Ах, этот Вовочка!

Дядя Коля

Когда-то дядя Коля был важной шестерёнкой в громадной партийной машине, занимал «ответственную» должность, как он сам любил говорить, — ведал хозяйством. И, словно царь Мидас наоборот, всё, к чему он прикасался, превращалось не в золото, а в утечку всего, что он имел. Сначала появлялись поводы для подхалимства и униженных просьб к нему. Эта власть над распределением дефицитных ресурсов позволяла прикладываться к чарке за счёт просителей, — сначала робко, украдкой, а затем всё смелее и жаднее. Скоро «капля камень точит» превратилась в «море по колено», и рюмки, словно злые духи, поработили его волю, толкая в бездну алкогольной деградации, где «человек — это звучит… жалко».

Докатился до жизни такой, что стал обычным грузчиком в бригаде таких же горемык. Теперь те самые детали, которые прежде распределял, он таскал и грузил, как и продукцию завода, за минимальную зарплату. Потом и оттуда пришлось уйти и влачить лямку грузчика на складах при магазинах. Зарплата выше, но и утекала быстрее, потому что его «родименькая» была ближе и доступнее. Каждый вечер дядя Коля заряжался до состояния меланхолии и брался за гармошку — свою верную подругу, отдушину в мутном омуте запойной жизни. Вытертые до бела клавиши извлекали из гармони то грустные переливы осеннего дождя, то разудалые плясовые, словно пытаясь вырвать дядю Колю из тисков безысходности.

Песен дядя Коля знал неисчислимое множество — от бравурных советских маршей до надрывных цыганских романсов. Голос его, прокуренный и пропитый, звучал хрипловато, но с какой-то щемящей искренностью. Частенько соседи заслушивались, забывая о склоках и обидах, и почти всегда прощали ему ночные концерты, потому что его музыка и пение не мешали спать, а навевали интересные ночные грёзы. Гармонь в руках дяди Коли становилась порталом в мир воспоминаний, где он снова был значимым человеком, вершил дела, принимал решения. И пусть это была лишь иллюзия, созданная хмельным угаром, но в такие моменты дядя Коля чувствовал себя живым, нужным, способным на что-то большее, чем просто перетаскивать ящики. Музыка была его щитом от жёсткой реальности, его единственным спасением от бездны отчаяния.

В быту он был одинок, но в коммуналке ему частенько удавалось найти собутыльника, а изредка сообразить на троих. Большую часть свободного времени он просиживал на кухне, сознательно или подсознательно наблюдая за жизнью семейных соседей.

Вовочка смотрел на дядю Колю двояко. Презирал за слабость, за то, что тот разменял благополучную жизнь на стакан «бормотухи». Жалел за потерянное достоинство, за то, что тот из человека превратился в тень забытых идеалов.

— Дядя Коля, — цедил Вовочка сквозь зубы, когда видел соседа, шатающегося по коридору, словно осенний лист на ветру, — вы же были человеком! А сейчас… Вы — живой труп, наглядный пример для подрастающего поколения, как не надо жить! Где ваша гордость? Где ваша партийная совесть?

Однако, когда дядя Коля брал в руки гармошку и извлекал из неё жалобные звуки, Вовочка смягчался.

— Дядь Коль, не губите талант! — говорил он, присаживаясь рядом. — Эта гармошка — ваш голос! Не дайте ему захрипеть в пьяном угаре! Музыка — это лекарство, а не яд!

Вовочка читал дяде Коле целые лекции, перемежая цитаты из классиков с собственными, искренними словами.

— Помните, дядь Коль, Маяковский писал: «Надо вырвать радость у грядущих дней. В этой жизни помереть не трудно. Сделать жизнь значительно трудней!»? А вы что делаете? Вы эту жизнь топите в стакане! Вы предаете Маяковского, Ленина, всю революцию!

Иногда Вовочка переходил на более мягкий тон:

— Дядь Коля, подумайте о будущем! Что вы оставите после себя? Горы пустых бутылок и запах перегара? Вы же можете творить, любить, жить полной жизнью! Алкоголь — это морок, это призрачное счастье. Но за этой иллюзией — пустота и бездна!

Пропаганда Вовочки была жёсткой, бескомпромиссной. Он использовал все средства: стыд, жалость, гнев, надежду. Он верил, что даже в самой опустившейся душе можно раздуть искру человечности.

Однажды, застав дядю Колю распростёртым в грязной луже, Вовочка не стал его стыдить. Увидев, что тот не спит, а моргает, он примостился рядом и тихо произнес:

— Дядь Коль, вы же помните песню «Проснись и пой!» — «Завтра всё будет лучше, чем вчера!» Так вставайте же! Проснитесь! Идите вперёд в хорошее завтра! Не дайте алкоголю украсть ваше будущее!

Что уж подействовало — слова или осознание своего плачевного положения, но дядя Коля медленно поднялся, огляделся вокруг и, словно очнувшись, прошептал:

— Я дурак, Вовочка, ты прав…

Несмотря на навязчивость самого юного соседа, дядя Коля его выделял из всего коммунального муравейника, а быть может, даже и любил. В его перепалках со старшими детьми он всегда вставал на сторону Вовочки. Потому что, несмотря на степень разгоревшегося конфликта, всегда ощущал Вовочкину правоту, как бы резок и даже груб он ни был. Но и с близнецами был ровным и скорее по-своему воспитывал их, нежели насмехался.

Однажды вечером Вовочка нёсся по коридору, словно угорелая блоха, выкрикивая ругательства в адрес Толика и Тёмы.

— А! Задрали носы выше крыши! — вопил Вовочка.

— Заткнись, пустозвон! — доносилось из-за двери братьев. — Сам-то кто? Щенок недоделанный!

Братья вывалились в коридор, готовые разорвать словесного обидчика. Поводом для раздора на этот раз стала старая отцовская шапка-ушанка, которую Вовочка напялил на себя, дабы «соответствовать духу времени и великим идеалам». Братья же высмеяли сей архаичный атрибут, обозвав Вовочку «ходячим экспонатом», не преминули покичиться своими модными шмотками.

— Шапку сними, чучело! — рычал Толик, грозно надвигаясь на Вовочку. — Ты позоришь отца! Он бы тебя самого этой шапкой отлупил, если бы увидел!

— Да ты, Вовочка… Ты… ты — плесень! И нахлобучил плесень! — вторил ему Тёма, поддакивая и громко выкрикивая!

— А вы! — надрывался Вовочка, отступая под натиском братьев. — Вы — лакеи буржуазные! Вы — прихвостни капитализма! Вы продали душу за джинсы и жвачку! В вас нет ни капли… — но тут его перебил хриплый голос дяди Коли, возникшего в дверях кухни.

— Цыц! — рявкнул дядя Коля, словно обухом огрел, и вся троица, как по команде, замерла. — Что за балаган? Что за крики? Забыли, где живёте? Или хотите, чтобы я вам сейчас «Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"» грянул, чтобы угомонились?

Дядя Коля, опираясь на косяк, укоризненно оглядел малолетних соседей. Затем присел, взял гармонь, заиграл проникновенную мелодию и запел:

— На пыльной сельской дороге,

Стоит покосившийся дом.

И в нем, убогом и строгом,

Сгорает душа под замком.

Словно мудрый волшебник, он плёл нити примирения, извлекая звуки, наполненные теплом и пониманием. И как-то незаметно, под эту печальную и светлую мелодию гнев схлынул с лиц подростков, уступив место задумчивости и раскаянию. Дядя Коля играл, словно лечил израненные души, и в каждой ноте звучало прощение и надежда на лучшее.

По окончании песни взглянул на притихших близнецов.

— Эх, молодежь… — протянул он, — Вы еще жизни не нюхали, пороху не видели. А туда же, задираете носы, словно павлины перед зеркалом. Запомните, забубённые вы мои, с маминой работы и папиной зарплаты славы и почёта не сыскать.

Повернувшись к Вовочке, дядя Коля подмигнул ему:

— А тебе, сорванец, скажу: «мал золотник, да дорог!» Не задирайся, не злословь, ты достаточно мудрый для своих лет. И помни, «не плюй в колодец, из которого, может, пить придется».

Закончив свою тираду, дядя Коля поднялся, снова пошатнулся и, хлопнув по гармошке, пробормотал:

— Ну, а я пойду… Мне ещё с музой беседовать. Она у меня женщина капризная, требует внимания.

И дядя Коля, поющий пьяный философ коммуналки, удалился, оставив после себя тишину и тягостное осознание своих ошибок. Конфликт между братьями и Вовочкой, словно сдувшийся воздушный шарик, потерял свою остроту. В коммунальной квартире, пропитанной запахом жареной картошки и мудрым перегаром, воцарилось хрупкое перемирие.

Но, несмотря на нечастые задушевные разговоры, порой находились поводы, когда Вовочка практически презирал своего вечно пьяного соседа.

Однажды, в выходной, когда почти все жильцы были на кухне из-за приготовления завтрака или обеда, дядя Коля, очнувшись от мутного забытья, пошатываясь, как тростник на ветру, прошествовал к фарфоровому трону. Справив нужду, дядя Коля оставил за собой неопрятный след и отправился в компанию к соседям. На кухню.

И тут, через пяток минут, раздался глас Вовочки, юного прокурора в шортах: — Дядь Коль! А ну-ка, вытри свои мозги вокруг унитаза!

Дядя Коля замер в дверях, не дойдя до своей любимой табуретки.

— Какие мозги? — просипел он.

И тут началось. Вовочка, протиснувшись между дядькой и косяком двери, вскочил на тот табурет, как на трибуну, и разразился речью, от которой у бабы Нюры едва вставная челюсть не выпала, а беременная Маринка, вернувшаяся к родителям из-за рухнувших надежд на счастливое замужество, схватилась за живот, будто испугалась, как бы не начались преждевременные роды.

— Неужели вы не знаете, дядя Коля, что алкаши по утрам писают мёртвыми нейронами?! — вещал Вовочка. — Каждый раз, когда вы глушите эту бормотуху, вы убиваете маленького гения внутри себя! Каждый мертвый нейрон — это ненаписанная книга, не изобретенный двигатель, не спасённый мир! Вы сливаете в унитаз не только мочу, но и свой потенциал, свою судьбу, свои надежды!

Вовочка распалялся, словно самовар, доведенный до кипения.

— Ваши мозги, дядя Коля, — это поле битвы! Там сражаются добро и зло, свет и тьма, нейроны и алкоголь! И, судя по вашей утренней луже, алкашня в этом сражении наступает по всем фронтам!

Коммуналка замерла, раскрыв рты, словно карпы, выброшенные на берег. Даже вечно умничающая семейка Петровых, забыв о своём величии, внимала Вовочке, как откровению свыше.

— Вы думаете, алкоголь — это весело? — вопрошал Вовочка. — Да это же тюрьма! Тюрьма для вашего разума, для вашей души! Вы добровольно надеваете кандалы и запираете себя в клетку с зеленым змием! А потом удивляетесь, почему жизнь стала серой и унылой, как стена на этой кухне!

Закончил Вовочка свою речь пронзительным криком:

— Очнитесь, люди! Перестаньте пропивать свои мозги! Спасите свои нейроны! Иначе нас ждет не светлое будущее, а тотальная деградация, всеобщее оглупление и паралич мысли! Вытри мозги, дядя Коля! Начни с этого!

Дядя Коля, ошарашенный такой отповедью, молча отправился в туалет, схватил тряпку и, словно в трансе, принялся вытирать следы своего утреннего позора. А коммуналка, словно очнувшись от спячки, задумалась. В затхлом воздухе повисла тишина, прерванная тихим шепотом:

— А ведь Вовочка прав…