Агент Зигзаг. Подлинная военная история Эдди Чапмена, любовника, предателя, героя и шпиона

12 «Лагерь 020»

Подполковник Робин «Оловянный Глаз» Стефенс, начальник «лагеря 020», секретного британского центра проведения дознаний для пойманных вражеских лазутчиков, обладал специфическим талантом: он ломал людей. Он крушил их психологически, размалывая на мелкие кусочки, а потом, если считал это необходимым, собирал обратно. Сам он считал, что этому искусству невозможно научиться. «Взломщиками душ рождаются, а не становятся, — говаривал он. — Для этого необходим целый ряд качеств: неумолимая ненависть к врагу, уверенная агрессивность, неумение верить на слово, но более всего — упорное желание во что бы то ни стало сломить шпиона, неважно, сколь мала вероятность, сколько трудностей придется преодолеть и сколько времени на это уйдет». На фотографиях Стефенс похож на карикатурного гестаповца — с блестящим моноклем и «методами, которые заставят вас заговорить». У него действительно были способы заставить человека стать откровенным, но не те жестокие и примитивные методы, которые использовало гестапо. За оловянными глазами скрывался нестандартный и талантливый психолог-любитель.

Полковник Робин «Оловянный Глаз» Стефенс, начальник «лагеря 020», мастер допроса, сторонник жесткой дисциплины и психолог-любитель.

Родившийся в Египте в 1900 году, Стефенс вступил в часть гурков — легендарных мужественных воинов из Непала, а в 1939 году поступил на службу в разведку. Он говорил на урду, арабском, сомали, амхарском, французском, немецком и итальянском. Столь широкое владение языками отнюдь не означало терпимости Стефенса в отношении иных рас и наций. Он был агрессивным ксенофобом, склонным к замечаниям вроде: «Италия — страна, населенная малорослыми хвастунами». Он не любил «плаксивых и сентиментальных жирных бельгийцев», «жуликоватых польских евреев» и «тупых исландцев». Кроме того, он ненавидел гомосексуалистов. Но всего сильнее была его ненависть к немцам.

В 1940 году правительство открыло постоянно действующий центр для содержания под стражей и допросов лиц, подозреваемых в шпионаже, ведущих подрывную деятельность, и иностранцев из враждебных стран в Латчмер-Хаус, огромном и мрачном викторианском доме недалеко от Хэм-Коммон в Западном Лондоне. Во время Первой мировой войны в Латчмер-Хаус размещался военный госпиталь, специализировавшийся на лечении тяжелых шоковых состояний. Стефенс заявил, что «камеры для психов — это просто готовая тюрьма». Уединенный, зловещий, окруженный рядами ограждений из колючей проволоки, центр проведения дознания получил кодовое имя «лагерь 020». Подполковник Стефенс, отличавшийся общительностью и вспыльчивостью, заставлял трепетать своих подчиненных не меньше, чем заключенных. Он никогда не снимал монокля (говорили, что он с ним спит), и, хотя за это все называли его Оловянным Глазом, мало кто осмеливался произнести это в лицо. Однако у этого колючего и жесткого руководителя была и другая сторона. Он великолепно умел оценивать людей и ситуации, никогда не терял терпения, работая с заключенными, и запрещал любые виды физического насилия и пыток как меры варварские и контрпродуктивные. Любой, решившийся прибегнуть к допросу третьей степени, тут же вылетал за порог «лагеря 020».

Вне камер для допросов Оловянный Глаз умел быть обворожительным и забавным. Он был неудавшимся писателем, что видно из его отчетов, отличающихся цветистым литературным стилем. Кое-какие его экстремистские высказывания и суждения предназначались лишь для того, чтобы шокировать или позабавить. Он считал себя мастером искусства дознания. Кое-кто из коллег полагал его настоящим безумцем. Однако мало кто отрицал то, что в своей работе он был непревзойденным мастером: он устанавливал виновность пойманного шпиона, ломал его сопротивление, выуживал важную информацию, пробуждал безумный страх, завоевывал его доверие и, наконец, передавал Тару Робертсону для использования в качестве двойного агента. Никто не мог расколоть шпиона так же успешно, как Оловянный Глаз.

14 декабря в 9.30 утра Эдди Чапмен находился в комнате для допросов номер три «лагеря 020», лицом к лицу со странным, сердитым мужчиной в форме гурков и с глазами василиска. Рядом со Стефенсом сидели еще два офицера, капитан Шорт и капитан Гудакр. Три офицера составляли неумолимый и устрашающий трибунал. Это был один из приемов Оловянного Глаза. «Ни рыцарства, ни болтовни, ни сигарет… шпион в военное время должен чувствовать себя на острие штыка. Это — вопрос атмосферы. Комната должна быть похожа на суд, а он должен стоять и отвечать на вопросы, будто перед судьей».

Чапмен в «лагере 020», лицо в грязи после приземления на поле.

В комнате были установлены «жучки». В другой части «лагеря 020» стенографист записывал каждое слово.

— Ваша фамилия Чапмен, так? — рявкнул Оловянный Глаз.

— Да, сэр.

— Я не хочу вам угрожать, однако в настоящее время вы находитесь в тюрьме британской секретной службы, и в военное время мы обязаны быть уверены, что вы рассказали нам все. Понимаете?

Угроз и не требовалось. Эдди рассказал ему все, с максимально возможной искренностью. Он рассказал о своем отчислении из полка Колдстримских гвардейцев, о своем криминальном прошлом, о времени, проведенном в тюрьме на Джерси, о месяцах в Роменвиле, своей вербовке, обучении в Нанте и Берлине и, наконец, о высадке. Он раскрыл коды, которые знал, методы диверсионной работы, которым его научили, способ секретного письма, пароли, кодовые фразы и радиочастоты. Он рассказал о Грауманне и Томасе, Войхе и Шмидте, об уроде из Анжера с золотыми зубами. Он описал, как собирал информацию и как уничтожил все в последний момент.

Когда Чапмен начал повествование о том, как он решил посвятить свою жизнь преступной деятельности, допрос стал походить на фарс:

— Сэр, это трудно объяснить. Я связался с бандой гангстеров.

— Как это?

— Я не могу с точностью рассказать, как я ввязался во все это.

— И что же толкнуло вас к этим интересным людям?

— Трудно сказать.

Когда он рассказал о том, что должен был взорвать машинный зал авиастроительного завода компании «Де Хавилланд», Стефенс перебил его:

— Опасная задача, правда?

— Да.

— Вы ходили у них в фаворитах. Они вам доверяли?

— Да.

— Говорят, они были о вас высокого мнения, вы могли передвигаться где угодно и заниматься чем угодно?

— Да.

Стефенс перевел разговор на содержимое вещмешка Чапмена. Он указал, что купюры были обернуты в бумагу, которая сразу же изобличала его как немца, и «могли стоить ему головы», когда это заметили бы.

— Человек, который должен был обыскать вас, не заметил на пачках денег немецкие штампы? — недоверчиво переспросил Стефенс.

— Это ошибка Томаса, — отвечал Чапмен, пораженный не меньше его. — Должно быть, он забыл снять упаковки.

Стефенс сделал пометку. Процесс отдаления Чапмена от его немецких начальников, подрыв его веры в эффективность их действий, начался. Эдди пересказал разговор с фон Грёнингом, в ходе которого его шеф со смешком сказал, что он никогда не посмеет предать их, поскольку британская полиция отправит его в тюрьму. Тут Стефенс вновь вмешался: «Это был прямой, неприкрытый шантаж», — сказал он и с радостью услышал ответ Чапмена, который «с некоторой обидой заявил, что всю дорогу так и думал».

После двух часов допроса Стефенс оставил Чапмена в компании капитана Шорта — кругленького офицера, в котором было что-то совиное, — настолько же жизнерадостного, насколько грозным был его босс. Сегодня такую тактику называют «хороший полицейский — плохой полицейский». В секретном руководстве по проведению допросов Стефенс назвал ее «холодно — горячо».

— Они относились к вам хорошо, так ведь? — спросил тот сочувственно.

— Да, я там неплохо провел время.

— Особенно после того, как вы побывали в тюрьме Джерси и в концентрационном лагере.

— А сколько мне оставаться здесь? Послушайте, я здорово рисковал, добывая информацию, которая была бы ценна для вас, и она, насколько я понимаю, действительно представляет ценность.

Но Стефенс оставил Чапмена именно там, где считал нужным. Шпион, кажется, рад рассказать все, причем с максимальной искренностью. Он хочет говорить и дальше. Он хочет умилостивить своих тюремщиков. И, главное, он хочет выйти на свободу.

В офисе Стефенса застал звонок одного из полицейских, доставивших Эдди в Лондон: «Я не знаю, что этот парень наплел вам. Он спрыгнул с немецким парашютом, но я тотчас его узнал — несколько лет назад он был в моем взводе». По удивительному стечению обстоятельств этот человек служил вместе с Чапменом в полку Колдстримских гвардейцев, и теперь полисмен рассказывал, как Чапмен отправился в самоволку и был за это уволен со службы. Это в точности совпадало с историей, рассказанной Чапменом. Выходило, что он говорит правду, по крайней мере пока.

Допрашивающие решили немного ослабить давление. Чапмену позволили прерваться и поесть. Однако, вернувшись, они продолжили прощупывать его, нарочно искажая ранее сказанные им слова, цепляясь за любое противоречие в его рассказе в попытке выяснить, не лжет ли он и не утаивает ли что-нибудь существенное. По мнению Стефенса, «ни один шпион, даже самый хитроумный, не сможет противостоять тщательно проводимому допросу». Офицеры МИ-5 работали посменно, допросы затягивались до глубокой ночи. «В конце концов, это физически и морально сломает даже самого стойкого», — утверждал Стефенс.

Информация изливалась из Чапмена потоком: за сорок восемь часов он дал более пятидесяти описаний разных персонажей — от руководителя нантского отделения абвера Грауманна до кухарки Одетты. Он рассказывал о вещах чрезвычайно важных и о совершеннейших пустяках: описывал дислокацию зенитных батарей в Нанте, расположение парижской штаб-квартиры абвера, свое участие в оккупации вишистской части Франции — и цены на масло на черном рынке. Он дал описание бретонских националистов, голлистов-предателей и многих других, самых разных людей, с которыми ему довелось столкнуться в Нанте. Кое-что из рассказанного им британцы уже знали — к примеру, радиокоды, которые уже были взломаны, — и это позволило проверить искренность Чапмена. Однако многое из рассказанного оказалось для них внове: это была бесценная информация, помогавшая составить самую подробную картину германских методов шпионажа. Эдди был не только готов делиться информацией, но и предлагал свои способы ее использования. Так, по его мнению, пользуясь этими сведениями, британцы могли взломать абверовские радиокоды и перехватывать радиосообщения, которыми обмениваются разные подразделения организации.

На это предложение допрашивавшие его офицеры отреагировали неопределенно, но внутри они ликовали: предложение Чапмена доказывало, что о «наиболее секретных источниках» немцам пока неизвестно. «Из его слов неопровержимо следовало: он даже не догадывается, что в последние несколько месяцев мы читали все сообщения, которыми обменивались эти подразделения», — записали они. Очень быстро стало ясно: Чапмена не придется уговаривать работать в качестве двойного агента в пользу Британии, ему самому не терпится приступить к работе. Один из мотивов этой его готовности прояснился, когда он описал историю Тони Фарамуса.

— Он — заложник, гарантирующий мою лояльность, — объяснил Эдди.

— Вашу лояльность во Франции или здесь?

— Здесь. Они хотели использовать его, чтобы я точно сделал свое дело здесь.

Чапмен рассказал: если ему удастся убедить своих германских боссов, что он послушно выполняет их приказы, жизнь его друга еще можно будет спасти. Стефенс сделал еще одну пометку.

Пока из памяти Чапмена извлекали всю значимую информацию, его багаж так же тщательно обыскивали на предмет каких-либо зацепок. Спички для тайного письма и зловещего вида коричневую пилюлю отправили ученым для исследования. Все банкноты были изучены, а их серийные номера переписаны, чтобы выяснить их происхождение. Государственная канцелярия Его Величества подвергла фальшивые удостоверения личности Чапмена ультрафиолетовому сканированию, их химический состав и полиграфические особенности были проанализированы и подвергнуты сравнению с оригинальными документами. Рацию отправили шефу Службы специальных операций, отвечавшей за теракты и саботаж за линией фронта, чтобы выяснить, принадлежала ли она кому-нибудь из британских агентов во Франции, и если да, то кому именно. Чапмена расспросили о каждом предмете в его бумажнике. Он объяснил, что ему принадлежал лишь один: «Это было частное письмо, написанное моей подружкой — моей довоенной подружкой, — и я взял его с собой».

Каждое утверждение Чапмена сверялось со сведениями из «наиболее секретных источников» в попытке поймать его на лжи. Когда Чапмен называл неверные даты каких-либо событий, как это часто бывало, к этим событиям возвращались вновь и вновь, пока допрашивающие не убеждались, что ошибка связана с «естественной забывчивостью», а не со злонамеренностью говорящего. В Скотланд-Ярде запросили его досье, чтобы удостовериться в его столь богатом криминальном прошлом; когда материалы прибыли, выяснилось, что многие преступления, в которых признавался Чапмен, в нем не упоминаются.

Позднее Стефенс рассказал, что Чапмен признался также в «экспериментах по части однополого секса» в годы, проведенные в Сохо. Трудно понять, о чем идет речь: в записях допросов нет и следа этого признания. Кроме того, Оловянный Глаз был убежденным гомофобом, гордившимся своей способностью выявить и вывести на чистую воду предающихся содомии. Чапмен, возможно, имел гомосексуальные связи в ранней юности, однако многие годы он был исключительно гетеросексуален. В части рекомендаций Стефенс с одобрением замечает: «Сегодня в нем не наблюдается и следа склонности к содомии, равно как и желания путаться с женщинами из числа отбросов общества».

С помощью информации, предоставленной Чапменом, британская разведка быстро составила картину всей системы деятельности абвера во Франции. Германские секретные службы были столь уверены в надежности своего шифра, что персонал разных подразделений зачастую использовал собственные имена в радиопередачах. Эту информацию сейчас сверяли с описаниями Чапмена, дабы идентифицировать тех или иных сотрудников организации. Узнай об этом Чапмен, он был бы поражен.

Британская разведка давно установила, что шефом нантского подразделения абвера и его заместителем были ротмистр Штефан фон Грёнинг и обер-лейтенант Вальтер Преториус. Человеком, которого Чапмен знал как Войха, был фельдфебель Хорст Бартман, а Шмидта на самом деле звали Франц Штоцнер. Оба были на подозрении как диверсанты, оба прибыли в Англию перед войной и работали официантами, их практику оплачивала Ассоциация британских рестораторов и отельеров. Лео был известным немецким преступником по имени Лео Кройч, а Альбертом звали бывшего коммивояжера по имени Альберт Шель. Гестаповец из Анжера, пытавшийся вербовать Чапмена, был, по-видимому, Дернбах — «один из главных контрразведчиков на территории Франции». Понемногу имена начинали ассоциироваться с лицами: удалось идентифицировать даже пилота «фокке-вульфа» и красотку-переводчицу из Роменвиля. Тар Робертсон был впечатлен тем, насколько успешно Чапмена держали в неведении относительно истинных имен его товарищей: «Ни единого разу ему не открыли их истинные имена», — писал он. Когда один из допрашивавших Чапмена офицеров обыденным тоном произнес в ходе беседы фамилию фон Грёнинг, полное отсутствие реакции с его стороны доказало, что он никогда ее не слышал.

Чтобы нарисовать полную картину жизни Чапмена во Франции, требовалось время, однако оно было на исходе. На следующий день после прибытия в «лагерь 020» Чапмен написал Стефенсу записку, в которой сообщил: «Сегодня — предполагаемый день моего первого сеанса радиосвязи», присовокупив замечание фон Грёнинга по поводу британской бюрократии.

«Важно связаться с бошами как можно раньше, — писал он, умышленно используя выражения, импонирующие Стефенсу. — Доктор Грауманн особенно подчеркивал этот момент. Он может подумать, что мы что-то затеваем. Возможно, он полагает, что, решив связаться с вами, я приступлю к делу значительно позже».

В тот же день Служба радиобезопасности поймала сигналы немецкого радиопередатчика из Парижа. С 9.45 каждые три минуты Морис вызывал на связь Фрица. МИ-5 была в затруднении. Если отложить связь, фон Грёнинг заподозрит, что что-то пошло не так; но если ответить, не будучи уверенными в том, что Чапмен играет честно, последствия могут быть катастрофическими. В итоге было решено подождать пару дней, чтобы «более внимательно» разобраться в мотивах поведения Чапмена.

К вечеру Чапмен все еще не получил ответа от Стефенса. Его допрашивали уже сорок восемь часов с краткими перерывами, он был утомлен и напряжен. Если он не выйдет на контакт в самое ближайшее время, последствия будут ужасны. Кроме того, он разрывался между симпатией, которую все еще питал к фон Грёнингу, и необходимостью предать его, между желанием спасти собственную шкуру и выручить Тони Фарамуса, между личными интересами и чем-то большим, пока еще смутно осознаваемым, между преданностью друзьям и долгом по отношению к своей стране. Он написал следующее, гораздо более длинное послание Стефенсу. Это необычный документ: смесь жалости к себе, рефлексии и самоуверенности, отразивший полную картину душевных мук агента. Это — письмо человека, ощупью бредущего от духовной тьмы — к свету.

Пока Чапмен составлял это прочувствованное послание, Стефенс собирал на совещание четырех следователей, участвовавших в допросе, чтобы решить, что делать с этим необычным и потенциально весьма ценным мошенником. Как указал Стефенс, положение Эдди было в высшей степени странным: с одной стороны, его разыскивала британская полиция, с другой — он предлагал — нет, даже умолял — позволить ему работать на британскую разведку. «Если верить Чапмену, он пошел на работу к немцам, дабы спастись, а по приземлении в Британии тотчас отдал себя в руки английских властей, чтобы те использовали его против Германии». По предварительной психологической характеристике выходило, что, невзирая на восторженные чувства в адрес Грауманна, Чапменом движет «ненависть к фрицам в сочетании с тягой к приключениям. В данном случае в деле не замешаны женщины, он также не пытается заключить сделку, чтобы с него сняли все обвинения. Им движут мужество и дерзость».

Однако существовала очевидная проблема. Если отпустить Чапмена на свободу, он тут же окажется в полиции. Он даже упомянул об этом в разговоре со Стефенсом: «Думаю, с моим незаурядным прошлым я могу рассчитывать лет на четырнадцать». Более того, он вполне может вновь связаться со своими подельниками. Однако, если оставить его под стражей в «лагере 020», предсказывал Стефенс, «он может пасть духом и сломаться». Единственным способом спокойно работать с ним было предоставление ему условной свободы, оставив его под наблюдением, но не в тюрьме, а «под контролем в каком-нибудь тихом месте, где-нибудь в деревне».

«Я думаю, что нам следует использовать Чапмена в качестве двойного агента, — подвел итог Стефенс. — А затем вернуть его обратно во Францию, чтобы он присоединился к группе диверсантов, которых уже готовят для отправки в Америку с важнейшей миссией».

Допрашивавшие Чапмена офицеры единодушно с этим согласились. Конечно, было рискованно посылать Чапмена обратно во Францию. Немцы могли разоблачить его, да и он сам был способен все им выложить. Он мог даже вновь перекинуться на другую сторону. Однако потенциальные преимущества, которые давала засылка собственного шпиона в святая святых германской секретной службы, перевешивали любую опасность. Тем же вечером из «лагеря 020» в команду на Сент-Джеймс-стрит, работавшую с двойными агентами, ушло письмо: «По нашему мнению, Чапмена следует использовать по максимуму… Он действительно желает работать против немцев в пользу Британии. Он обладает мужеством и находчивостью, которые делают его идеальным агентом».

Тар Робертсон, следивший за каждым поворотом событий, пообещал на следующий день прислать одного из своих сотрудников, работающих с агентами, для знакомства с Чапменом. Однако до того, как вводить его в программу, Эдди следовало присвоить кодовое имя. По правилам клички агентам выбирались случайным образом, так, чтобы они ни в чем не ассоциировались с их истинными именами. Однако правила эти постоянно нарушались: так, кличка Сноу была частичной анаграммой фамилии Оуэнса; еще один агент проходил под кличкой Тейт, поскольку, по мнению Робертсона, он был похож на комика Гарри Тейта. По слухам, пользовавшийся сомнительной репутацией югославский агент Душко Попов получил кодовое имя Трицикл из-за своей любви к сексу втроем. Кодовое имя, выбранное в итоге для Эдди Чапмена, соответствовало ему как нельзя лучше.

Вечером 18 декабря Тар отправил всем сотрудникам подразделения В1А сообщение: «Мы выбрали для Фрицхена кличку Зигзаг».