности со шноркелем и маской. И не успел якорь коснуться дна, как мы уже были в воде, расплываясь каждый в своем направлении.

— Колонна! Я вижу вертикальную колонну! — крикнула Барбара. Наконец-то удалось найти то, на что мы так долго надеялись. Хотя, если принять в расчет два тысячелетия и шесть метров ила и грязи, трудно было поверить, чтобы нам удалось отыскать стоящую вертикально колонну. Так неужто цель близка? Я доплыл до места в рекордное время и увидел внизу, под собой, неясный пока еще силуэт. Как будто стоит вертикально. Конечно, колонна, а что же еще? Но почему тогда прямо над ней какие-то торчащие во все стороны ручки? Это настораживало. Набрав полную грудь воздуха, я нырнул. Когда я приблизился к этой штуке, все сомнения отпали в единый миг. И не было уже ни колонны, ни ручек, а были лишь стабилизаторы огромной неразорвавшейся бомбы, зарывшейся в песок хищным носом. Мы надели снаряжение и внимательно, притом с большим уважением, осмотрели ее. Я с трудом смог уговорить Бел позировать мне, держась за плавник стабилизатора. Это была злая шутка, потому что в следующий же момент я нечаянно нажал вспышку, не предупредив Бел, и оба, она и Питер, устремились наверх, словно по ним выпалили из ружья. Я последовал за ними, но по дороге заметил, что у Идена что-то не ладится: он, кажется, прихватил мало груза и неожиданно исчез где-то наверху. Я передал аппарат Дэвиду. В этот момент всплыла Бел и показала шноркель, который она нашла на дне.

— Похоже, что это шноркель Идена, — сказал Дэвид. — А где он сам? Надо предупредить его, прежде чем у него кончится воздух.

По моим предположениям, он был где-то поблизости, поэтому Бел поплыла в одну сторону, я — в другую, а Дэвид остался на борту, чтобы держать наготове остальных. У самого дна вдруг отказал мой вентиль, и воздух стал потоками вырываться из баллона. Я поспешно всплыл, завернул вентиль и, взяв в рот загубник, поплыл к яхте. На лестнице стоял взволнованный Дэвид: нигде вблизи он не заметил и намека на пузыри.

Уже спустился в воду Ли, за ним Барбара. Я велел Дэвиду следить за происходящим, а сам, сменив аппарат с капризным вентилем, ушел на дно. В таких случаях основное — быстрота: грань между жизнью и смертью может пролегать как раз через те несколько минут, за которые надо найти пострадавшего, лежащего без сознания на дне, поднять его на поверхность и сделать искусственное дыхание.

Не успел я всплыть, как пронзительный вопль Ли возвестил о том, что Иден найден. А вот и он сам, живой и невредимый, показался в сотне метров от яхты:

— Что такое? Почему шум? Я только искал свой шноркель.

Слава богу, ложная тревога, но тем не менее она послужила неплохим испытанием нашей «техники спасения утопающих». При любом погружении мы с тех пор взяли за правило знать, что делает каждый аквалангист и где он может находиться в тот или иной момент. И хотя со стороны вся наша компания выглядела довольно беззаботно, каждый из нас был постоянно наготове на случай тревоги. Как бы ни называлось то, чем мы были сейчас заняты — аквалангизм, свободное погружение или подводный спорт, — последствия небрежности могли быть роковыми. Это благодарное и захватывающее занятие при условии, что все предосторожности соблюдены, а участники прошли соответствующую тренировку. Последнее касается в одинаковой мере как новичков, так и опытных ныряльщиков. Известен ныне хрестоматийный пример одного греческого ловца губок, участника экспедиции на мысе Артемизий, который с презрением отверг «ихнюю липовую декомпрессию», снарядом пролетел с глубины пятьдесят метров и замертво свалился на палубу, убитый газовой эмболией. Да, любая ошибка или небрежность чревата тяжкими последствиями, о чем и свидетельствует статистика жертв аквалангизма в Европе и США.

Наступил «день великой подводной охоты». Такие дни стали традицией из-за необходимости периодически разнообразить меню. Всего два дня назад Бастиан уехал домой, в Швецию, и нам его очень недоставало. Дело не только в жизнерадостности и неиссякаемом задоре Бастиана — он был и нашим ведущим охотником и в случае надобности мог один заготовить рыбы на всю нашу прожорливую компанию. Большинство из нас не имели опыта подводной охоты. Ли был вечно занят своими съемками, я тоже фотографировал напропалую. Однако настала и моя очередь «позаботиться о детишках». Бел все же купила немного мяса, так, на всякий случай.

Однако прежде всего я хотел сфотографировать большого меру, которого приметил в пещере неподалеку, на глубине метров тридцать. Он был очень велик, килограммов на сорок — сорок пять. Я и раньше пытался сфотографировать его, но меру ловко ускользал от меня в темноту пещеры. Чтобы не упустить его и на этот раз, я прихватил подводный факел. Бел держала в руках ружье, потому что у меня все же теплилась надежда заполучить пару-другую рыб на обратном пути.

Когда мы огибали одну из подводных скал, я заметил нашего знакомца, который на всех парах несся к спасительной пещере. Я рванулся было за ним, но — в который раз — он исчез в своей норе… Я осмотрелся. Все в полном порядке: блитц наготове, фокус наведен. Осторожно сунул факел в пещеру. Как я и предполагал, этот хитрец беззаботно трепыхал плавниками, поглядывая на меня с плохо скрытым презрением. Мне осталось поднять аппарат и нажать спуск. На какую-то долю секунды вспышка ослепила меня. Когда пелена спала, я увидел, что он запрятался еще глубже в пещеру. Подплыв к Бел, я поднял вверх большой палец: по этому знаку она взяла из моих рук аппарат и передала мне ружье — старую французскую развалину с тяжеленным гарпуном, увенчанным массивным трезубцем.

Теперь не было больше любопытствующего фотографа в поисках броско расцвеченных рыб или других морских обитателей. Был волк среди волков, охотник, идущий по свежему следу. Где-то наверху ждала меня с добычей изголодавшаяся наша компания. Я осторожно исследовал все трещины и углубления в скалах. Секрет в том, чтобы подобраться тайком, без резких движений, и тогда успех обеспечен. В мире рыб, как и в нашем горестном мире, существует только две категории обитателей: хищники и обреченные. Итак, спокойно, не спеша, посмотрите подольше вон под ту скалу. Пусть глаза привыкнут к полумраку, и вряд ли вам сдержать изумление при виде всего того, что откроется взгляду.

Возможно, в полуметре от вас покоится монументальная голова с выпученными глазами, в которых застыло философское любопытство и некоторое недовольство по поводу вашего вторжения. Это меру.

Средиземноморские меру редко превышают сорок — пятьдесят килограммов. Другая рыба, которую можно повстречать в этих местах, — морской лещ весом в три-четыре килограмма — отличное рыбное блюдо. Он скользит по воде и внезапно ныряет в расселину или проход в скалах, но и там нервно мечется взад и вперед, представляя собой довольно неудобную мишень. Бесполезно стрелять наугад — наверняка промахнешься: надо спокойно ждать и постараться не спугнуть его. Внимательно прицельтесь… выстрел! — ну вот и все, только смотрите, чтобы он не соскочил с гарпуна.

Корб — еще один обитатель подводных скал Средиземноморья — весьма легкая добыча, если толково и не спеша взяться за дело. Завидев вас, он уплывает и пытается спрятаться под скалу, точно так ж£ как собрат его — пресноводный карп. Не упускайте его, преследуйте его настойчиво, и тогда рано или поздно, заглянув под скалу, вы увидите, как он ходит кругами у своего гнезда. Обычно это даже не один, а два или три корба. Впрочем, мне случалось находить под одной скалой сразу одиннадцать рыб. Тогда нужно высмотреть самого крупного, да побыстрее, потому что корбы хотя и медлительны, но, ощутив опасность, приходят в смятение. Тогда вся стая забивается в щели и дыры в скале, где вам их не достать. Корбы, как правило, не превышают в весе двух килограммов.

И еще один завсегдатай подводных скал, который смотрит на вас из расселины голодным взглядом убийцы — это мурена. О, это очень мерзкое создание, к тому же абсолютно лишенное чувства юмора. Ее мясо сгодится для супа, некоторые, возможно, даже посчитают его лакомым блюдом, но вот приготовить мурену должным образом дилетанту не под силу. Охотясь на мурену, нужно ухитриться попасть ей в голову или в шею, иначе она оплетет ствол гарпуна, как змея, стуча зубами на манер пишущей машинки. А уж если она вцепится вам в руку, оторвать ее удастся только с мясом — зубы мурены загнуты внутрь. Можно, конечно, острым ножом отсечь ей голову. Советуют также расслабить мышцы, и тогда она-де отпустит вас на какой-то миг и попытается захватить кусок побольше. Может быть, вам и удастся вырваться, но гораздо вероятнее, что вместо одного укуса вы получите два!

В наши дни специалисты утверждают, что укус мурены не ядовит, как полагали еще совсем недавно. У мурен не обнаружены ни ядовитые железы, ни мешочки с ядом. Однако не стоит забывать, что у этих рыб крайне загрязнена ротовая полость, ибо они, как известно, не имеют привычки чистить после еды зубы, поэтому в рану почти неизбежно попадает инфекция. Я знавал одного инструктора подводного плавания, который чуть не умер от последствий такого укуса. Как-то маленькая мурена укусила Бел. Она крайне опрометчиво сунула руку под скалу, нащупывая спрятавшуюся там медузу, но вместо медузы разозленная мурена вцепилась ей в руку пониже локтя. Я был ниже Бел метров на пять, но крик ее донесся до меня совершенно отчетливо. Я увидел, как она пытается ножом отсечь мурене голову. Но, как она рассказывала позже, тело мурены было слишком скользким. Кончилось тем, что я ухватил мурену за шею и буквально распилил надвое. У меня был нож острый как бритва, но все равно на это ушло немало времени. А мурена так и не отпускала руку Бел, пока я не разжал ножом челюсти. Уж лучше держаться от них подальше!

Морской угорь, наоборот, встречается довольно редко. Один из способов заполучить его состоит в том, чтобы постучать по скале в месте его предполагаемого убежища. Тогда обходительный угорь вылезает из норы навстречу дорогому гостю. Я как-то решил опробовать этот метод и обстучал около сотни нор, пока наконец угорь не высунул голову, неодобрительно посмотрел на меня и тут же скрылся. Впрочем, есть действительно успешный прием, чтобы заставить угря выползти из норы: нужно нанизать на гарпун морского ежа (одно из тех колючих созданий, которые пронизывают бесчисленными занозами руки и ноги ныряльщика, продирающегося меж скал и камней). Приблизившись к норе, нужно стряхнуть приманку на скалу поблизости. Ни одно яство не является столь соблазнительным для угря, как ярко-оранжевые звездообразные морские ежи.

В тот день судьба не спешила вознаградить мой охотничий раж. Несколько рыб, которых я убил, не пошли бы даже на закуску семи изголодавшимся типам, которые там, наверху, потирали руки в предвкушении роскошной трапезы. В этих местах часто встречаешь маленьких меру, которые бесстрашно тычутся носами прямо в маску, как бы стремясь заглянуть внутрь. Я подплыл к скале и, лежа на выступе, заглянул под нее, дожидаясь, пока мои глаза привыкнут к темноте. Что-то блеснуло в глубине. «Еще один маленький меру», — подумал я. Мое ружье было нацелено внутрь пещеры, палец лежал на спуске. Я задержал дыхание, чтобы пузыри воздуха не спугнули того, кто скрывался в расселине. И вдруг неясные очертания оформились в четко различимое тело. Это был не маленький меру — из расселины уставился на меня меру-гигант. То, что я принял за блеск маленькой рыбки, было большим выпуклым глазом, который вперился в меня из темноты. Я заколебался, пытаясь сообразить, не слишком ли он велик для гарпуна.

Под водой, где все несколько преувеличено, трудно судить о правильном размере предмета, а уж тем более если глаз огромной рыбины сверкает прямо у тебя перед носом. Я прицелился и нажал спуск. Казалось, скала сдвинулась с места. Я ухватился за конец гарпуна и почувствовал, как он гнется под неимоверным усилием. Я стал тянуть гарпун на себя изо всей мочи, чтобы не дать рыбе вклиниться наглухо в узкую щель. Раненый меру забирается как можно дальше в расселину и, раздувшись, пытается зацепиться за выступы скалы мощным спинным плавником. Тогда остается только пробить его брюхо запасным гарпуном и выпустить воздух. «Нет, уж этого не вытащить никакими силами», — подумал я. Надо не дать ему оправиться от первого потрясения. Я попал меру в голову и теперь тянул что было мочи за гарпун, чтобы не дать рыбе развернуться. Медленно-медленно голова меру выползала наружу.

Когда Бел, которая все время пыталась взглянуть на него, увидела наконец его истинный размер, она шарахнулась в испуге сразу метра на три в сторону. По мере того как он выползал из-под скалы, я заметил, что один из зубцов на конце гарпуна прогнулся в противоположную сторону и гарпун медленно, но верно вытягивался из его тела. Меня прямо ошпарила мысль о том, что после всех трудов я могу потерять его. Стоит только ему выбраться из-под скалы — и несколько ударов могучего хвоста освободят его. А не отпустить ли его, в самом деле?

Но инстинкт убийцы взял верх. Я хотел выхватить нож, но это значило бы отпустить одну руку. Внезапно меру рванулся, и гарпун выскочил наружу. Я сунул руку под его жаберный щиток. С моей стороны это было крайне неразумно, потому что, во-первых, эта часть его тела обладает такой же всесокрушающей способностью, как и зубы, а во-вторых, сами жабры покрыты острыми, как иглы, наростами. Засунув туда руку, невозможно вытянуть ее обратно, не рискнув при этом серьезно пораниться. Есть один способ удержать такую рыбу — надавить ей на глаза большим и указательным пальцами. Это парализует ее на некоторое время. Впрочем, у меня не было возможности сделать даже это. Теперь ему не вырваться, но и мне тоже, поэтому весьма непонятно, кто же кого поймал. Ощущение было такое, словно рука попалась в мышеловку, края которой покрыты острыми иглами. Бел металась со своим ружьем, но не могла пустить его в ход из боязни попасть в меня, а я не мог взять у нее гарпун и вонзить его, потому что был слишком близко и не мог замахнуться, да и гарпун был слишком длинен. Свободной рукой я вытащил нож. Нужно заколоть его до смерти! Я нанес ему несколько ударов по голове — он бешено рвался во все стороны. Я чувствовал, как каждое его движение срывает с моей руки лоскуты кожи. И тогда я вогнал нож как можно глубже, сначала в правый, потом в левый его глаз. После этого вспорол ему брюхо. «Теперь-то ты угомонишься, приятель!» — подумал я.

А вокруг сновали полчища мелкой рыбешки, жадно пожиравшей куски его искромсанного тела. И все это время я подтягивался ближе к поверхности. Тем не менее мы были все еще метрах на двенадцати глубины, и схватка продолжалась. Я ударил ножом в его нижнюю челюсть, пытаясь высвободить свою руку, но он внезапно рванулся, и моя рука соскользнула с рукоятки. Нож задел бедро острием и отозвался режущей болью в ноге. Теперь я тоже ранен! Его кровь смешалась с моей. Я взял у Бел гарпун и воткнул его в нижнюю челюсть меру. Потом передал его Бел — теперь-то он у нее на крючке. Подтягиваясь к кораблю, я стал вытаскивать свою руку из-под его жабер. Когда над нами показалась тень корабля, я был уже свободен. Руку кололо тысячью игл, в воде плавали содранные кусочки кожи. С большим трудом я привязал рыбу к одному из крюков для снастей рядом с лестницей и выбрался на борт.

Все были слишком увлечены осмотром рыбы, чтобы заметить мое бедственное положение, кроме верной Бел, которая перебинтовала меня самым бережным образом. Когда я приковылял обратно на палубу, Дэвид спросил:

— А что это за зеленые пятна в воде? И пришлось объяснить ему, что кровь в морской воде приобретает темно-зеленый оттенок и что уже на десятиметровой глубине морская вода полностью поглощает красные лучи, точно так же, как желтые и оранжевые, а на глубине тридцать метров все вещи приобретают однообразную серо-голубую окраску.

Нога нестерпимо ныла, а боль в руке заставляла меня морщиться дней десять после этого каждый раз, когда я входил в воду. Бел поставила на палубу ведро с дезинфектантом, которым я и обмывал свои многочисленные раны.