999. Последний хранитель

~~~

Рим

Понедельник, 6 августа 1487 г.

Письма понтифика были прикреплены к внутренней стене базилики. Как они именовались — посланиями или буллами, — зависело от того, что в них содержалось. Ознакомиться с их содержанием должен был каждый, даже если он не умел ни читать, ни писать. Рядом располагался писец, который за весьма скромное вознаграждение мог растолковать, в чем суть папских распоряжений.

В послании, вывешенном накануне, Иннокентий объявлял «900 тезисов» Джованни Пико делла Мирандолы еретическими и пагубными и запрещал их читать и печатать. Там же самого графа Мирандолу, который в свою защиту написал «Апологию», приглашали явиться лично, дабы получить прощение Папы. При этом высказывалась искренняя уверенность, что ни на его жизнь, ни на его безопасность никто не осмелится посягнуть. Во имя Господа.

После таких уверений Леонора в доме на улице Вейо велела прислуге поскорее паковать багаж.

— Послезавтра уезжаем. Корабль сделает остановку в Ливорно, а оттуда уже нетрудно найти судно до Генуи. Ты уверен, что не хочешь ехать с нами во Флоренцию?

— У меня осталась только одна возможность обнародовать свои тезисы. На следующий год Карл Валуа возьмет на себя регентство во Франции. Он еще очень молод, но Папы не боится. Напротив, он большой союзник Медичи, несмотря на то что доводы политиков не менее загадочны и темны, чем халдейские тексты. Париж — моя последняя надежда.

— Париж может подождать. Разве книга тебе не нужна? Когда будем во Флоренции, я смогу…

— Нет, Ферруччо, книга должна остаться у тебя, и мне не надо знать, где ты ее спрятал. Так я никому не смогу ее выдать, что бы ни случилось. Я знаю наизусть каждую фразу, каждое слово, которое написал.

— Ох уж эта твоя память! Однажды я заставлю тебя раскрыть секрет!

— От тебя и Леоноры у меня нет секретов. Единственное, о чем я прошу, — это подождать со свадьбой до моего возвращения. Я бы хотел на ней присутствовать.

— Конечно, как же без тебя! В такой момент мне нужна поддержка настоящего друга!

На пороге появилась Леонора, такая красная и растрепанная, словно она только что осушила целую бутыль вина.

— Джованни, извини, но в одиночку у меня не получается. Твой стол настолько забит бумагами, что мне не удается их сложить. Придется разделить на стопки.

— Сейчас приду, Леонора. Спасибо за все, что ты делаешь.

— Я жду не дождусь, когда уеду… с женихом.

Ферруччо подошел, взял ее лицо в ладони, но она со смехом отстранилась.

— Если бы не ты, — сказала она Джованни, — то этот красавец дождался бы, пока я стану старухой, чтобы выразить мне свою любовь.

— А вот и неправда, — запротестовал Ферруччо. — Я просто… не привык к таким вещам.

— Вот и хорошо! А скольким женщинам ты признавался в любви?

Де Мола снова попытался протестовать, но она закрыла ему рот ладошкой.

— Ничего не говори, а то я умру от горя и ревности. Ну я пошла, а вы продолжайте дискуссию. У меня там есть с кем повздорить.

Мужчины проводили ее взглядами, полными восхищения, только чувства ими владели разные.

— Счастливчик ты, Ферруччо. Леонора — просто чудо.

— Я тоже так думаю. Она будет прекрасной женой и матерью.

— Я вижу, что у тебя серьезные намерения. Однако во Флоренции держи ухо востро. Тамошний двор отличается толерантностью, чего никак не скажешь о Церкви. Другой Джироламо, Савонарола, вообще не терпит ласки между мужем и женой, кроме как в целях продолжения рода. Постарайся, чтобы ко дню свадьбы вас не стало трое.

Ферруччо поскреб бородку.

— Я никогда не говорил об этом с Леонорой. Подожду, пока сама скажет.

— Влюбленная женщина не признает ни препятствий, ни запретов. Я почти уверен, что тебе придется ее сдерживать.

— Не реви. Это не первый и не последний раз, когда ты нарываешься на неприятности из-за своего поведения.

— Но он был совсем другой, у него такие искренние глаза!

Чеча чистила одну курицу за другой, с такой яростью выдирая перья, что порвала кожу.

— И будь повнимательнее. Сегодня у госпожи гости! Не рви кожу!

Но Чеча будто не слышала повариху, которой обязана была во всем подчиняться. Слезы застилали ей глаза, грудь сдавил гнев, и она безжалостно расправлялась с тушками несчастных пернатых. Им повезло, что они уже умерли. В бешеном порыве куриное бедрышко так и осталось у нее в руке вместе с перьями.

— Ну вот что, хватит! Хочешь сорвать злобу — иди и скручивай шеи курам, а здесь я сама справлюсь.

Чеча подошла к клетке и вытащила оттуда цыпленка. Он и пискнуть не успел, как шейка его бессильно повисла. Повариха смягчилась, подошла к ней, вытерла руки о передник и обняла.

— Ну-ка работайте, вам не за болтовню платят! — крикнул шеф-повар, занятый подливкой к курам. — Скоро все будет готово?

— Да хватит священника из себя корчить! Успокойся, я быстро закончу! — отпарировала повариха.

Чеча разрыдалась и уткнулась ей в грудь.

— Он был добрый, понимаешь? Настоящий кавалер, не такой, как эти животные, что норовят всю тебя облапать.

— Ох, я таких знаю. Некоторые вообще ни о чем больше не думают, — громко, чтобы все слышали, сказала повариха.

— Он меня околдовал, вот что. Я, дура, ему доверилась, а этот тип надо мной посмеялся, вот что!

— Да что такое ты ему рассказала? Как мы перепродаем мясо на рынке?

— Что? Очень ему интересно, чем мы там приторговываем! Он стал любопытен, как обезьяна, когда я заговорила о том парне, который нравится госпоже Джулии и которого кардинал хочет покрошить, как колбасу.

— Что еще за история?

— Да ты сама знаешь. Ее рассказывала Фьямметта, а она слышала от Нерино. А он говорит, скажи, мол, то, скажи это, и стал меня гладить.

— Где? Там, внизу?

— Да нет! До того ему и дела нету!

— Ну и ладно, и не думай об этом больше. Вытри слезы, он тебя не стоит. И потом… может, его больше мальчики интересуют!

Чеча перестала плакать и снова принялась откручивать шеи курам, но уже более милостиво, позволяя им кудахтать как обычно. Повариха закончила работу, перекинулась словечком с Фьямметтой, та шепнула на ухо Нерино, а он поделился со своим собутыльником, личным секретарем кардинала Борджа.

Тайные агенты сперва собрались вместе, потом рассредоточились по всему Риму. Приказ был категорическим. Имелись подозрения, что граф делла Мирандола прячется где-то здесь. Получивший о нем какие-либо известия должен был немедленно об этом сообщить, но ничего не предпринимать. Однако агентам следовало проявлять осторожность, ибо внезапно мог появиться его телохранитель, возможно находящийся на службе у Медичи. Этот высокий человек с остроконечной черной бородкой, завсегдатай постоялых дворов и остерий, одинаково мастерски владеет и языком, и кинжалом.

Под вечер двое наемных соглядатаев приволокли к кардиналу Борджа перепуганного монаха. У него был подбит глаз, а на щеке красовалось черное, как углем наведенное пятно. Кардинал вопросительно взглянул на наемника.

— Он не желал идти, ваше высокопреосвященство, пришлось его маленько убедить.

Монах простерся по полу, уронил на голову капюшон.

— Монсиньор, сжальтесь над вашим смиреннейшим слугой! Я никому не делал зла, не прикасался ни к одной женщине! Прошу вас только об одном: я хочу продолжить жить в молитве и в поклонении Господу!

— Аминь, — сказал кардинал и посмотрел на другого агента: — Что тут делает этот служитель Господа?

— Я обследовал церкви, господин, поскольку те, кому есть что скрывать, часто прячутся именно там. И в разговоре с этим монахом узнал, что пару месяцев назад его позвали отпеть одного флорентийского вельможу. Его так проткнули, словно на вертел насадили.

— Обычное дело.

— Вот только произошло это в монастыре Святого Сикста. — Агент с удовлетворением заметил, что кардинал заинтересовался. — Но это еще не все. Так вот, покойного звали Джулиано Мариотто Медичи. Он был мужем некой Маргериты, как говорили, возлюбленной графа делла Мирандолы.

— О господи! — воскликнул Борджа, еще больше напугав дрожащего монаха. — Говори! — прошипел он, схватив того за плечо и вынуждая смотреть себе в глаза. — Что еще ты знаешь?

— Говори! Тебе кардинал приказывает! — рявкнул шпион и поддал монаху ногой под зад, не настолько сильно, чтобы его уронить, но достаточно ощутимо, чтобы тот понял, что вилять и запираться бесполезно.

— Клянусь благословенной Мадонной, я больше ничего не знаю!

— Ты богохульствуешь, брат.

Ледяной взгляд самого влиятельного человека в Риме, может и посильнее Папы, пронзил монаха, как стрела, и он почувствовал, что помимо воли наложил в штаны. К ужасу присоединился еще и позор.

Кардинал с отвращением отпрянул.

— О господи! — повторил он, повернувшись к агенту. — Он обгадился.

Монах был уже не в состоянии вообще что-либо сказать.

— Что он еще тебе говорил?

— Да почти ничего, ваше высокопреосвященство. Но прежде чем привести его сюда, я осмотрел монастырь, где произошло это скверное дело.

Шпион замолчал, словно предвкушая, какое удовольствие доставит сейчас своему патрону.

— Ну и?..

— Я допросил настоятельницу монастыря. Она поведала, что в той стычке, что так плохо кончилась для Медичи, участвовали еще двое мужчин. Один высокий, с редкой черной бородкой клинышком. Он обратил в бегство телохранителя Медичи.

— А другой? Опиши его.

— Молодой, чуть пониже ростом, черноволосый, чернобородый.

— Это не соответствует…

— Он мог изменить внешность.

— Мог, конечно…

— Но есть еще кое-что.

— Господи и все святые! Что еще ты узнал?

— Аббатиса сказала, что с ними была женщина.

— Любовница! Маргерита!

— Не думаю, ваше высокопреосвященство. Кажется, она тоже погибла.

Родриго Борджа погладил себя по носу. Его глаза перебегали с соглядатая на монаха, с монаха на мраморные плиты пола, словно ища ответа.

Наконец он поднял указательный палец, на котором сверкнул огромный рубин.

— Но ты в этом не уверен?

— Нет, ваше высокопреосвященство.

— Ну и хватит. Времени больше нет. Они знают, что их разыскивают, и послание Иннокентия уже ничего не даст. Принимай командование на себя. Разыщите это трио и предупреди остальных, что граф может выглядеть совсем по-другому. Теперь вместо белокурых локонов у него могут быть короткие черные волосы и борода.

— Будет исполнено.

— Я немедленно издам приказ об аресте. На полемику и интриги времени больше нет. Мирандола мне нужен здесь. Живой или мертвый — меня не интересует. Ясно?