999. Последний хранитель

~~~

Рим

Пятница, 23 февраля 1487 г.

Генрих Крамер, сложив руки на груди, ходил взад-вперед по прихожей возле кабинета Папы. На Генрихе была туника, голову покрывал белый капюшон ордена доминиканцев.[41] Высокий, худой, с длинным орлиным носом, он был похож на хорька, всегда готового почуять опасность и броситься на добычу. Якоб Шпренгер, напротив, сидел смирно и молча следил за перемещениями своего учителя. На коленях Шпренгер держал увесистый том, переплетенный в желтую кожу, с четырьмя жилами на корешке, и поминутно стряхивал с рясы несуществующие пылинки.

Камерарий Сансони наблюдал за обоими, сидя за столом, заваленным листами, перьями и чернильницами, что придавало ему надежный и серьезный вид. На самом деле кардинал Борджа, с недавних пор ставший частым гостем Папы, приказал ему пристально следить за поведением обоих монахов и немедленно докладывать обо всем подозрительном. За исключением того факта, что испанец вообще не имел права давать ему указания, что могло быть подозрительного в двух немецких доминиканцах, которые небось в лепешку расшиблись, чтобы при первой возможности приехать в Рим? Камерарий, конечно, уверил Борджа, что глаз с них не спустит, чем и занимался уже битых два часа.

Близился полдень, а вместе с ним подкрался голод. Странно, но во время поста почему-то всегда хотелось есть. Дверь в кабинет Папы открылась, и Генрих Крамер резко обернулся. Лишь потом Сансони услышал, как произнесли его имя. Камерарий улыбнулся высокому монаху и вошел в кабинет, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Сколько времени они ждут? — спросил Борджа.

— Уже больше двух часов, ваше высокопреосвященство.

— Вы не заметили ничего странного?

— Крамер ходит по комнате, Шпренгер сидит на месте.

— Впустите их и плотно закройте дверь. Входить никому не разрешено.

Испанец красноречиво замахал руками, выпроваживая его из кабинета.

«Еще один приказ! Будет исполнено, кардинал, будет исполнено. Но если тебе однажды понадобится мой голос или иная поддержка, придется научиться меня уважать», — подумал камерарий.

Склонив головы, доминиканцы вошли. Крамер засунул руки в рукава рясы, а Шпренгер держал книгу перед собой, словно нес на подушке ключи от города. Они преклонили колени перед Папой Иннокентием VIII и кардиналом Борджа, сидевшим рядом, но чуть пониже.

— Дети мои, какие известия вы принесли из Германии?

— Ваше святейшество! Ваше преосвященство! — начал Генрих Крамер. — Испрашиваем вашего благословения, чтобы слова наши были вдохновлены тем, кто слышит и видит каждое наше деяние.

— Браво, брат мой, — сказал Иннокентий. — Не всякий день получишь благословение сразу от Папы и кардинала. Ego vos benedico in nomine patris, filii et spiritus sancti.[42]

— И еще отпущение, падре.

— Ego vos absolvo et cetera.[43] Могу я теперь спросить о новостях из Германии или у вас еще какая-нибудь просьба?

Ничуть не смутившись, Генрих Крамер откинул капюшон и остался с непокрытой головой. Борджа разглядывал его заостренный череп, на котором крошечная тонзура казалась гнездом черного дрозда. А как по-итальянски «дрозд»? Надо учиться даже думать на языке Рима.

— Mala tempora currunt.[44] Император Максимилиан не выказывает достойного уважения к той должности, которую занял благодаря Господу и вам, ваше святейшество. Как только он потерял свою супругу, святую Марию, он стал вести рассеянную жизнь. Его бароны затевают мятежи против Римской церкви. Ересь ползет как змея и не хуже чумы покрывает своими бубонами даже самые нежные души. Надобен меч архангела Михаила, чтобы священным огнем очистить эти земли, где царит разврат и порок и где Господа нашего Иисуса Христа ежедневно распинают в мыслях, словах и делах, нашептанных дьяволом.

— Утешительная картина, — вполголоса заметил кардинал Борджа.

— Интересно. А скажи-ка мне, сынок, — продолжил Папа, — верно ли, что в Германии многие женщины пристрастились к совокуплению с демонами?

Глаза доминиканца вспыхнули, и он, даже не попросив соизволения, вскочил на ноги под озабоченным взглядом своего собрата. Правой рукой с поднятым указательным пальцем он указал на небо, а пальцем левой руки — на книгу, которую брат Шпренгер положил на пол.

— Постыдная щель Сатаны, гнилой сосуд с нечистотами, смрадная плоть и все прочие смертельные опасности! Вот что такое женщина! Собственная порочность делает ее легкой добычей для демонов и злокозненных духов. Это не относится, разумеется, к нашим чистым святым и к Деве Марии.

— Естественно, — прокомментировал Борджа.

— Дай мне, книгу, Якоб, — продолжал Крамер и принял толстый том из рук молчаливого собрата. — Вот, ваше святейшество, средство, которое поможет нам противостоять катастрофе разврата. «Malleus Maleficarum»,[45] книга, на которую меня вдохновила ваша святая булла «Summis desiderantes affectibus».[46] Она тяжела, как кузнечный молот, что обязан сокрушить каждую ведьму. Они ведь не боятся адского пламени, ибо на каждом шабаше пляшут в огне и…

— Да-да, хорошо, брат, мы все прекрасно поняли, — коротко оборвал его Борджа, у которого никак не получалось разглядеть в нежных прелестях своей Джулии искушения Сатаны.

— Могу я добавить последнее суждение? — все еще гремел Генрих Крамер, в то время как Якоб безуспешно дергал его за рясу.

— Оно тебе дозволяется, — вздохнул Папа.

— Господь даровал мне открытие, которое я вставил в книгу вместе с вашей святой буллой. Он истолковал мне значение слова «женщина», «femmina». Оно происходит от «fe», «вера» и «minus». Понимаете? У женщин меньше веры! Из-за своего низкого интеллекта они легко уступают искушениям сатаны.

— Прекрасно, дорогой брат. Все это написано в вашем «Malleus Maleficorum»?

— «Maleficarum»,[47] ваше святейшество. Ибо источник зла в женщине.

— Да будет так. А теперь слушайте меня внимательно. Во имя Господа вы велите напечатать книгу и разошлете ее по всей Германии вашим братьям. Мы желаем, чтобы все ведьмы, поклонницы Сатаны, были истреблены, где бы они ни гнездились, среди старух или молодых, жен или монахинь — неважно. Вы хорошо нас поняли?

Папа пристально взглянул на монахов, ожидая ответа.

— Да, отец наш, — сказал Генрих Крамер, вдохновенно сверкая глазами.

— Да, ваше святейшество, — пробормотал Шпренгер.

— Вы оба назначаетесь главными инквизиторами всех территорий, обитатели которых говорят на немецком языке, — провозгласил кардинал Борджа. — Ваша власть будет осуществляться именем Папы. Ни один епископ или вельможа не будет иметь права вам препятствовать. Возьмите с собой других братьев и обучите их, но нам нужен результат. Мы хотим, чтобы ни в одном городе или деревне не осталось ни единой женщины, которая не боялась бы преследований. Будьте милосердны, но несгибаемы. Проявляйте справедливость, но всегда решительно изгоняйте демонов из их душ. Только так они смогут спастись. И еще одно, брат Крамер.

— Ваше высокопреосвященство! — произнес тот, склонив голову.

— Старайтесь поступать так, чтобы вас больше не застукали с поличным.

— О чем вы, ваше преосвященство?

Якоб Шпренгер закрыл лицо рукой, а его собрат вспотел.

— В Германии вас знают как инститора, то есть бродячего продавца индульгенций. Бросьте эти глупости! Если вы будете хорошо выполнять свою работу, то получите по богатому аббатству, но чтобы мы больше не слышали подобных обвинений в ваш адрес. Иначе сгорите на костре вместе с ведьмами.

— Это клевета врагов Христа, целующих зад сатаны!

— Идите и приступайте к работе, — сказал Иннокентий. — Нет, подождите. Кому вы отдадите печатать книгу?

— Мы пока не знаем. Но в Германии есть много печатников.

— Об этом подумаем мы. Оставьте книгу нам. Мы известим вас, когда будет готов тираж, достаточный для работы. А теперь идите.

Монахи низко склонили головы, попятились к выходу и не обернулись, пока не дошли до двери. Якоб попробовал ее открыть, но она оказалась запертой на ключ.

— Сансони! — крикнул Папа.

— Я могу заставить кое-кого напечатать это gratis et amore dei.[48]

— Ты не говорил мне о такой привилегии Папы.

— Я не шучу. Один печатник — мой должник. Я уберег от цепей его самого, да и всю его семью.

— Солидный долг. Кто это?

— Еврей.

Кардинал Борджа мрачно поглядел на Иннокентия.

— Ничего, он обращенный, по крайней мере так себя преподносит. Это Эвхариус Зильбер Франк, тот самый, что напечатал «Тезисы» Мирандолы без моего согласия.

— Чтобы сэкономить, ты, пожалуй, способен заставить напечатать «Malleus Maleficarum» какую-нибудь ведьму с ее демоном в придачу.

— Родриго, спокойно. Это прекрасный жест с моей стороны. Этим пожертвованием он очистит душу от всех грехов. Благое дело для него. Печать ста экземпляров стоила бы нам не меньше пяти тысяч дукатов.

— Но он же разорится.

— Не разорится, попросит ссуду у своих друзей-евреев. Все они живут неплохо, некоторые даже богаче тебя.

— О них мы тоже подумаем, но потом. Сейчас важно не свернуть с пути.

— А ты ловкий, Родриго.

— Это только начало, Джованни. Теперь позволь оставить тебя. Тут слишком много говорили о женщинах, и мне захотелось увидеть мою Джулию.

— Иди-иди, ты это заслужил, кардинал. Не забудь, что послезавтра праздник в честь Франческетто и Маддалены.

— Чибо и Медичи навеки вместе. Твоя ловкость не уступает моей, — сказал он, прикидывая, кто из супругов умрет раньше, разумеется не от старости или болезни.

В палаццо Борджа

В тот же день, позже

Родриго Борджа покинул Ватикан, перешел через Тибр и направился в свой новый дворец. Его сопровождал эскорт, вооруженный мечами и короткими алебардами. Военная форма контрастировала с белым одеянием, пурпурной мантией и кардинальской шапочкой, которую Борджа охотно носил, чтобы маскировать лысину. Было странно видеть, как он шагал пешком в полном церковном облачении, под которым скрывалось оружие: тонкая шпага и кинжал с золотой рукоятью. Охранники поклонились хозяину и открыли тяжелую дверь.

Борджа прошел под галереей, оказался во дворе и поднял глаза к окнам, ожидая увидеть в одном из них силуэт Джулии, прекрасной Фарнезе, в которую был искренне влюблен. Или это всего лишь страстное сексуальное влечение? Он почти бегом взбежал по лестнице, на ходу сбрасывая оружие, которое слуги быстро приняли у него, пока оно не успело упасть и сломаться. Джулии не было, но комнату протопили. Для ранней римской весны вполне хватило одной жаровни.

Двое пажей помогли кардиналу снять облачение и переодеться в легкую белую шерстяную тунику с шелковой вышивкой. Такую ткань производили на фабрике Аликанте. Рано или поздно он купит ее, учитывая, что она давно уже работает только на его семейство. Слуга принес графин крепкого вина из Порто. Рим был, конечно, прекрасен, как и его женщины, но земля Испании все же оставалась самой любимой.

Приближался вечер, и вместе с ним налетели крики ласточек. Родриго Борджа боком, словно желая спрятаться, прислонился к светлой бифоре[49] и стал рассматривать базилику Святого Петра. Последнее время он часто заглядывался на собор, представляя себя на троне. Начало было многообещающим, но путь виделся долгим и полным интриг.

Прежде всего годы. Джулия заставляла его чувствовать себя бравым идальго, но ему уже исполнилось пятьдесят шесть. В этом возрасте многие уже с трудом передвигались. Иннокентий и то был моложе на целый год, хотя и не отличался крепким здоровьем. Существовал еще делла Ровере, которому явно не нравилось назначение Родриго вице-канцлером римской курии, придуманное Иннокентием для оправдания их постоянного общения. В свое время ему приходилось заводить полезные знакомства, чтобы противостоять власти делла Ровере над Римом и Церковью. В конце концов, предыдущий понтифик занимал свое место тринадцать лет, а теперь племянник Сикста IV, все тот же Джулиано делла Ровере, строил козни, чтобы захватить трон.

А тут еще и Мирандола. Если бы Родриго собственными глазами не прочитал страницы за печатями Ватикана, он не придал бы такого значения «Тайным тезисам» Пико. Их хватило бы, чтобы приговорить его к смерти или к изгнанию в какое-нибудь далекое королевство.

Но содержания этой рукописи и настоящего положения Церкви будет достаточно, чтобы нанести точный удар, от которого курия вряд ли оправится. Атаки последуют с Востока, из Германии, Англии и Турции, отовсюду, где власть понтифика была под угрозой. Даже самые преданные монархи воспользуются той теологической неопределенностью, какая заложена в тезисах. Без божественной власти Папа становится не более чем шутом в тиаре, монархом крошечного царства, где нет даже войска, достойного называться войском. Даже арагонцы из Неаполя предъявят свои права на богатое государство, не имеющее армии, способной его защитить.

Если бы Мирандола знал о секретных бумагах Ватикана! Кто-нибудь другой, может, и отступил бы, придя к тем выводам, какие сделал Пико, или попытался бы обратить их в свою пользу. Но этот — нет, он чист, он ученый. А значит — опасный фанатик, которого надлежит как можно скорее вывести из игры.

Между тем Борджа уже начал свою кампанию, напомнив Иннокентию, что si vis pacem para bellum. Хочешь мира — готовься к войне. Если Бог или кто-то еще, свыше наблюдающий за людскими деяниями, не желает, чтобы выводы графа становились всеобщим достоянием, надо применить к тезисам тактику выжженной земли. Святой престол должен повсюду и всеми доступными средствами утверждать, что женщина — существо низшее, а все особи женского пола — демоны. Чем тверже Церковь будет настаивать на этих положениях, чем раньше они внедрятся в народное сознание, тем легче заключения графа покажутся всем абсурдными, богохульными и вовсе идиотскими. И тайны секретных документов останутся в безопасности.

Голубизна неба сменилась вечерней синевой. Прямо над базиликой Святого Петра появилась первая звезда.

Сколько же раз он смотрел в эту сторону и не видел ее? Может, Бог или тот, кто разместил на небе звезды, существует и хочет подать ему знак? Ведь кто-то же вдохновил слабый разум Иннокентия преподнести ему этот дивный подарок. Хотя на его месте он, может быть, поступил бы точно так же, но уж точно не выбрал бы Иннокентия. Его счастье, что существуют Борджа. Документы за печатями — секрет драгоценный, почти божественный знак того, что он станет следующим Папой. Должен стать, любой ценой. Потому что, если Папой станет кто-то другой, он тоже узнает о секретных документах, и что тогда делать? Все рассказать? Зачем? Чтобы подвергнуть свою жизнь еще большей опасности? Или ничего не говорить и держать тайну при себе? Но опять же зачем? Какую силу, какую власть даст ему эта тайна? Никакой, разве что объединиться с Мирандолой и стать во главе мятежа. И добиться чего? Царства? Признания потомков?

Нет, это не для него. Конечно, в этом смысле Иннокентий разболелся весьма кстати. Французская болезнь тянется годами и очень опасна. Она оказывает разрушительное влияние на мозг, и не исключено, что Папа откроет тайные документы еще кому-нибудь или поменяет решение о преемнике. Может, надо ускорить его кончину с помощью какой-нибудь особо зараженной шлюхи? Но пока еще рано.

Он стиснул в пальцах опустевший бокал. В этот миг ему в глаза ударил красный солнечный луч. Кардинал невольно обернулся и увидел ее.

— Джулия!

Она молча вошла в комнату и теперь стояла перед ним в темно-красном платье из мягкого бархата, которое еще ярче оттеняло ее белую кожу. Туго затянутый корсет плавно расширялся к бокам. На шее сияло только золотое ожерелье с рубином, которое он ей подарил. Золотистые волосы спускались на обнаженные плечи. Вся ее стать была горделива, почти сурова, несмотря на юный возраст. Едва их глаза встретились, она улыбнулась и подошла к нему, протянув руки. Сердце Родриго забилось сильнее.

Вот он, настоящий рай, в котором он желал бы пребывать вечно. Ни власть, ни почести, ни богатства не шли ни в какое сравнение с его любовью к Джулии.

— Как ты прекрасна!

— Меня предупредили, что вы вернулись. Я поднялась, увидела, что вы погружены в свои мысли, и не отважилась вас беспокоить.

Ее голос разлился по комнате, как дуновение свежего ароматного ветерка. В глазах, черных, как обсидиан, зрачки нельзя было отличить от радужек. Они болезненно притягивали его к себе с самого первого дня. Родриго ни на миг не смущало то, что хозяйка этих очей была еще совсем подростком. Джулия должна принадлежать ему.

Кардинал подошел, стиснул ей руки за спиной и поцеловал с настоящей страстью. Она застонала, и это только разожгло его желание. Он развернул ее и стал в неистовстве расшнуровывать корсет, а Джулия расстегивала тесно облегающие рукава.

Платье упало на пол, и она осталась в одной рубашке. Родриго тоже быстро скинул тунику и обнаружил под льняными кальсонами великолепную эрекцию. Он с обожанием опустился перед Джулией на колени и, подняв рубашку, прижал ее к себе. Взяв девушку за руку, он подвел ее к монументальному ложу в середине комнаты, украшенному, как алтарь, витыми колоннами, и уложил. Она закрыла глаза и раскинула ноги перед своим синьором.

Родриго стало нехорошо. Эрекция угасла, хотя секунду назад он был готов войти в тело девушки. Она сделала вид, что ничего не заметила, и обняла его мощные плечи своими детскими руками. Родриго почувствовал, как силы медленно возвращаются к нему, и неистово толкнулся в нежную плоть. Джулия снова закрыла глаза, но густая мазь календулы, которой она заранее смазала влагалище, не дала ей почувствовать боли.

Джулия спала, положив голову ему на плечо и безмятежно закинув руку на грудь. Родриго глубоко дышал, разглядывая охотничьи и любовные сцены, нарисованные на потолке. В центре красовалась Диана в окружении охотников и дичи, с поднятым вверх колчаном со стрелами, с девственной грудью, выглядывающей из-под кожаного жилета. Ее окружали полунагие юноши, на лицах которых застыло предвкушение предстоящего праздника. Лица охотников, наоборот, были обращены к ней и ждали сигнала. Родриго заглянул в прекрасное лицо Джулии.

— Маленькая женщина, Великая Мать, — прошептал он, — ты и есть начало всего сущего? Если она и вправду существует, у нее может быть только твое лицо, твое тело. Я заново родился с тобой, в тебе. И ты моя, только моя, навсегда.

— Вы что-то сказали, Родриго?

— Нет, спи, моя любимая.

Его тоже начал окутывать сон, и сквозь полузакрытые веки он в последний раз взглянул на потолочную фреску. В середине выделялась фигура обнаженной женщины, купавшейся в маленьком озере. Он узнал ее лицо, или ему так показалось. Это была Ванноцца, его прежняя возлюбленная, до Джулии.

Что это? Скверная шутка художника или плод его собственного воображения? А может, предупреждение Великой Матери? Она словно хотела ему сказать: «Я Джулия. Помни, у тебя не будет другой женщины, кроме меня». Он тихо обнял ее, стараясь не разбудить, и вдруг почувствовал себя огромным пауком, уже начавшим плести сеть.

Ей, Джулии, и только ей будет нечего бояться. «Malleus Maleficarum» — лишь первый шаг, остальные пройдутся быстро. Теперь все прояснилось, обрело свою цель. Уничтожить Великую Мать, уничтожить Пико, стать Папой.