Агент Зигзаг. Подлинная военная история Эдди Чапмена, любовника, предателя, героя и шпиона

14 Что делать?

Гнев Тара Робертсона был ужасен. Оловянный Глаз Стефенс впадал в ярость регулярно, так что его подчиненные успели к этому привыкнуть, но Тар практически никогда не терял терпения. «Он не любил никого отчитывать, — говорил один из его друзей. — Он видел лучшее в каждом». Утром 28 декабря, когда Рид, заикаясь, сообщил боссу, что только что послал радиограмму в рамках радиообмена ZINC без кодового знака, означающего «все в порядке», Робертсон не увидел в Риде лучшего. Он был бесконечно зол.

Не поставив пять F в начале послания, Чапмен и Рид случайно информировали фон Грёнинга, что Фриц работает под контролем британской разведки. Эта ошибка не просто вывела из игры одного из самых многообещающих двойных агентов за всю войну, — из-за нее в абвере могли догадаться, что другие агенты, считающиеся надежными, так же, быть может, контролируются неприятелем. Вся система работы с двойными агентами была поставлена под удар.

Рид был преисполнен смущения и раскаяния. Для радиооператора его уровня это была ошибка столь элементарная, что почти непростительная. Частью работы Рида было отслеживать так называемые «контрольные знаки», которые агент мог тайком вставить в радиограмму, давая знать своим немецким хозяевам, что он работает под контролем врага. Иногда подобные сигналы были очень мелкими: к примеру, отсутствие приветствия, добавление (или исключение) буквы X, означающей дружеское прощание в конце сообщения, либо простая точка. Однако согласованный знак Чапмена, дающий понять, что он находится на свободе, был понятным и безошибочно узнаваемым. МИ-5 знала о нем, и он использовался в каждом послании Зигзага — до сегодняшнего дня.

Юный Рид извинился неисчислимое количество раз. «То, что мы оба, Зигзаг и я, совершенно забыли про пять F, может быть объяснено лишь тем, что о такой мелочи несложно забыть», — униженно объяснял он. По его словам, Чапмен «мог легко совершить такой же просчет, если бы честно работал на немцев» — это объяснение вообще не имело смысла. Кроме того, он заявил, что, поскольку «Зигзаг уже отправил две радиограммы с пятью F, я лично не считаю эту ошибку настолько фатальной, какой она могла бы быть, случись она раньше в ходе операции». Однако все это были лишь судорожные объяснения сотрудника, в отчаянии пытающегося смягчить ярость своего разгневанного босса.

Тем же вечером во время второго согласованного сеанса радиосвязи в 17.00 Чапмен и Рид отправили следующее сообщение, на этот раз без ошибки: «FFFFF ПРОСТИТЕ ПЬЯН РОЖДЕСТВО ЗАБЫЛ FFFFF С РОЖДЕСТВОМ. F».

«Они и сами могли забыть про пять F», — писал Рид с уверенностью, которой вовсе не ощущал. В течение следующих 24 часов МИ-5 напряженно отслеживала «наиболее секретные источники», ожидая увидеть вал сообщений, подтверждающих, что фон Грёнинг понял, что его агент пойман и работает под контролем британцев. В конце концов перехватчики обнаружили лаконичное послание: «Сообщение из 14 знаков от Фрицхена расшифровано. Мы обнаружили, что оно не начинается с пяти кодовых F». Но фон Грёнинг поверил второму сообщению. Глупая ошибка с одной стороны прошла без последствий благодаря столь же дурацкой ошибке с другой стороны, и бедный измученный Рид смог наконец вздохнуть спокойно. Позднее он говорил, что эта ошибка была просто досадной. Но на тот момент она воспринималась как убийственная.

Чапмен тоже вздохнул свободно, однако его беспокойство все нарастало.

Безвылазное существование в пригородном доме в компании двух отставных полицейских, — нет, работу шпиона он представлял совсем не такой. Он начал требовать решить его будущую судьбу. Он написал записку, озаглавленную «Что я мог бы сделать во Франции», и передал ее Риду:

Лори Маршалл, заместитель Рида, прибыл на Креспини-Роуд, чтобы выслушать идеи Чапмена, среди которых были как простые и эффективные, так и весьма эксцентричные, с элементами драматизма. Если его вернут обратно в Нант, объяснял Чапмен, он сможет скрывать зашифрованную информацию в «глупых шуточных посланиях», которые отправляет по рации. Он может сделать и больше: если британцы пришлют команду диверсантов, он сможет снабжать их взрывчаткой и детонаторами из запасов Грауманна на вилле Бретоньер. «Это должны быть решительные люди, готовые расстаться с жизнью», — настаивал Чапмен. Среди потенциальных целей диверсантов он называл гестаповские канцелярии, штаб-квартиры абвера и эсэсовских офицеров. Чапмен давно заметил, что офицеры абвера имеют привычку присылать друг другу в подарок ящики с коньяком: будет сравнительно легко изготовить мину-ловушку из одного такого подарка, начинив его «достаточным количеством взрывчатки, чтобы разрушить целое здание». Маршаллу энтузиазм Зигзага показался «несколько мрачным», однако он доложил, что беседа стала «отличной демонстрацией того, как Зигзаг представляет себе свою работу».

Тем временем абвер, казалось, не подозревал, что что-то пошло не так, однако, дабы поддержать веру фон Грёнинга в своего агента, вскоре должна была потребоваться демонстрация талантов Чапмена. «Мы должны сделать все возможное, чтобы быстро организовать какой-нибудь впечатляющий взрыв на заводе компании „Де Хавилланд“», — писал Мастерман. Об этой инсценированной диверсии следовало как можно громче раструбить в прессе, в том числе непременно в The Times, любимой британской газете фон Грёнинга.

Команда, работавшая с двойными агентами, свято верила, что жизнь агента, по возможности, должна соответствовать тому, что он рассказывает немцам, и что при этом он должен делать то, что ему поручено. Мастерман называл это «принципом правдоподобия, насущной необходимостью для шпиона получить опыт того, чем он, по собственным заявлениям, занимается». В ходе допроса гораздо проще говорить полуправду, нежели плести паутину из чистой лжи. Если от Чапмена ждут взрыва на заводе «Де Хавилланд», он должен выполнить задачу так, как если бы он организовывал настоящую диверсию.

Чапмен и Бэквелл отправились в Хатфилд на автобусе и через 10 миль сошли на остановке невдалеке от завода. Они обошли территорию вдоль забора, и Чапмен внимательно изучил свою предполагаемую цель. Как они заранее договорились, рядом с главным входом Бэквелл остановился спиной к зданию, а Чапмен, глядя через его плечо и притворяясь, будто просто болтает с приятелем, описывал все, что видит: ворота, похоже, охранялись единственным полицейским, а на территории он заметил три здания, в которых могла оказаться электроподстанция. Чапмен насчитал на поле двадцать пять самолетов: он впервые видел отполированных деревянных «москитов». Даже на взгляд непрофессионала, это были красивые небольшие машины, «в которых кипел дух боевой злобы». Чуть дальше забор проходил позади паба «Комета». Рядом с пабом располагалось небольшое кафе. На работу как раз приходила утренняя смена: охранник, похоже, знал всех рабочих в лицо, поскольку лишь кивал приходящим, каждый из которых расписывался на листе бумаги.

Производство бомбардировщиков «москито» на заводе «Де Хавилланд» в Хатфилде, графство Хертфордшир.

Чапмен с Бэквеллом зашли в кафе выпить по чашечке чаю. В углу зала сидел человек в форме младшего капрала, внимательно разглядывавший их, не говоря ни слова. Мог ли он быть шпионом абвера, засланным проследить, делает ли Фриц свою работу? Или просто бдительный военнослужащий в увольнительной, заинтересовавшийся, о чем два человека могут говорить вполголоса неподалеку от важного оборонного завода в разгар войны? Может ли он поднять тревогу, в результате которой их арестуют? Бэквелл отогнал эту мысль: «Он казался скорее нервным, чем подозрительным». Быть может, капрал просто опаздывал из увольнительной.

Той же ночью по согласованию с владельцами фабрики, которых МИ-5 привлекла к операции, Бэквелл и Чапмен вернулись и более тщательно исследовали территорию. Четыре больших трансформатора размещались во дворике, окруженном стеной. Неподалеку стояло здание, рядом с которым располагался пустой бассейн. По аэрофотосъемке немцы ошибочно определили его как вспомогательную электроподстанцию, тогда как в нем находились лишь бойлер и насос для обслуживания ныне пустующего бассейна. Ночью главный вход по-прежнему охранялся, однако калитка неподалеку от паба была просто заперта на замок. Чапмен объяснил, что, задумай он и вправду взорвать фабрику, он перемахнул бы через низкую калитку в глухой час ночи, разрезав идущую поверх нее колючую проволоку и используя паб как прикрытие. Затем он установил бы два чемодана с взрывчаткой по 30 фунтов в каждом: один — под трансформаторным блоком, другой — под зданием предполагаемой вспомогательной подстанции. На каждый из них он установил бы взрыватель, сделанный из наручных часов, с задержкой взрыва на один час. Если бы подобная диверсия осуществилась, после нее «производство на заводе было бы полностью остановлено».

Разумеется, даже супершпиону не под силу самостоятельно перетащить 60 фунтов взрывчатки в двух чемоданах поверх калитки, над которой натянута колючая проволока: таким образом, для инсценированной диверсии Чапмену понадобится воображаемый помощник. Джимми Хант подходил для этой роли как нельзя лучше, а поскольку он был надежно заперт в камере, возражений с его стороны не предвиделось.

Вечером накануне Нового года Чапмен отбил фон Грёнингу депешу: «FFFFF ПОЕХАЛ ПОСМОТРЕТЬ НА УОЛТЕРА РАБОТА ТРУДНАЯ СПРАВЛЮСЬ ЕСТЬ ОДЕЖДА БИЛЕТЫ И ПРОЧЕЕ».

Внутреннее устройство завода «Де Хавилланд» было той основной картиной, которую Чапмен должен был уверенно нарисовать после возвращения во Францию. Если ему следовало убедить фон Грёнинга в том, что он восстановил контакты со своими криминальными приятелями из Сохо, ему следовало отправиться в Сохо. Если ему предстояло объяснить, что он приземлился возле Эли и утренним поездом отправился в Лондон, он должен быть в состоянии описать, как выглядят эти места при дневном свете. Его немецкий шеф просил о дополнительной информации о передвижениях войск и оборонительных мерах, и, если Чапмен хотел по-прежнему пользоваться доверием, ему следовало начать отправлять — или делать вид, что он отправляет, — то, чего тот от него ждал. Разумеется, он не мог работать, будучи запертым в Хендоне. Ему предстояло отправиться на разведку; и лишь потом Джон Мастерман и цензоры из «Комитета „Двадцать“» смогут решить, какую именно информацию можно без опаски отправить фон Грёнингу.

МИ-5 чувствовала, что в абвере теряют терпение. Фриц находился в Британии уже три недели, когда получил радиограмму с требованием; «СООБЩИТЕ ДЕТАЛЬНУЮ ИНФОРМАЦИЮ ОБ ОСНОВНЫХ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫХ И ВОЕННЫХ ОРГАНИЗАЦИЯХ». Через несколько дней пришла еще одна депеша: «СООБЩИТЕ НАЗВАНИЕ МЕСТА И КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ ВАШЕГО ПРИБЫТИЯ».

Чапмен быстро ответил: «FFFFF ПРИЗЕМЛИЛСЯ В ДВУХ МИЛЯХ СЕВЕРНЕЕ ЭЛИ ЗАРЫЛ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ С ПЕРЕДАТЧИКОМ ДОЕХАЛ ПОЕЗДОМ ДО ЛОНДОНА ПОТОМ СВЯЗАЛСЯ С ДРУЗЬЯМИ. ВСЕ ОК. ФРИЦ». Однако фон Грёнинга уже не удовлетворяли жизнерадостные, но беспредметные заверения. Ему требовалось нечто конкретное. Поэтому Бэквелл и Тус устроили для своего подопечного несколько дневных выездов. Они отправились в Эли, к месту его высадки, и прошли его предполагаемой дорогой до железнодорожной станции Уисбек, где поели рыбы с картошкой. Они прогулялись по местам, которые могли заинтересовать германского шпиона: прошлись вокруг аэродрома в Хендоне, побывали на лондонских вокзалах, а также в той части города, которая пострадала при последних бомбежках. Они стали чаще заходить в паб «Хендон Уэй», став там «хорошо известными завсегдатаями». Никто не задавал им вопросов: в двоих мужчинах, сидящих над пивом в углу маленькой комнаты в пабе, было что-то, мешавшее попыткам близкого знакомства.

Покупать одежду они отправились в Уэст-Энд, по дороге внимательно посматривая на военный транспорт, опознавательные знаки американской армии, повреждения, нанесенные бомбежками, правительственные офисы, а также пытаясь заранее заметить людей, которые могли бы узнать Чапмена. «Вскоре к Эдди стала возвращаться уверенность, — писал в рапорте Бэквелл. — Несмотря на это, он ни разу не попытался покинуть нас с Алланом и, казалось, нервничал, если мы оказывались вдалеке от него даже на короткое время». Подобные поездки могли послужить отличным фоном для легенды, которую Чапмен будет сообщать немцам, но, что еще важнее, они «помогали занимать его разум». Как уже успели догадаться Бэквелл и Тус, если ум Чапмена был ничем не занят, он снова и снова возвращался к мрачным мыслям, задерживаясь на Фриде и его дочери, а также отсутствии у него сексуальной жизни.

Чапмен казался «страшно беспокойным». Как-то раз он упомянул, что не в состоянии перевести немецкие технические термины, касающиеся изготовления бомб, поэтому на Креспини-Роуд вскоре появилась учительница немецкого, миссис Бартон, чтобы давать ему персональные уроки. Джон Мастерман, державшийся как преподаватель со своим требовательным студентом, предложил подарить ему четырехтомный немецкий словарь Мюрета и Сондерса для изучения в постели. Чапмену привезли множество книг и журналов, однако он не мог усидеть на месте более пяти минут. Как-то ночью он признался Тусу, что чувствует себя «в полной пустоте — как будто его жизнь пуста и ничто не имеет значения». Рида стали по-настоящему беспокоить вспышки депрессии у Чапмена, его суетливое нетерпение и повторяющиеся разговоры о сексе. «Его природная возбужденность и энергия вскоре с неизбежностью потребовали общения с женщиной… Было сделано множество попыток сублимировать эти эмоции, направив энергию на более важные цели».

Рид, Тар Робертсон и Джон Мастерман, собравшись на совещание, согласились с тем, что беспокойная натура Чапмена делала его «непригодным для использования в качестве двойного агента в течение долгого времени в этой стране», поскольку с его темпераментом он не в состоянии вести «затворническую жизнь». В итоге был выработан следующий план: диверсия на заводе «Де Хавилланд» будет сымитирована со всей возможной искусностью, шумно и как можно более убедительно. Чапмен, завоевав доверие своих немецких боссов, вернется в оккупированную Францию, возможно, через Лиссабон. Во Франции ему не следует вербовать сторонников или налаживать контакты с другими агентами союзников, — он должен лишь вести разведку и, возможно, диверсионную работу в пользу Британии. Более точно его задачи будут определены позднее.

Тем же вечером Рид посетил дом на Креспини-Роуд, рассказав о принятых решениях. Чапмен, «очень бледный», сидел в кресле. Тус вполголоса объяснил: он слушал радио, когда в комнату вошел Чапмен, уловивший в репортаже «что-то насчет секретных чернил и передвижения войск». В новостях речь шла о совершенно другой истории, однако на какую-то ужасную секунду Чапмен — как всегда, претендующий на главную роль в любой драме — подумал, что речь может идти о нем, и все еще был в шоке.

Рид завел разговор о будущем. Он упомянул, что если инсценировка диверсии на заводе «Де Хавилланд» пройдет успешно, немцы будут довольны и, возможно, захотят оставить Чапмена в Британии. Готов ли он остаться и заняться, возможно, организацией других фальшивых диверсий?

Чапмен опустил голову:

— У меня есть другое, более частное дело, которое я должен сделать в Берлине после возвращения.

— Любое ваше индивидуальное действие, пусть даже самое достойное, окажется, быть может, менее эффективным, нежели то, что рекомендуем мы, — проговорил Рид.

— Как вы можете судить о моих планах, не зная их? — едко ответил Чапмен.

— Думаю, вам стоит сообщить, что вы задумали.

— Нет. Вы сочтете это абсурдным и невозможным. Поскольку лишь я могу судить, под силу ли мне это, лучше я оставлю это при себе.

Чапмен упрямился, но Рид «с огромным терпением и настойчивостью» вновь и вновь просил рассказать, что тот задумал. В конце концов Чапмен глубоко вздохнул, уступая.

— Доктор Грауманн всегда держал данные мне обещания, и я думаю, что он сдержит еще одно, касающееся того, что произойдет после моего возвращения. Он верит, что я настоящий наци, я ведь всегда орал «Хайль Гитлер!» на людях и восхищался Гитлером и нацистской философией. Я всегда внимательно слушал выступления Гитлера по радио и обожал их, и я говорил Грауманну, что хочу побывать на одном из нацистских митингов, где смогу увидеть Гитлера.

Грауманн обещал организовать для Чапмена место рядом с трибуной, «в первом или втором ряду»… даже если его придется для этого нарядить в форму высшего нацистского бонзы.

— Я верю, что Грауманн сдержит обещание. — Эдди на секунду замолчал. — И тогда я убью Гитлера.

Рид сидел молча, потрясенный, а Чапмен продолжал говорить:

— Я еще не знаю, как это сделаю. Но с моими знаниями о взрывчатке и зажигательных смесях это возможно.

Рид старался оставаться достаточно спокойным, чтобы привести доводы против: будет сложно подойти к фюреру достаточно близко, чтобы бросить бомбу.

— И потом, окажется покушение успешным или нет, вас тут же ликвидируют.

Чапмен усмехнулся:

— Да, а что делать?

Рид не пытался разубедить его. Позже тем же вечером они обсудили все варианты. Эдди объяснил, что, учитывая свое прошлое, не сможет вести нормальную жизнь в Британии. Остаться навсегда в оккупированной Франции тоже не получится. В этом же случае он сможет придать своей жизни смысл, пусть даже пожертвовав ею.

Этим вечером, составляя рапорт, Рид пытался осознать, что стало причиной этого последнего, удивительного поворота в деле Зигзага. Отчасти это предложение убить Гитлера происходило от нигилизма и суицидальных наклонностей, временами овладевавших Чапменом. Однако в то же время он жаждал славы, искал для себя «грандиозный выход». Рид вспомнил, как Эдди когда-то собирал газетные заметки о собственных преступлениях: «Он хотел покинуть этот мир так, чтобы его имя было на устах всей мировой прессы, чтобы обрести бессмертие во всех учебниках истории. Это было бы достойным венцом его жизни». В этой принятой им на себя миссии было нечто отчаянное: вор и мошенник собирался убить человека, воплощавшего в себе истинное зло. Но было в этом и что-то иное, странная вспышка героизма, чувство долга, возникшее в человеке, до сих пор не заботившемся ни о ком, кроме себя. Рид был тронут. «Я верю в то, что этот человек верен Британии», — написал он.