999. Последний хранитель

~~~

Флоренция

Среда, 24 января 1487 г.

Сразу после полудня раздался праздничный звон. Начал большой колокол церкви Санта-Репарата, чьи широкие окна выходили на Санта-Мария-дель-Фьоре. С коричневой башни дворца синьории ему ответила ближняя Мартинелла — единственный колокол, который подавал голос при сборе ополчения в военное время. Затем эхом отозвалась Волоньяна с резиденции Барджелло. Ее язык бил коротко и звонко, а не теми долгими, тягучими ударами, что обычно предвещали казнь и потом разом замирали, когда над шеей приговоренного зависал топор. Потом настала очередь колоколов Сан-Лоренцо, Санта-Мария-Новелла и Санта-Тринита. В конце концов загудела вся Флоренция. Народ высыпал на улицы из домов и лавочек. Любопытство всегда перевешивает осторожность. Этот трезвон показался людям не призывом на войну или оповещением об эпидемии, а предвестником какой-то радостной новости.

С террасы своей фьезоланской виллы, затененной кипарисовой аллеей, Джованни Пико любовался Флоренцией. Он будто чувствовал дуновение воздуха, которое шло от людей, спешащих к центру города, чтобы послушать, о чем возвестят герольды, уже занявшие позиции в самых людных местах. Граф так увлекся зрелищем, что не заметил, как к нему подошел слуга и сообщил о гонце с письмом от Лоренцо Медичи. Уже много дней Пико боялся этого. Великолепный наверняка пригласит его на какой-нибудь ужин, а там отведет в сторонку и начнет расспрашивать о бегстве из Рима.

Он вскрыл красную сургучную печать и быстро пробежал письмо. Гонец кротко спросил, не будет ли он так добр отправить с ним ответ. Джованни уселся за стол, быстро набросал несколько слов на именной бумаге. Сложив листок вчетверо и загнув уголки, он перетянул его шпагатом и запечатал своей печатью. Когда гонец ушел, он снова взял письмо в руки. Приглашение было устрашающее, но еще ужаснее был повод. Такого Пико не ожидал. Так вот почему все колокола Флоренции звонили к празднику. Он написал еще одну записку, отдал ее самому надежному слуге и попросил как можно скорее доставить адресату.

Фасад дворца синьории будто занялся пожаром. Темная стена пылала сотней факелов, самые крупные из которых составляли букву «Ч». Граф делла Мирандола, в сопровождении только одного слуги, вышел на запруженную людьми площадь перед дворцом. Народ собрался посмотреть на парад знати, приглашенной ко двору Лоренцо Великолепного. Городская стража в обтягивающих кольчугах и со скрещенными копьями пинками отгоняла всякого, кто пытался без разрешения прорваться сквозь кордон. По краям площади вокруг бродячих артистов толпились кучки людей. Громкий крик отвлек пожирателя огня. Тот спалил себе бороду, но никто не обратил на это внимания. Все повернулись к дворцу.

Джованни спешился и поднял глаза. На балконе второго этажа появился человек, и над площадью взвился крик, еще громче прежнего. Солдаты, опасаясь возбужденной толпы, схватились за дубинки, окованные железом, и начали охаживать ими самых злостных нарушителей. Джованни как раз успел разглядеть наряд, искрящийся золотом на балконе: Лоренцо, правитель Флоренции, явил себя народу.

Граф вошел во двор, тоже освещенный лампами и факелами, и тут из пасти дельфина в фонтане, устроенном в самом центре двора, вместо воды забило вино, багровое, как кровь. Несколько пажей в красных штанах и зеленых жилетах, оттенявших эбеновую черноту кожи, обносили дам и кавалеров чашами с этим вином. На самом верху мраморной лестницы Джованни встретил немало знакомых и обменялся с ними вежливыми приветствиями.

Салон Дудженто был убран как для большого торжества. С кессонного потолка свешивались огромные кованые люстры, и внутри было светло как днем. Просторные жаровни разогрели воздух. Многие гости уже сняли накидки, и сразу образовалась группа дам в дорогих нарядах. Они окружили высокого человека в голубой шапочке, сшитой по французской моде. Шапочка была надета на кунью накидку, напоминающую епитрахиль. Одна из дам отодвинулась, и Джованни узнал в этом человеке Франческетто. Тот, кажется, его не заметил, и хорошо. В конце концов, это в его честь пылало огромное «Ч» на фасаде дворца. Таков был знак фамилии Чибо. Пышный праздник устроили в его честь и в честь его невесты. За ужином Лоренцо объявил о свадьбе своей дочери Маддалены с сыном Иннокентия VIII, которая состоится в следующем месяце.

Хозяин дома встретил Джованни широкой улыбкой, но вскоре исчез, унесенный вихрем развевающихся волос и накидок. Пико оглянулся в поисках Ферруччо. Он надеялся, что тот тоже получит приглашение, но его нигде не было. Видимо, статус де Мола при дворе Медичи такого не допускал.

Стол в виде подковы занимал почти весь зал и был сервирован с таким великолепием, что удивился даже Джованни, привыкший к роскоши. На богатых скатертях из голубой парчи в свете множества масляных ламп, расставленных вдоль стола, сияли золотые блюда и приборы, а на бокалах красовались драгоценные лилии. Звуки труб возвестили о начале праздника, и приглашенные стали рассаживаться. Каждого провожал паж. Во главе стола сидел Великолепный, по правую руку — Франческетто, по левую — Маддалена. Паж указал Пико место между двух дам, и граф почтительно им поклонился.

— Итак, вы тот самый знаменитый Мирандола, — сказала старшая. — Но почему вы так молоды?

— Вы знаете мое имя, синьора?

— Мне назвал его паж. Я хотела знать, с кем рядом буду иметь честь поужинать.

— Это я буду иметь честь поужинать с вами, синьора.

— Наконец-то я с вами познакомилась. Во Флоренции только о вас и говорят. Вы озорник! Уж позвольте это сказать женщине, которая повидала свет.

Прозвучала еще одна труба. В зал внесли десять позолоченных поросят, изрыгающих пламя, а за ними зайцев и щук, тоже блестящих золотом.

Даже такое зрелище не могло остановить даму:

— Какая же я глупая! Я ведь не представилась. Вдова Бекуччо, а это моя дочь Чекка.

Девушка встала и сделала неуклюжий реверанс. Джованни ответил воспитанной улыбкой.

— Вам нравятся бокалы? — продолжила дама. — Я видела, как вы ими любовались. Их сделали на моей фабрике, в Валь д’Эльза. Великий герцог — мой клиент. Он оказал мне честь, пригласив на праздник по случаю обручения дочери. Надеюсь, этот брак принесет удачу. Моя Чекка тоже достигла брачного возраста.

— В самом деле? — отозвался Джованни, изобразив интерес.

— Ей только что исполнилось восемнадцать. У нее прекрасное приданое. Конечно, я не могу позволить себе такое, как наш хозяин, но у меня везде есть земли, магазины и дома. Скажи, Чекка.

— Да, синьор граф. Мама обеспечила меня прекрасным приданым. Я готова выполнить ее волю и любое желание моего супруга.

Мать удовлетворенно улыбнулась и вполголоса спросила:

— А вы знаете, какое приданое у Маддалены?

— Нет, в самом деле.

— Все владения семейства Пацци, включая дворец на улице Проконсула. Добрый Папа Иннокентий будет счастлив, и я тоже, с вашего позволения. Союз Медичи и семейства понтифика принесет новые возможности для торговли. Когда жених тоже залюбуется моими изделиями, я наверняка получу хороший заказ. У меня уже есть эскиз свадебных бокалов: золотая лилия в окружении ромбов семейства Чибо.

— Я уверен, он будет в восторге.

Все перемены блюд были выдержаны в золотой гамме, от яркого, цвета дрока, соуса, покрывавшего жареных павлинов и фазанов, до ядовито-желтых консервированных лимонов на заячьих тушках. По своему обыкновению, Джованни отведал каждого блюда, оставляя кусочек на тарелке. Посуду тут же с готовностью меняли.

— А вы не женаты, граф? — спросила девушка.

— Женат, — ответил Джованни, утомленно откинувшись на спинку стула.

Чекка Бекуччо вытаращила глаза и стукнула по столу кулаком.

— Как женаты? А нам сказали, что нет. Мама, да скажи же что-нибудь!

— Не беспокойтесь, синьора, я не заслуживаю вашего внимания. Это правда, я женат. Я сочетался браком со своими книгами и поклялся им в вечной верности.

Дама свирепо на него взглянула и с яростью впилась зубами в заячью ножку, положив тем самым конец разговору. Несколько капель соуса упали при этом в глубокий вырез ее платья.

Часа через два слуги опустили висячие лампы и прикрутили почти все фитили. Зал погрузился в полумрак. Снова заиграла труба, на этот раз предваряя торжественное появление гигантского сверкающего блюда, вплывшего в зал на плечах восьми слуг. На нем высилась огромная золоченая римская волчица, которую сосали двое младенцев. Лоренцо что-то сказал, но вокруг скульптуры возникло такое замешательство, что Джованни ничего не расслышал. Он только увидел, как Франческетто встал и начал благодарить хозяина.

Пока граф разглядывал скульптуру, которая напомнила ему библейского золотого тельца, паж вложил ему в руку записку. Джованни огляделся кругом. Вдова Бекуччо, сраженная количеством выпитого и съеденного, покачивалась рядом с ним, прикрыв глаза. Ее дочь Чекка хохотала и увлеченно болтала с кавалером слева. Пико быстро прочел записку и сразу бросил ее в огонь лампы, висевшей напротив. Бумажка мгновенно превратилась в пепел.

Праздник продолжался. После того как гостей развлекли салатом из горьких корешков и драгоценным фруктовым мороженым, гордостью флорентийских кулинаров, настала очередь осетров, тоже золоченых, в строгом соответствии со стилем праздника. Их внесли слуги, одетые рыбаками. За ними шли музыканты с лирами, цитрами и лютнями, подражая своей игрой шуму морской волны. Затем к оркестру присоединились новые инструменты. Музыканты заняли место в глубине зала и принялись играть сальтареллы, пивы, гальярды и морески,[40] подготавливая гостей к тому, что скоро начнутся танцы. Быстрыми, по-военному слаженными движениями слуги собрали кушанья, потом унесли стол и расставили стулья вдоль стен.

Джованни как раз ждал этого момента. Он небрежной походкой направился к главному входу и спустился по лестнице. Во дворе он нырнул в боковую дверь и по длинному коридору вышел за пределы дворца, прямо к воротам таможни. Там его ждал человек, голова которого была накрыта капюшоном.

— Рад видеть тебя, — прозвучал знакомый голос.

— Я тоже, Ферруччо.

— Пойдем. Не хочу, чтобы нас видели вместе.

По улице Гонди они дошли до Борго-деи-Гречи, и Ферруччо свернул в какой-то переулок, ведущий к маленькой гостинице, на вывеске которой красовалась женщина с обнаженной грудью. Едва они оказались внутри, как к ним подошли две девушки и уселись на колени.

— В другой раз, милые дамы, — сказал Ферруччо. — В эту ночь нам надо подумать о наших душах.

— А о наших? Они у нас там, внизу.

И девчонки дружно тряхнули юбками.

— Держите, — ответил Ферруччо, бросив им серебряный флорин и шлепнув по заду ту, что была к нему ближе. — И угадайте, почему у мужчины, который вам заплатил, такие широкие штаны.

Девчонки прыснули со смеху.

— Мы к вашим услугам, благородные синьоры, — сказала та, что поймала монету. — С этим мы спасем наши души и кое-что еще.

Ферруччо и Джованни проследили глазами за удаляющимися девушками. Хозяин принес вино в деревянных бокалах, пахнущих так скверно, словно их не мыли уже год. Друзья заговорщицки взглянули на бокалы, но не притронулись к ним. Зато хозяину сразу заплатили, надеясь, что в этот вечер их больше никто не будет трогать.

— У путаны порой больше чувства чести, чем у знатной дамы, — заметил Ферруччо. — И уж точно больше, чем у той, которая тебя хотела женить на своей дочке.

— Похоже, ты все знаешь.

— Иногда очень полезно иметь друзей среди пажей и шлюх.

— А среди знатных ученых — очень опасно…

— Можешь в том поклясться, друг мой, но ты ничего с ними не поделаешь в этом мире, особенно если они знают твое имя. Вот тебе пример. Взгляни-ка.

Ферруччо расшнуровал и закатал рукав. На предплечье отчетливо виднелся глубокий шрам.

— Память об одном сикарии Франческетто.

— Они напали на тебя здесь, во Флоренции?

— На самом деле не они, а я: мне нужна была кое-какая информация, и этот тип ее предоставил. Но мне пришлось быть очень убедительным.

— А он не отомстит тебе, не разболтает?

— Думаю, щуки в Арно уже отъели ему язык.

Покачав головой, Джованни взглянул на друга и не смог сдержать улыбки. У него, платоника, философа, аристократа, в друзьях человек, который запросто может убить ради информации.

— А о чем ты его спрашивал?

— Потом, Джованни. Пока это неважно. Скажи-ка лучше, зачем ты меня позвал, хотя могу себе представить.

— Двое самых могущественных людей Италии заключили союз, освященный Церковью. Теперь я и во Флоренции не чувствую себя в безопасности, Ферруччо.

— Это политический брак. Маддалена и Франческетто даже не знакомы. Ты только подумай!.. Жених притащил за собой во Флоренцию нескольких любимых шлюшек.

— Знаю, но именно поэтому особенно боюсь. Не за свою жизнь, ты же знаешь.

— Скажи, что я могу для тебя сделать, Джованни.

— Тебе не надо никого убивать. Напротив, придется охранять. Не меня. На это уже нет времени. Книгу, Ферруччо. Я хочу отдать ее тебе на хранение. Ты единственный, кому я по-настоящему доверяю.

Ферруччо отпил большой глоток вина и возразил:

— Друг не станет приставлять меч к горлу.

— Он еще и не то сделает, чтобы убедить, что ему можно доверять. Слушай! Все, что написано в этой книге, крепко сидит в моей голове. Я в любой момент смогу все это воспроизвести и сделать копию, но на это понадобятся месяцы. Вряд ли они у меня есть. Копия мне ни к чему, но я предпочел бы, чтобы оригинал хранился в надежном месте, у человека, которому можно доверять. У меня есть еще два экземпляра в Риме. О том, где они спрятаны, знает только Джироламо Бенивьени, в дружбе и верности которого у меня сомнений нет.

— Тогда мы в беде!

Ферруччо с досады так громко стукнул деревянным бокалом, что за соседними столиками поднялся шепот.

— Этот ублюдок сказал мне не все. Прежде всего я хотел сообщить тебе об аресте Джироламо.

— Когда? По какому обвинению?

— Незадолго до твоего отъезда из Рима. Тут поработали люди Франческетто. Не знаю, была ли его инициатива или постарался отец. Бенивьени арестован по обвинению в содомии. Насколько мне известно, он все еще в тюрьме.

— Но это ложь!

— Ты думаешь? Не знаю. Его арестовали в доме кардинала Росси, но полагаю, что разыскивали тебя.

Граф глубоко вздохнул, опустил голову и прошептал:

— Копии!.. Я думал, что они в безопасности, держал их в потайном ящике бюро. Место знал только Джироламо.

Ферруччо накрыл ладонью его руку.

— Мне очень жаль. Но в этом случае либо их нашли, либо заставили заговорить Джироламо. Его поместили в башню Нона. Обвинение в содомии означает пытки и костер.

Граф делла Мирандола стиснул голову руками.

— Это ужасно. Он, беззащитный поэт, среди отпетых преступников… По-твоему, он виновен?

— Это можешь знать только ты, Джованни. Вы знакомы много лет.

— Я никогда ничего такого не замечал! Мы всегда разговаривали о философии, о книгах. Да, о любви тоже, но о той, что присуща поэтам вроде него.

— Платон, насколько я знаю, не гнушался развлекаться с мальчиками из своей школы.

— Да, но это происходило в Элладе. В Греции и Риме существовали свои обычаи и правила. В общем… я не знаю, но, как бы там ни было, должен ему помочь. Он по отношению ко мне поступил бы точно так же.

— Посмотрим, что можно будет сделать. Хотя я пока даже не представляю себе каким образом.

— Спасибо, Ферруччо. Ты всегда готов прийти на помощь. Чем же я сумею отплатить?

— Мой ученый собеседник, наверное, забыл о словах Эпикура? «Из всего, что мудрость дает нам, чтобы обеспечить счастливое существование, главное — дружба». Ты удивлен? Тогда давай обижай меня дальше! Ладно, хватит, друг мой. Подумаем прежде всего о книге.

— Ты не перестаешь меня удивлять… Судя по всему, теперь для меня еще важнее, чтобы ее хранил именно ты. Я всего лишь ходячая копия. Убьют меня — погибнет и мой труд.

— Что я должен сделать?

— Спрячь ее, не говори мне, где спрятал. И храни ее постоянно. В этой книге — не только моя жизнь, но и существование всего обновленного мира. В нем не будет места карающему Богу, который держит в страхе виноватых и правых, трясет бородой и размахивает огненным мечом. В моей работе кроются надежды на то, что прекратятся войны во имя Господа. Никто не станет ощущать себя выше других. Будет признана женская природа Создательницы, Любящей Матери, которую отцы нашей Церкви преобразовали в несчастную Марию, породившую Христа, Матерь Божью. Абсурдное смешение понятий, призванное окончательно запутать человека и держать его под каблуком невежества.

— Не знаю, насколько люди смогут все это воспринять, даже если доказательства твоих слов будут начертаны на небе и станут появляться там каждую ночь.

— Я понимаю, на это понадобятся годы, может быть, века. Хочу только, чтобы зерно проросло, зеленый побег появился на свет. Я хорошо знаю, что никогда не увижу дерева. Ни мощного, несокрушимого ствола, ни ветвей, которые станут собирать людей под свою защиту. Достаточно, чтобы суть поняли немногие. Со временем знание пробьет себе дорогу, как вулканическая лава.

— Вот тебе мое слово, Джованни. Я сделаю все, что ты попросишь.

— Дай мне твой кинжал.

Граф делла Мирандола снял плащ, бросил его на колени, распорол клинком дорогую подкладку, достал оттуда рукопись и положил ее на стол. Ферруччо расстегнул жилет и спрятал бумаги на груди.

— Спасибо, — продолжил Пико. — Теперь я знаю, что надо делать. Я напишу обзорное изложение книги, синопсис, и попробую поговорить о ней в Париже. Университетская коллегия — орган независимый. Может быть, мне удастся убедить этих людей выслушать меня. На данный момент это единственная возможность.

— А почему не в Неаполе? Король Ферранте зависит от Папы даже меньше, чем повелитель Франции.

— Друг, непревзойденный мастер клинка, хранитель, ученый, потомок одного из благороднейших рыцарей в истории, а теперь и тонкий политик!.. Может ты и прав, Ферруччо. С этой мыслью надо переспать. Надеюсь, тебе удастся заснуть с тем грузом, что я взвалил тебе на шею.

— Засну, как обычно, только одним глазом. Ладно, иди возвращайся на праздник. Великолепный может заметить твое отсутствие. Я выйду за тобой.

Джованни покинул заведение. Несмотря на полумрак, царивший в остерии, Ферруччо заметил, что его проводило множество глаз. Волосы Пико были коротко острижены, что смотрелось гораздо более по-мужски, чем длинные белокурые локоны, но в красоте графа Мирандолы присутствовало что-то женское. Наверное, ни его осанке, ни безопасности не повредило бы искусство фехтования или азы владения кинжалом. Именно легкий клинок соответствовал бы рангу этого человека. Неплохо было бы посвятить Джованни в хитрости пользования долей секунды, что не раз спасало жизнь самому Ферруччо.

Де Мола вышел из остерии и заметил на углу две неподвижные фигуры. Судя по покрою шляп, это были испанцы. Он инстинктивно обернулся, чтобы проверить, свободна ли другая сторона улицы, и клинок, который должен был поразить его в спину, вонзился в грудь. Ферруччо почувствовал сильную боль, особенно когда отпрянул, но еще раз отреагировал, повинуясь инстинкту. Он прислонился спиной к стене, вытащил бастард, наклонился и сделал несколько резких, крутящих движений.

Их было трое. Тот, что пытался ударить его в спину, выглядел наименее защищенным, может, потому что застыл от удивления, увидев де Мола на ногах. Держа бастард обеими руками, Ферруччо с криком бросился на него и притворился, что собирается ударить наотмашь снизу, целясь в правое плечо. Противник отступил, приготовившись парировать выпад, и выставил меч вперед. Ферруччо только того и ждал. Он ткнул клинком, повернул его, и острие проникло в тело врага до самой кости. Тот вскрикнул и, не выпуская из рук оружия, упал на землю.

Остальные двое двинулись вперед, но Ферруччо опередил их, бросившись между ними и держа оружие вертикально. Ему удалось проскочить, и он нанес рубящий удар, не глядя, на уровне головы. Удар оказался точным. Остался один противник, который застыл в ожидании. Теперь в выгодной позиции оказался де Мола. Противник это понял и отступил, следя за его реакцией и сжимая рукоять меча, но у Ферруччо больше не было никакой охоты драться. Тогда враг повернулся и обратился в бегство.

Колотая рана болела, но де Мола не чувствовал слабости. Он быстро зашагал из Борго-деи-Гречи к домам, принадлежавшим Перуцци, банкирам, связанным с Медичи, где было его жилище. Ферруччо засветил лампу, разделся, вынул из жилета рукопись Джованни и заметил на ней маленький надрез почти по центру. С другой стороны растеклось пятнышко крови. Книга уберегла его от смертельного удара. Он промыл рану настоем зверобоя, перевязал ее, внимательно изучил пятнышко крови и решил, что не станет его счищать. Не имело значения, был ли то знак Бога, Богини, Случая или просто удачное совпадение. Теперь это будет его знак.