999. Последний хранитель

~~~

Рим

Четверг, 28 июня 1487 г.

В начале лета жара накрыла все душным покрывалом, и очень долго не было дождя. После давно прошедших ливней на смену грязи пришла иссушающая горло пыль. Благородные дамы и господа закрывали лица надушенными платками, когда мимо проезжали отряды всадников. А ездили они все чаще и чаще.

— Еще одна ведьма, будь она проклята, — постоянно слышалось на улицах.

В остериях торговцы и путешественники рассказывали, что своими глазами видели, как в Италии, Испании и особенно в Германии разворачивается методичная охота на дочерей демонов. Из уст в уста передавались истории о сознавшихся преступницах, об их жестоких наказаниях и страшном колдовстве, одна другой кошмарнее. Всем стало ясно, что дьявольский план годами и веками осуществлялся посредством женщин и число их растет. Врожденная развратность позволяла им с легкостью вступать в связь с Сатаной, и они обретали все большую тайную власть.

Если Церковь это вовремя не поймет, быстро наступит эра Антихриста. Разве чума в прошлом веке не была неоспоримым предвестием? Тогда в каждой семье хоть один человек, да умер. Не просто же так черная смерть опять появилась в Польше!

Некоторые недоброжелатели, кстати весьма немногочисленные, утверждали, что на обвиняемых доносили из ревности или по имущественным соображениям, а сговор с демонами тут ни при чем. Согласно правилам известного «Молота ведьм», даже анонимки теперь было достаточно для того, чтобы заподозрить и заковать в цепи неизвестную женщину. В каждой церкви ящик для доносов заполнялся гораздо быстрее, чем ящик для пожертвований. Верно также и то, что у женщин, представших перед трибуналом, не было выбора: либо сразу признать себя виновной и умереть в ясной безмятежности, либо отрицать обвинения и подвергнуться жестоким пыткам. В любом случае они умирали. Кузнецы и ремесленники наперебой предлагали инквизиторам новые инструменты для вырывания признаний у тех, кто сопротивлялся. Иногда арестованные, желая избежать пыток, сами настаивали на ордалии водой. Их привязывали к тяжелому камню и бросали в какое-нибудь холодное озерцо. Если они шли на дно, то были невиновны, если же выплывали, значит, демоны закупоривали в их телах все отверстия.

Все эти известия графу делла Мирандоле приносил кавалер де Мола. После трагической гибели Маргериты Джованни не выходил из дома, однако в Риме неделями только о ведьмах и говорили. Леонора не оставляла его ни на минуту, заботясь о том, чтобы он поел, и старясь по возможности скрасить его дневные часы. Она часто обменивалась понимающим взглядом с Ферруччо. Общая привязанность к Джованни все больше сближала их. Передвигаясь по дому, они, случайно и неслучайно, часто прикасались друг к другу, но вместо извинений только улыбались. Что-то росло между ними, и это была не только дружба. Но от этого чувства отказался их друг, и они стыдливо прятали его от самих себя.

От Джованни, который казался безучастным ко всему, что творилось вокруг, не укрылась соединявшая их связь. Она была для него единственным утешением в те недели, когда воспоминание о Маргерите черным камнем давило на сердце. В последние дни он снова взялся за работу по защите своих тезисов и уже завершал ее. Джироламо Бенивьени, которого, по причине непреходящей меланхолии, поместили в самую дальнюю комнату, настаивал на ее публикации. Теперь Джованни с трудом его выносил, причем не из-за обвинений в содомии, к которым он относился безразлично. Его раздражали бесконечно претенциозные и нудные оды и сонеты, гласящие, что дружба может облегчить боль и заменить собой Маргериту. Бенивьени обижался, когда с ним обращались с плохо скрытым равнодушием, и настойчиво требовал, чтобы за ним ухаживали.

В тот вечер Ферруччо составил компанию Джованни. Они сидели, потягивая ликер под свиное сало и орешки.

— Я нашел способ переправить Джироламо во Флоренцию. Сознаюсь, его присутствие здесь стало для меня невыносимо.

— Так ему будет лучше, хотя я и люблю нашего поэта по-прежнему, — согласился граф.

— Если бы я не знал его так хорошо, уже давно прирезал бы.

Джованни улыбнулся.

— А как ты думаешь его переправить?

— Через несколько дней в Ливорно отправляется корабль с грузом — бочонки с вином и кувшины с маслом. Я уже договорился с капитаном за десять золотых флоринов. Он спрячет Джироламо при отплытии, а когда тот напишет нам из Флоренции, что жив и здоров, получит еще двадцать. Удачный договор.

— А Джироламо в курсе?

— Я рассчитывал, что ты ему скажешь.

Граф опять улыбнулся.

— Ты будешь гораздо убедительнее меня. А я этим закрою свой долг перед ним.

— Он действительно тебя очень любит, просто обожает. Хотя я понимаю, что его так же трудно переваривать, как клецку, выжаренную в свином сале.

— Перестань, Ферруччо. Ты и так успокоил мою душу, и я тебе за это благодарен. Хотя в одном Бенивьени прав. Я должен защищать свои тезисы, иначе все действительно пропало.

— Мне надо убедиться, что твоя «Апология» добралась до Папы окольными путями. Это нетрудно, а потом мы сделаем вид, что ты приехал из Флоренции.

Пико налил себе еще вина и наполнил бокал Ферруччо.

— Я хочу тебя еще кое о чем попросить.

— О чем хочешь, Джованни! Разве моя дружба не так очевидна, как дружба этого…

Граф остановил его, взяв за руку.

— Не говори ничего, это лишнее. И послушай, что я тебе скажу. Это просьба друга. Обещай мне, что я буду рядом с тобой, когда вы с Леонорой поклянетесь друг ДРУГУ в верности.

— Джованни…

— Ты себе не представляешь, какую радость доставляет мне ваша растущая любовь.

— Это так заметно?

— Думаю, что даже Джироламо все понял.

— Но я ей… пока ничего не сказал.

— Скажешь, и она будет счастлива.

— Ты думаешь?

— Уверен, вы достойны друг друга.

— Я чувствую себя почти виноватым.

Ферруччо вздохнул.

— Это пройдет. Любовь женщины — лучшее лекарство для души, и не только.

Джованни подошел к окну, открыл ставни и посмотрел на звезды, щедро рассыпанные по небу. Он глубоко вдохнул ночной воздух, и ему показалось, что он ощутил разом все ночные запахи раннего лета, которые ветер собрал и принес с полей, раскинувшихся вокруг Рима.

— Земля плодородна и, несмотря на то, что повсюду льется кровь, готова отдать лучшие свои плоды. Я тоже взрастил свои плоды и теперь рискую, что они сгниют. Надо найти способ хотя бы посеять знание. Я загниваю здесь, Ферруччо.

— Я тебя понимаю, ты прав. Климат сильно поменялся. Думаю, это произошло из-за усиления влияния на Папу кардинала Борджа. Мне доложили, что в прошлое воскресенье они даже мессу служили вместе. И я убежден, что зверствами инквизиции управляет именно испанец. Точно так же в Испании, с благословения их величеств Фердинанда и Изабеллы, делает погоду Торквемада.

— Мне надо уехать, Ферруччо. А может, ты и прав, не надо было сюда приезжать.

— У тебя была цель всей жизни. Я тебе не советовал, потому что люблю тебя и вижу, каким опасностям ты можешь себя подвергнуть, но сам поступил бы точно так же.

— Я принес с собой только разрушение и смерть. Даже убил.

— Ты защищался. Джулиано заслужил свою смерть. В любом случае, обеспечив безопасность Джироламо, мы все вместе отправимся во Флоренцию. Я женюсь на Леоноре, если она захочет.

— Я не поеду во Флоренцию.

— Хочешь вернуться в Мирандолу?

— Нет, у меня другая идея. Есть еще одна земля, где семена могут взойти. Это Париж. Рим — не единственный город в мире.

Среди ночи Джованни вскочил и сел на краю постели. Рубашка взмокла от пота. Ему опять приснилось нежное лицо Маргериты и рот, который говорил самые нежные слова, которые он когда-либо слышал. И он никак не мог запомнить эти слова. В голове раздавались проклятия, что выкрикивал ему Джулиано Медичи, пока его тело корчилось в пламени. Их похоронили вместе в стенах монастыря. Сон окончательно пропал, а ночь была длинной. Он подошел к окну, распахнул ставни и залюбовался луной во второй четверти. Темная сторона напомнила ему о том, что миновало, а светлая — о том, что жизнь еще ему многое приготовит.

Та же луна наполнила голубыми отблесками спальню в палаццо Борджа. Все огни только что погасили. Под окнами медленно катился Тибр. Тишину нарушали только голоса лодочников, по ночам потихоньку перевозивших контрабанду.

Помочившись, Джулия Фарнезе тихо вернулась в постель и увидела открытые глаза кардинала.

— Я вас разбудила? Что с вами, мой господин? Какие мысли вас тревожат?

Голый волосатый живот кардинала приподнялся в глубоком вздохе. Он вглядывался в любовные сцены на потолке, но ничего не видел. Тогда он повернулся к возлюбленной, одетой в белую льняную сорочку, украшенную арабским узором, сквозь которую просвечивало тело.

— Нет, все хорошо. Процессы идут, приговоры выносятся. Франческетто зализывает раны. В должности вице-канцлера моя позиция неприступна.

— А когда вы станете канцлером?

— Цветочек мой, канцлером может быть только Папа.

— Значит, вам так надо стать канцлером, что вы перестали чувствовать мою любовь?

— Ах, Джулия, ты ничего не понимаешь, совсем еще ребенок.

Родриго поднялся, набросил на ночную сорочку легкий халат из красной камчатой ткани и начал ходить взад-вперед по комнате.

— Я стал чувствовать, что старею, представляешь? Я же ровесник Иннокентия, понимаешь? Я не могу ждать так долго. То он говорит, что болен и вот-вот умрет, то пирует, как тридцатилетний. Боюсь, что он может выдать тайну, когда червь французской хвори окончательно поразит его мозг, а не только кишки.

— Какую тайну, господин?

Джулия устала. Она выпрямила ноги, потянулась, взялась за колонны балдахина и выгнула спину. Борджа увидел ее в позе распятой и почувствовал нарастающее желание.

— Великую тайну, которая должна остаться тайной, Джулия. Даже для тебя. Тайну, к открытию которой близко подошел этот философ-фанатик, граф Мирандола. Но еще немного — и он перестанет что-нибудь значить, когда его тело будет погребено в катакомбах Святого Петра.

— Граф Мирандола — это тот высокий юноша с длинными золотыми локонами? Тот, кого осудили за его «Тезисы»?

— А ты много знаешь. И вижу, ты знакома с графом. В чем дело? Может, он тебе нравится?

— Я ваша, господин, душой и телом. Когда мое тело грешит с вами, душа радуется.

— Тогда пусть наши души возрадуются вместе.

В эту ночь наслаждение наполнило ее тело, и она в мыслях вернулась к юноше, которого увидела несколько месяцев назад на празднике в палаццо делла Ровере. Тогда он поразил ее гривой белокурых волос и взглядом, одновременно нежным и суровым. И ей больно было думать, что скоро этот красавец станет пищей для червей.