Адский договор: Переиграть Петра 1 (СИ)

13. Нажал на педальку

Перед царевной Софьей склонился в поклоне гоф-маршал Польши и чрезвычайный посол Речи Посполитой Кшиштов Гжимултовский. Это был высокий статный мужчина с благородной проседью в висках, аккуратной бородкой и невероятно тяжёлым взглядом. В каждом его движении сквозила знаменитая шляхтеческая гордость, вскормленная многими поколениями благородных предков. Все здесь для него были быдлом, его холопами, которых он на смерть запарывал на конюшне за малейшую провинность. Даже царевна Софья была для него не государыней, а всего лишь очередной девкой, передком выбившейся на самый верх.

— Каков есть ваш ответ? Заключение мира между нами возможно лишь тогда, когда русское войско двинется на крымчака, — его губа с презрением топырилась к низу. Видно было, как ему неприятно говорить с этими людьми. — Я больше не иметь время ждать. Что ответить мой король?

Стоявший рядом с троном, дородный мужчина в боярской шубе наклонился к царевне и что-то ей прошептал. Та недовольно поджала губы. Видно, что не очень было ей по душе то, что предлагалось.

— Передай королю и Великому Сейму… — царевна сделала паузу, во время которой в палатах стояла мертвая тишина. Уже она повернула голову к своему ближнику. — Завтра я объявляю сбор поместного войск для похода на крымское ханство. С Божьей помощью через три месяца первые сотни отправятся к Перекопу.

Посол Гжимултовский поклонился.

— Это очень правильное решение, Ваше Высочество.

-//-//-

В этой комнатушке, расположенной в самой подклети, боярин Никифоров держал кое-какие товары, о которых не принято кричать на улице. Слишком велик соблазн для лихих людей может случится. Кто удержится, коли услышит, что у боярина Никифорова в обычной подклети хранится такое. Это почти сотня рулонов самой настоящей андулазийской парчи, целых три вазы в локоть из цветного стекла с острова Мурано, связка мечей из индийского булата. Про серебряные гривны и золотые монеты и говорить нечего. Почти целый двухведерный бочонок в углу зарыт. Хватит и ему, и детям, и их внукам.

Вот в этом месте, куда всем был ход заказан, он и вел опасный разговор со своей сестрой, матушкой царевича Петра. Не дай Бог, кто раньше времени об их беседе прознает, быть беде: сестрицу в монастырь, племеша Петрушу отравят, а его просто на плаху отправят.

— … А ведь дело юродивый говорит, сестрица. Мы Петрушу одним махом оженим на какой-нибудь дурехе из слабенького рода, чтобы почитала нашу доброту. Апосля Соньке на порог покажем. Пусть с царских палат убирается, — предлагал боярин своей сестре то, что можно было назвать «мягким» переворотом.

Наталья Кирилловна задумчиво крутила тонкий черный локон, выбившийся из под ее платка. Видно было, что побаивалась она всего этого. Не понимала она все эти закулисные игр, а поэтому и страшилась.

— А на ком? — подняла она глаза на брата. Ведь выбор невесты для царевича Петра был очень важным и непростым делом. Родственники невесты после венчания станут царскими ближниками и будут претендовать на свою долю царского пирога.

Тот усмехнулся, прекрасно понимая ее мысли. Только Никифоров был далеко не прост, как казался. У него уже был готов ответ на этот вопрос.

— У Лопухина дочка подросла. Почти племяшка погодка. Девка смирная, без гонора. Сделает все, что ей скажут, — улыбался Никифоров, довольный, что удалось неплохо обстряпать это непростое дело. — Самого Лопухина тоже знаю. Крепко мне обязан. Супротив меня ни единого слова не скажет. Також патриарх горой за нового государя встанет. Что думаешь, сестрица?

Женщина в нерешительности молчала. Страх ее никак не оставлял. Как говорится, и хочется и колется.

— Ты что сестрица⁈ — очень натурально испугался боярин, всем своим видом показывая, насколько он за нее переживает. Натуральный актер! — Ты же с нашим Петрушей по лезвию ножа ходишь! Каждый день к Господу уйти можете… Отравят ведь мальчонку, как пса безродного, и бросят в канаву… Дворня уже поговаривает, что возле племяшки всякие разные людишки крутятся. Чувствую, неспроста все это творится.

Хитрец прекрасно знал свою сестру, которая не страшилась смерти. А в случае угрозы своему ребенку живо превращалась в разъярённую фурию, что сейчас и случилось.

— … Я эту змею подколодную сама задушу, — зашипела женщина, сверкая глазами. — Вот этими самыми пальцами ей поганые глазенки выцарапаю…

Словом, «закрутилось» дело. Уже этим вечером к дворянину Лопухину из городка Верхотурье, где тот тихо-мирно воеводствовал, отправился гонец с неожиданным известием. Его дочку сватал сам царевич Петр.

-//-//-

Городок Верхотурье давно уже спал непробудным сном глубинки. Погрузился в полную тишину и высокий терем местного воеводы Лопухина, который, напротив, ещё только собирался почивать. Дел по воеводской службе было слишком много. Всего за день и не успеть.

Только воевода Илларион Авраамович поднял ногу, чтобы опустить ее на первую ступеньку лестницы, как с улицы донёсся сильный грохот. Кто-то на ночь глядя так молотил по воротам, что они ходуном ходили. Того и гляди развалятся.

— Кого это ещё черти несут? — пробурчал воевода, нашаривая один из пистолей. Добротный огнебой знатного калибра, что ещё его батька после стычки с ляхами на границе привез. Из такого пальнешь, двух всадников зараз положишь. — Митька! Стенька! — крикнул он своих боевых холопов, что всегда трудными ходили подле его персоны. — Все сюды! Оружными, живо! Дом оборонять будем!

Вскоре перед трясущимися от ударов воротами уже стояло около полутора десятка дворни во главе с самим воеводой, вооруженным саблей и пистолем. От факелов во дворе было светло, как днём.

— А ну прочь от ворот, собака! Не уймешься, попотчуем тебя добрым свинцом и железом! — громким голосом крикнул Лопухин, угрожающе взмахивая саблей. Рядом с ним встали двое его боевых холопов с бердышами в руках, готовые их сразу же пустить в дело. — А ну парни, отворяй ворота! Сейчас из пистоля пальну!

Едва ворота распахнулись, как из-за них показался всадник в соболиной шубе и высокой боярской шапке. За ним из темноты выходил целый отряд под два десятка рыл в кольчугах и с саблями наголо. Сразу видно, важный человек прибыл к дому воеводы. Такой в дверь мог стучать не только руками, но и из пушки пальнуть мог. Одно слово, важный человек.

— Что горло дерешь? Не узнал что ли, кто к тебе приехал? — криво усмехнулся гость.

Побледневший Лопухин тут же опустил пистоль и бросился к стремени боярина. Конечно, он узнал гостя. Боярин Никифоров то был, что его на это место поставил и покровительством одаривал все это время.

— Милостивец, прости! Обознался, я, дурень, по темноте, — Лопухин помог гостю спуститься, уважительно придерживая его за локоть. — Какая радость такого гостя встречать. Эй, вы там, накрывайте столы! Живо! Вино гишпанское из погреба…

Но опустившаяся ему на плечо, рука гостя заставила его замолчать.

— Еще успеем отпраздновать. Дочка где? — вдруг ошарашил Лопухина боярин Нарышкин. Воевода ошарашенно захлопал глазами, ничего не понимая. Зачем ему его дочурка Евдокия? Боярин женат уже давно, а в баловства замечен не был. — Что рот разинул? Дочка, спрашиваю, где? За царевича Петра Алексеевича сватать твою Евдокию приехал.

-//-//-

У Покровского собора на паперти сидел бродяга в равнине невообразимой ветхости, из под которой проглядывали массивные кольца железной цепи. Босые ноги его покрывали бурые струпья, плотными корками напоминавшие бугристую кожу заморского гада. Юродивый глуповато улыбался, поглядывая по сторонам. Что-то бормотал в пол голоса, иногда махал руками, словно прогонял кого-то невидимого. Юродивый, одним словом.

Пройдет мимо почтенная матрона с корзинкой — бросит ему грошик. Пробежит служанка с богатого дома — положит юродивому кусок пирога али пареную репу. Сухая старушка остановится и крестить начнет. А как же иначе? Юродивый ведь не простой человек, он к Господу приближен. За его страдания Господь и одарил своей милостью — творить благодатную молитву, что сразу же воспаряет к небесам. Пожалеешь такого человечка, дашь ему грошик, глядишь и зачтется тебе это благое дело на Небесах.

Велико же могло быть удивление всех этих людей, коли они смогли бы услышать, что бормочет юродивый. Совсем не были похожи его бормотания на святую молитву. Слишком уж странными были слова.

— … Скоро уже рвануть должно. По всем признакам «подметное» письмо уже дошло до стрелецкого полковника. Тот, не семи пядей во лбу, кажется, поэтому и должен поверить в мою липу…

Замаскировавшийся под настоящего юродивого, Дмитрий уже давно сидел у Покровского собора. Ждал удобного момента, чтобы начать второй этап своего плана по возведению на престол царевича Петра Алексеевича.

Первым этапом он уже подбросил стрелецкому полковнику, поставленному над полутысячей московских стрельцов, одно письмо весьма неприятного содержания. Самое смешное, что парню особо и придумывать ничего не пришлось. Просто собрал в одном месте те слухи, что носились в воздухе и красиво их расписал.

— … Должен, обязательно должен клюнуть, — негромко шептал Дмитрий, характерно покачиваясь из стороны в сторону. Выходила натуральная диковина, заставлявшая прохожих шептаться и осенять себя крёстным знаменем. — Ведь все болтают, что царевна Софья хочет распустить стрельцов по домам. Мол, обленились совсем, домами и хозяйством обзавелись, воевать не хотят, на саму государыню с высока подглядывают… Я, считай, и не придумывал совсем. Ну так, самую малость приукрасил.

Вспомнив, что он написал в письме, Дмитрий довольно засмеялся. И, правда, занятно получилось. Указал в письме, что задумала царевна Софья заменить стрельцов на полки нового строя с иноземными полковниками во главе. Главное, к правде близко. В Москве уже целый полк такой был, с которым вечно стрельцы лаялись и по кабакам дрались.

— … Пора, похоже, начинать. Я сейчас волну на Красной площади пущу, а потом, глядишь, и стрельцы бучу поднимут, — тряхнул головой Дмитрий, медленно поднимаясь на ноги. — Ну, с Богом…

Встал, высоко подпрыгнул и вдруг резко замахал руками. После заходил по паперти, словно кочет. То подпрыгнет, то выгнется всем телом, то головой станет мазать. Чистый драчливый кочет!

— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! — заорал парень невероятно пронзительным голосом. Ковылявшая рядом бабка с клюкой даже подпрыгнула от неожиданности, а, опомнившись, начала истово крестится. Испуганные воплем парня, десятки воронов сорвались с крыш и с карканьем стали кружиться над площадью. Мрачноватый, словом, антураж получался. А Дмитрий и не думал останавливаться, вновь принимаясь за свое. — Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

Останавливались привлеченные криками люди. Ржали лошади, псы принимались лаять, выть.

— Не лезть свинье со своим рылом в калачный ряд, не ставить там свои порядки! В хлеву ей сидеть, в грязи валяться и похрюкивать!

Начал он с пословиц и поговорок, намекая на известные обстоятельства. А как же иначе? Не орать же напрямую, что не место бабе на троне, что подле мужа ей сидеть нужно и голову лишний раз не поднимать. Сейчас за такое, впрочем, как и всегда, мигом головы можно было лишиться. Не успеешь оглянуться, как уже «шить» статью будут об оскорблении царской чести и руки заламывать. Тут с этим быстро.

— Не место гусю на шестке рядом петухом и курами! Лапками он должен по земле-матушке топать и деток-гусяток своих одерживать! Кочету же следует на самом верху шестке сидеть и оттуда гордо на других взирать! Петя-Петя-Петушок, ждёт тебя вскоре твой шесток! Где ты, Петя, бродишь, где ты, Петя, ходишь? Иди скорей…

После многократного упоминания имени «Петя», да ещё с особенным ударением, всем стало ясно, о чем он ведёт речь. Тут семи пядей во лбу не нужно было иметь, чтобы узнать царевича Петра и его историю.

— А коли не придёшь на шесток, быть во всем дворе беде великой, страшной! Быть хладу и мору, врага приходу…

Накрутив себя, Дмитрий подскочи к недалеко стоящей бочке с водой и с силой хлопнул по ней.

От сильного хлопка многоведерная бочка затряслась, возница с огромным черпаком от неожиданности на задницу свалился.

— С верою в Господа говорю, что кровь по земле литься будет, коли кочет свое место не займет.

Крикнув это, Дмитрий со всей дури ударил с ноги по крану у бочки. Про себя же в это самое мгновение истово молился, чтобы способность сработала, как надо. Не дай Бог, что-то опять не так пойдет. Никак не нужны сейчас эти приколы Сатаны. Ведь собственная башка на кону.

Парень закрыл глаза и опустился мешком на каменную брусчатку.

— Ах! — по многосотенной толпе пошла волна. Хотя, какая там волна? Многоголосное цунами из сотен мужских и женских, детских и старческих голосов. — А-а-а-а-а! — кто-то всхлипывать даже начал, а кто-то истерически во весь голос рыдать. — А-а-а-а-а!

Осторожно открыв глаза, Дмитрий вздрогнул всем телом. Увиденное до печенок потрясало своей сюрреалистичностью.

Из бочки мощным фонтаном хлестала красная-красная жидкость, заливавшая все вокруг. И толстобрюхего купца с искаженным от ужаса лицом, и бледную, как смерть, молодицу, и визжащую от страха красномордую бабищу. Всем по полной досталось — с головы до ног залило

— Кровь, кровь, — побежал испуганный шепот. — Как в пророчестве юродивого… Видно, правду, рек… Быть беде, быть беде… Нужно к патриарху идить и просить его о скорейшем воцарении царевича… Пусть тоже скажет свое слово. Пусть укажет нам путь.

В этот момент, упавший на брусчатку, купец начал водить носом у своих рук. Принюхается и что-то шепчет, затем снова принюхается и опять что-то бормочет. Наконец, догадался лизнуть. Тут же посветлел лицом.

— Наливочка, мати, мои… — вырвалось у него. Мужик выхватил у возницы черпак и подставил его под красный поток. После мигом опрокинул его внутрь. — Наливочка, люди, настоящая, как матушка делала! Уф, ядрёная, — провел он по мокрой бороде. — Чудо, люди! Настоящее чудо! Как у Господа… — ахнул купчина, с испугом уставившись на юродивого.

Через мгновение толпа уже выбивала краны у других бочек, что водовозы привезли на рынок. Над площадью стал подниматься тяжёлый алкогольно-спиртовой угар.

Уже к этому вечеру столицу охватили беспорядки. Набежавшая на площадь, беднота упилась разнообразным спиртом до поросячьего визга. Малая часть в блевотине и дерьме валилась прямо там, возле бочек, большая часть устремилась в богатые кварталы. Вооруженные кольями, топорами и самодельными копьями, городское дно вламывалось в каждую мало-мальски приличную усадьбу.

Заполыхали бревенчатые терема, из которых с визами выбегали женщины и дети. Богатый скарб летел прямо на землю, навоз. Вокруг всего этого метались орущие люди и пытались что-то урвать себе.

Вызванные земскими головами московских концов — Китая, Земляного города, купеческих слободок, стрельцы почему-то мешали. Закрылись у себя в слободках, перегородили улочки засеками из повозок и стали там с ружьями и пистолетами. Чуть видят кого, сразу палить из всех стволов начинают. А из усадьбы стрелецкого полковника, к тому же, слышались пьяные вопли, ругань и проклятья. Сказывали, что полковник в одном исполняем по своему двору бегал и кулаком грозил в сторону царских палат. Из пистолей стрелял по разным сторонам…

На Кукуе, где иноземцы живут, тоже все позакрывали. Офицеры, коих из других стран пригласили, к семьям на Кукуй возвратились с оружием. Пушки вроде даже у ворот выставили. Кукуй и раньше никого не жаловал. Сейчас совсем плохо стало. Не пройти, не проехать. Только покажешься на дороге, сразу же потчуют свинцом.

Случилось то, что и должно было произойти. К царским палатам, защищаемым редкой цепью солдат нового строя — новобранцев-мушкетеров, подошла многосотенная толпа. Подогретые спиртом, они орали на все лады проклятья царевне-девице, размахивали разнообразным оружием, напирали на бледных мушкетёров.

Не менее бурные события развивались и в самих палатах, где собрались две самые могущественные боярские группировки — Милославские и Нарышкины. Первые сгрудились вокруг бледной, как смерть царевны Софьи, искусавшей в кровь свои полные губы. Вторые, прижавшись к западной стене хором, окружали царевича Петра. Словно две стаи злобных псов, они скалились друг на друга, наскакивали и пытались укусить.

— … Царевича Петра хотим на царство! Истинную кровь Романовых на трон! — орал мордатый с густой окладистой бородой молодой боярин. Махал пудовыми кулаками в сторону своих супротивников — Милославских, задирался, как сопливый пацан.

Не отставали и с той стороны.

— Государыня Софья Алексеевна — истинная царевна! Не нужен нам сопляк от Нарышкиных! Мы сами все смогем… — хрипел худой, как палка, старик в тяжёлой собольей шубе. Его высокая шапка сбилась набекрень, из под нее выбилась мокрая от пота седая прядь волос.

Ни та ни другая сторона не желала уступать, понимая, чем ей будет грозить выигрыш противников. Все знали друг друга, как облупленных. И кто бы ни пришел к власти, оппозиции грозила в лучшем случае опала, а в худшем случае — тяжёлая и мучительная смерть.

Явно нужен был кто-то третий, кто бы смог, если не примирить, то хотя бы успокоить обе стороны. И этим третьим стал патриарх Московский и всея Руси и северных стран Иаким.

Патриарх Иаким, обряженный в свое праздничное облачение и оттого выглядевший ещё более внушительно, стоял ровно посередине от двух враждующих боярских групп. Их лаянье он слушал с брезгливым выражением на лице, то темнея, то, наоборот, бледнея. Чувствовалось, что, будь его воля, разогнал бы всех здесь «сраной» метлой, а то и плетьми. Горяч был патриарх, не сдержан, ни перед кем головы не гнувший, что, собственно, он и показал.

— … Смердите, как в хлеву! — со всей силы ударил он посохом по полу, заставляя всех отшатнуться в разные стороны. Кое-кто даже в стенку вжался, испугавшись грозного лика патриарха. Не удивительно. Высокая, мощная фигура, от которой буквально сквозило яростью и гневом, казалась самим архангелом Гавриилом, пришедшим за душами грешников. — Что вы творите? Словно псы набросились друг на друга! Вы же все одного корня! Что же вы грызетесь, как иноземцы!

На патриарха, словно вдохновение снизошло в эти мгновения. Глазами он метал молнии, словом разил, не хуже булатного меча. Досталось и Милославским и Нарышкиным в равной доле. Никого своим гневом не обделил.

В конце концов, старик нашел весьма необычный выход из создавшегося непростого положения. Чтобы удовлетворить чаяния обеих сторон предложил ввести в Боярскую Думу ввести равное число бояр от каждого рода с правом вета на любое решение. Не забыл Иаким и себя, тоже войдя в состав Думы и становясь полноценной третий силой, придавшей равновесие всему триумвирата. Царевна Софья же оставалась регентом до восемнадцатилетия царевича Петра.

— … Ну, братья и сестры, согласны? — в тоне его даже намека не было на какой-то иной ответ, кроме утвердительного.

Все молчали. Царевна Софья кривила напудренное лицо и мяла в руках шелковый платок. Ее фаворит, боярин Голицын, молча кивал своим мыслям. С другой стороны, насупились Нарышкины, тоже хотевшие совсем не этого. Но разве иное не было хуже? Ведь, не договорись они сейчас, Москву охватят погромы и многие из них могут лишиться и всего скарба и самой жизни.

Первым понял все это Голицын, быстро наклонивший к царевне Софье и что-то ей зашептавший на ушко. Следом нечто похожее сделал и боярин Нарышкин, заговорили со своей сестрой Натальей Кирилловной, матушкой царевича Петра.

— Мы со…

— Мы согласны…

Почти одновременно произнесли царевна Софья и Наталья Кирилловна.

-//-//-

В это утро Дмитрий, уже благополучно сменивший личину юродивого, со всех ног несся на занятия. Проспал все сроки подъёма. Вчера почти всю ночь старика-татарина, что играл роль торговца с востока и «барыжил» его духами, инструктировал. Давал ему подробные ЦУ, как и чем торговать в ближайшие дни. Показывал новые ароматы, которые изготовил днём — лавандовые, ромашечные, зверобойные, мятные и другие. Рассказал про некоторые маркетинговые приемы из будущего — про продукцию для очень и не очень обеспеченных, про дешёвый товар за покупку дорого, про эксклюзивный товар, про скидки уважаемым клиентам. Короче, пытался обучить старика парочке-другой приемов «раскручивания» клиентов на дополнительные покупки.

— Куда прешь? — за этими мыслями о своем стартапе Дмитрий не заметил, как со всего размаху влетел кому-то в спину. А раздавшийся следом мерзкий наглый голос сразу же подсказал ему, в кого он ударился. — Ты? Сучий сын! — заорал боярский сынок, брызгая слюнями. Казалось, ещё немного, и он бросится на Дмитрия с кулаками. — Опять меня ударил⁈ Ну-ка, держите его! — крикнул он своим прихлебателям — мордастым парням с глуповатыми рожами. — Сейчас я его измордую!

С оглушительным воплем Дмитрий бросился на них, стараясь коснутьсярукой. Одного корпусом бортанул, второго по ноге зарядил. Правда, и сам отхватил: так по башке дали, что она, как колокол, загудела.

— Хр-р-р-р, — почти одновременно пьяно захрипели оба прихлебателя, начиная фонтанировать блевотиной. Мерзкая зеленоватая жидкость залила все вокруг — их одежду, стены коридора, пол и даже на потолок чуть-чуть попало. — А-а-а-а, как же плохо, — блевали, не переставая. Все лилось, как из шланга, — А-а-а-а-а.

В их крови оказалась просто ударная доза алкоголя. В доли мгновения по ним пошла настоящая опьяняющая волна, свалившая их с ног.

— Забери своих подружек, — Дмитрий остановился у стены и с ухмылкой уставился на боярского сынка. Тот шалело ворочал глазами, ничего не понимая. Прямо подле ног в луже своей блевотины валялись двое его прихлебателей, вяло шевелившие руками и ногами. — И ещё прибери за ними. Что зенки лупишь? Видишь, сколько тут блевотины. Рубаху свою сниму и вытри…

К этим словам ещё и издевательски засмеялся. Боярский сынок так от обиды покраснел, что страшно за него стало. Не дай Бог, этого свиноту сейчас Кондратий хватит. Потом от говна не отмоешься. Ведь батя его не хрен с горы, а целый генерал МВД, а может и выше, по будущим меркам.

— Ладно, ладно, не пыжься. У этих быков все равно против меня никаких шансов не было, — широко улыбнулся Дмитрий. От переполнявших его эмоций ещё и пошутить решил. А почему бы и нет? Больно уж у толстяка рожа была в этот момент охреневшей. Чай хуже не станет. — Я ведь Святой… Злой Святой! Могу так сделать, что срать будешь целыми днями. Или, как они, блевать будешь не переставая. Ух! — пуганул он толстяка головой, словно прыгнуть собирался.

Бедный боярский сынок так резво рванул по коридору, что мне своей тушей входную дверь и кубарем покатился по лестнице. На последней ступеньке его подбросило и отправило в зловонную лужу, в которой совсем недавно побывал и сам Дмитрий.

— Один — один, — ухмыльнулся парень, разворачиваясь и идя прочь. Ведь, он, по-прежнему, опаздывал на учёбу.

К своему удивлению, за пару шагов до учебной кельи он наткнулся на забитый учениками коридор. Старшекурсники, в основном, стояли так, что между ними и худому было не протиснуться.

Что-то явно случилось. На его памяти никогда столько учеников зараз не собирали. Вот тебе и задачка. Дмитрий уже хотел было спросить у кого-нибудь про причину собрания, но раздался строгий голос ректора академии

— Уноты славной Славяно-Греко-Латинской академии, сегодня ко мне обратились царевна-регент Софья Алексеевна и царевич Петр Алексеевич, — Дмитрий вжался в каменную стену. Сердце его что-то холодном накрыло. Верный знак, что скоро в его жизни произойдут какие-то важные изменения. — Сказано мне было, что для государства Российского потребны образованные и преданные юноши, чтобы писать историю нашего Отечества. Скоро православное воинство отправиться в поход на Крымское ханство, что наказать злодеев за века набегов на наши земли, за тысячи и тысячи загубленных православных душ… Все старшие курсы пойдут, чтобы запечатлеть на века вечные славные деяния русского воинства под предводительством боярина Василия-свет Голицына…

Дмитрий неосознанно пополз по стенке к полу, куда и уселся на задницу. Услышанное оказалось весьма и весьма кстати, ибо полностью соответствовало его планам. Ему осталось лишь попасть в списки старшекурсников.

— … Б…ь! Подумать только, на реальную войну собираюсь, — мелькнула в голове мысль, едва не вызвавшая у него истеричный хохот. — Не откосить, а наоборот… Я просто красавец!

Попасть в списки оказалось довольно просто. Всей такого рода документацией в академии занимался лишь один человек — монах Алепсий, обладавший потрясающе ровным и красивым почерком. Дмитрий как-то раз видел одну бумажку, написанной его рукой. Чистая каллиграфия! Идеально ровные ряды, буковка к буковке, восхитительные завитушки, придававшие тексту какую-то сказочность. Словом, писать список мог только он.

Почти час Дмитрий опирался у дверей кельи Алепсия, выжидая удобного момента. Когда же он настал, юркнул внутрь и быстро коснулся руки монаха

— Уф, — только и успел пробормотать тот, оседая на пол кельи.

Парень осторожно уложил его возле ложа, прикрыл суконным плащом и уселся за стол, где лежал заветный свиток.

— Ну, с Богом, — задержал Дмитрий дыхание, как снайперы перед выстрелом, чтобы рука не дрожала. — Поехали…

И поехал! Через десять — пятнадцать минут пыхтения ему всё-таки удалось подписать свое имя и фамилию — Дмитрий, сын дворянина Михайлы Кобылина — под 71-м номером.

Смахнув на пергамен песка, чтобы чернила высохли быстрее, он выскочил из кельи. Одним махом пронесся по длинному коридору и оказался в административной части монастыря, где в данный момент и нажился приказной дьяк от власти.

— На, передай, скажи, что Алепсий список написал, — Дмитрий поймал за рукав какого-то ученика и внушительным тоном заговорил с ним. Лицо при этом состроил такое, как у большого начальника. Бедный ученик даже подумать об отказе не посмел. Схватил пергамент и поклонился. Мол, все исполню в лучшем виде, господин. — Беги, беги.

-//-//-

Вдоль пологого берега Волги на юг тянулась длинная лента русского войска. Сотни и сотни всадников в разномастном вооружении скакали плотным потоком. Время от времени часть спускалась к реке, чтобы напоить своих коней. Потом с гиканьем мчались обратно в строй.

Со стороны воинство казалось бурлящей горной рекой, несущей свои воды по бесконечным каменным валунам. Оно то разделялось на несколько потоков на очередном каменном валуне, то снова соединялось в единое целое.

Вблизи цельный образ войска разрушался, и перед глазами наблюдателя представала совсем другая картина. Кого только здесь не было. Бок о бок здесь двигались и обособленные отряды крупных бояр со своей челядью (поварами, ловчими, портными, гуляющими девками); и кучковавшиеся вместе худородные дворяне с кое-каким вооружением; и стройные колонны солдат нового строя с единообразным вооружением и обмундированием; и крупные отряды служилых татар и казанцев на необычных мохнатых лошадях и с вооружением кочевников; и лесная мордва с марийцами. Все они постоянно ругались, задирались, иногда и скрещивали оружие.

— Ну, вот ты и в армии, браток… В армии… — негромко напевал Дмитрий, качаясь, сидя на неказистом кауром коньке. Плелся он в самом конце нижегородского поместного полка боярина Скуратова, куда, собственно, и был приписан в качестве помощника полкового писаря. До писаря ему ещё было расти и расти, ибо должность эта была весьма «хлебной». — Это юность в сапогах, а у некоторых в лаптях.

Правда, вся эта его веселость была напускной. Дмитрий, будь его воля, начал бы материться во весь голос. Пожалуй, это бы лучше отражало размер той задницы, в которой он продолжал оставаться.

Ведь, став участником похода на Крым, он ни на йоту не приблизился к своей конечной цели. Скорее даже наоборот, она стала ещё более недостижимой, чем раньше. Месяц назад парень ещё мог тешить себя надеждой, что у него все получится, то сейчас, вообще, никакой уверенности не было.

— У них тут реальная задница! Как вообще можно так воевать? — начал бурчать Дмитрий, когда на него нашло в очередной раз. — Это же полнейшая неразбериха и очковтирательство помноженные на охрененных размеров русский авось…

Являясь помощником полкового писаря, естественно, он сунул нос во всю более или менее важную документации по полку. Более того был в курсе всех слухов, которые крутились возле местного воеводы. Словом, Дмитрий обладал самыми свежими и полными сведениями о самом полке и частично об армии. И все реально говорило о заднице!

— Везде же сплошное враньё!

Это, действительно, было одной из самых главных проблем похода. Врали все, начиная с самого ни и заканчивая самым верхом. Так, он стал свидетелем того, как составлялось составления донесение о наличии личного состава в полку. Тогда у него просто челюсть к полу отпала от удивления. Такого откровенного вранья парень, вообще, ещё не встречал. Писарь брал цифры просто с головы, даже не заморачиваясь их выяснением на местах. Когда же Дмитрий указал ему на это, то в ответ получил сакраментальную фразу: начальство лучше знает. Позже, когда эту писульку увидел сам полковой воевода, цифры магическим образом ещё подросли. Ибо, по словам боярина, их полк должен быть не хуже чем у других.

— Б…ь, вот так и во всем! Одна ложь цепляет другую и погоняет третью! И, главное ведь, понимают, что врут, но даже не пытаются остановиться.

Обратное получалось тогда, когда нужно было что-то попросить у вышестоящего начальства. Здесь начиналось такое попрошайничество и слёзные просьбы, что у парня уши вяли. Клянчили все, что только могли: продовольствие, порох, свинец для пуль, и даже самые обычные подковы. Из донесений вырисовывалась просто необыкновенная картина, как полк героически преодолевает все трудности во славу Отечества и Господа. Воевода всякий раз приказывал писарю все больше и больше накручивать эмоций и страданий. Мол, только так и можно получить желаемое, пусть и в самом минимальном объеме. В противном случае, вообще, ничего не дадут. Скажут, раз в ножки не кланяешься и слезами не исходить, значит, ничего тебе и не нужно. Вот она, правда жизни!

— И как тут можно победить? Как? Ведь полковые воеводы не только врали напропалую начальству, но и они ещё и истово враждовали друг с другом.

Такая вражда была самым настоящим бедствием и проявлялась буквально во всем — в том, кто первым переправится через реку; кто займет лучшее место для привала; кто сядет за столом ближе к главному воеводе; кто заслужит большей похвалы… Б…ь, как дети!

— О какой тут победе можно говорить? Нас же в хвост и гриву разобьют! Только людей зря положим… Уродство, б…ь! Они даже не представляют, что там их ждёт. Как на драку в соседнее село собираются…

Это ощущение неминуемого поражения буквально душило его. Ведь разгром русского войска означал, что он провалил задание Дьявола, и его дочь умрет в мучениях.

— Что же ты, падла, мне другую способность не дал? На какой хрен мне тут вино или спирт? — бушевал Дмитрий, на привале отойдя подальше в лес. — Лучше бы я огнем жечь мог. Или бурю вызывал… А тут, б…ь, самогонщика из меня сделал! Иди, мол, теперь мир завоюй!