Александр. Том 2

Глава 1

Карету качнуло, и мне пришлось ухватиться за край сиденья, чтобы не свалиться на пол. Сидевший напротив меня пожилой мужчина не сдержался и выругался сквозь зубы. Но как более опытному путешественнику, привыкшему путешествовать именно в экипажах, держать равновесие в качающейся карете ему удавалось куда лучше, чем мне.

— Дороги — это вечный бич нашей необъятной страны, — проговорил я, выпрямляясь. — Но ради бога, не до такой же степени! Если дорога, соединяющая две столицы, находится в таком жутком состоянии, то что можно говорить о других?

— Почему вы спрашиваете это у меня, ваше величество? — Васильев, с которым я делил сейчас карету, подтащил к себе трость и опёрся на неё обеими руками, чтобы хоть так обрести равновесие в раскачивающемся экипаже.

— Потому что, Алексей Иванович, передо мной сидите вы, — любезно пояснил я, мерзко улыбнувшись. — Если бы я ехал в одной карете, ну, к примеру, с Макаровым, то спросил бы у него.

— Мне вообще не очень понятно, почему вы решили проехаться в карете, ваше величество, — он тяжело вздохнул и положил подбородок на лежащие на трости руки. — В вашем возрасте можно всю дорогу провести в седле. Погода стоит волшебная, тепло, солнышко на небе…

— Пыль и невозможность выяснить очень важные для меня вещи, — перебил я его. — Такие, как, например, плохое состояние дорог.

— Вот только я не смогу ответить вам на этот вопрос, ваше величество, — Васильев улыбнулся краешком губ. Он меня не боялся. Похоже, считал, что уже отбоялся своё. — Дороги никогда не входили в мои компетенции.

— Да, это точно, — я задумчиво посмотрел в окно кареты. Мы ехали мимо какого-то поля, засеянного то ли рожью, то ли пшеницей, я не слишком хорошо разбираюсь во всех этих злаковых. Нет, гречиху от кукурузы точно отличу, но вот эти колосья, да ещё проезжая мимо них в карете, ой, вряд ли. — Это рожь, или пшеница? — спросил я у Васильева, который никак не мог понять, что мне от него надо.

— Это рожь, ваше величество, — взглянув в окно, ответил бывший казначей, уволенный Павлом Петровичем с должности.

— Вы уверены? — я продолжал внимательно на него смотреть, и от этого ему было явно не по себе.

— Конечно, ваше величество, — он ответил мне удивлённым взглядом. — Смотрите, какие длинные волосины на колосе, а сам колосок изящный, словно девичий стан.

— Да вы ещё и поэт, Алексей Иванович, — я снова бросил взгляд в окно. — Почему вас уволили со всех должностей? Я не знаю деталей. Отец не делился со мной мотивами многих своих поступков, — я не стал добавлять, что часть этих поступков была, мягко говоря, странной, а часть и вовсе дурацкой.

— Мы не сошлись во мнениях с графом Кутайсовым, — довольно осторожно после почти минутного молчания ответил Васильев. — А Павел Петрович был скор на выводы.

— Понятно, — я смотрел в окно. Поле закончилось, и теперь мы ехали мимо довольно живописной берёзовой рощи. — Сколько на сегодняшний день у Российской империи долгов?

— Порядка пятидесяти пяти миллионов серебра, — практически сразу ответил Васильев. — Это только долг в иностранных банках, ваше величество. Сколько сейчас составляет долг государства, я не знаю. Он постоянно рос. Павел Петрович даже хотел пойти на безумный шаг и убрать из обращения ассигнации. Заменить их серебром и выплатить долги хотя бы иностранным банкам.

— Он не смог бы сделать это безболезненно, — довольно равнодушно заметил я, пытаясь осознать размер дыры в бюджете.

— Павел Петрович и не смог, — осторожно заметил бывший казначей. — Ассигнаций было в ходу на сто пятьдесят — сто шестьдесят миллионов рублей. Точно не скажу, но примерно вот так.

— У вас был план, как погасить хотя бы внешний долг? — резко спросил я, поворачиваясь к нему лицом.

— Если только всё серебро пускать на погашение, а недостаток компенсировать выпуском новых ассигнаций, — он развёл руками.

— Этого нельзя делать, — я покачал головой. — У нас практически нечем обеспечить стоимость наших ассигнаций.

Начинала болеть голова, а тряска вызывала только одно желание: вылезти уже наконец из кареты. Не знаю, есть ли сейчас уже понятие инфляции, и совершенно не помню, было ли нечто похожее в Российской империи в это время, но проводить такой эксперимент мне не хочется. — Вот что, приготовьте мне развёрнутый доклад о налоговом бремени, пошлинах, в общем, обо всём, что приносит доход казне. А также укажите все основные статьи расходов. Мне нужно понять, как обстоят дела, но никто не может дать мне чёткого ответа.

— Вы поэтому вызвали меня, ваше величество? Да ещё и позволили ехать в вашем поезде до Москвы? — спросил Васильев. Похоже, он действительно ничего уже не боится. И ссора с Кутайсовым это только подтверждает.

— А вы против такого положения дел, Алексей Иванович? — вообще-то я не разрешал ему ехать со мной, а приказал занять место в кортеже. Но если сам Васильев так ставит вопрос, то я не против, пускай будет высочайшее позволение.

— Нет, не против, — Васильев покачал головой. — Но мне непонятно, где сейчас находятся ваши близкие друзья? Почему-то никто так и не увидел Витьку Кочубея в вашей свите, — проворчал он.

— Они все заняты, — я натянуто улыбнулся. — Мы все России верные сыны и служим ей, где бы ни находились, — добавил патетично, только руку к сердцу не прижал.

Ну не буду же я ему объяснять, что ещё до казни особо отличившихся в заговоре я начал получать письма от тех самых дружков сердешных Сашкиных. Сперанский не знал, что с ними делать и приносил нераспечатанными, чтобы я сам уже решал. Было там и письмо от упомянутого Кочубея из Дрездена. В своё время Павел очень грамотно лишил старшего сына приятелей, отослав их, в основном, по заграницам. И теперь они все начали рваться на родину. Хоть соболезнования в самом начале вписать не забыли и то хлеб.

Я долго думал, что с ними делать, но так ничего и не решил. Всё равно все, кто сейчас за границей, к коронации обязаны будут вернуться. Там и посмотрим, может, среди этих товарищей кто-то умный затесался. Что-то понять о них по Сашкиному дневнику было невозможно. Он почти никогда не оценивал людей по каким-то профессиональным навыкам. Всё было на уровне понравился — не понравился. Ну, может, ещё возможно, у некоторых с ним совпадали взгляды. В любом случае, нужно хотя бы поговорить с ними, чтобы какое-то мнение составить.

Дорога тем временем стала ровнее, и нас уже не болтало в карете, как нечто малоаппетитное в проруби. Молчание затягивалось, и тогда Васильев, тяжело вздохнув, спросил: — Я буду восстановлен в своих должностях?

— Не во всех, — покачав головой, я резко стукнул в стену кареты кулаком. Кони сразу же начали замедлять шаг. — Пока только в качестве казначея. После коронации я вернусь к этим вопросам. Но доклад о текущих проблемах я жду в ближайшие дни.

— Но я могу сообщить, как обстояли дела только до моей отставки, — напомнил мне Васильев.

— Этого будет достаточно. Я не думаю, что за то время, пока вы были отстранены, что-то существенно изменилось. — Карета остановилась, качнувшись в последний раз, и дверь начала открываться.

— Разрешите задать ещё один вопрос, ваше величество? — Я уже начал подниматься, чтобы выйти, но всё же посмотрел на него и кивнул в знак согласия.

— Задавайте, Алексей Иванович.

— Казнённые господа во главе с Петром Паленом действительно виноваты в том, в чём их обвиняли? — он спросил это на редкость спокойно, словно об урожае свеклы интересовался.

— Да, — также спокойно ответил я. — Эти мерзавцы оказались продажными шкурами и продали родину. Надо сказать, сумма была приличная, они явно не продешевили.

— Я предоставлю вам доклад, ваше величество, как только мы прибудем в Москву, — Васильев сказал это, слегка улыбнувшись. Я так и не понял, зачем он вообще задал мне этот вопрос. Что на самом деле хотел увидеть и увидел ли?

— Ваше величество, что-то случилось? — дверь кареты передо мной распахнул Бобров.

— Да, Юра, случилось. Я внезапно понял, почему предпочитаю ездить верхом. Надеюсь, мой конь под седлом? — легко выпрыгнув из кареты под ироничное хмыканье Васильева, я с трудом сдержался, чтобы не потянуться, расправляя затёкшие мышцы. На меня было устремлено слишком много взглядов, чтобы я почувствовал себя неуютно и ограничился потиранием шеи. — Так что с конём, Юра? — повторил я вопрос.

— Сейчас его подведут, ваше величество, — Бобров обернулся и показал кому-то кулак.

Потекли минуты ожидания. Я нетерпеливо посматривал на начальника охраны нашего поезда, который начал под моим взглядом слегка суетиться.

— В чём дело, Юра? Моего коня срочно понадобилось подковать, а за кузнецом в соседнюю деревню поехали? Что происходит? — спросил я Боброва, нахмурившись.

— Не знаю, — теперь уже нахмурился Бобров. — Разрешите я отлучусь, чтобы выяснить, в чём дело? — дождавшись моего кивка, он быстро отошёл, чтобы выяснить, где заблудился конюх, в обязанности которого входило ухаживать за моим Марсом.

Оставшись в относительном одиночестве, я задумался, вспоминая последние дни в Петербурге перед отъездом в Москву.

Как я и просил Макарова, дело арестованных заговорщиков закрыли довольно быстро. Все они были приговорены к смертной казни через повешение. Князь Волконский что-то пытался кричать про благородное обезглавливание, на что я ему прямо сказал, что обезглавливание надо заслужить. А продажные шкуры не стоят даже той верёвки, на которой их вздёрнут.

Правда, я пощадил их гордость и свои нервы и распорядился сделать казнь закрытой от общественности. Их повесили во дворе Петропавловской крепости, и никаких казусов с верёвками не произошло, как это, помнится, было с декабристами в той истории, которую я помню. Надеюсь, что в этой, ну пусть будет, вселенной декабристы просто не случатся. Не после того, как каждый из оставшихся в живых заговорщиков полностью расплатится за свою дурость.

Судя по докладам, предоставляемых мне ежедневно Макаровым, остальные заговорщики пока сидели тихо, как мыши под веником, и украдкой крестились, чтобы избежать подобной участи. Особенно всем понравилась конфискация имущества. И если некоторые особо горячие головы вполне могли этой самой головы лишиться во имя высоких идеалов, то вот оставить семью практически без средств к существованию способен был далеко не каждый. Хотя я не зверь и не приказывал выгрести всё подчистую. По одному дому и по паре деревушек семьям оставили, чтобы они банально с голоду не преставились. Ведь их не только имущества лишили, но и всех придворных званий, которые очень так неплохо оплачивались. А ещё семьи казнённых были отлучены от двора до отдельного распоряжения.

Как результат, — те же Муравьевы-Апостолы были вынуждены мальчиков из Парижа забрать, потому что денег для содержания их во французских пансионах попросту не было. И это я считал прекрасной профилактикой декабризма.

Вообще я морально готовил себя к тому, что в Москве ко мне пойдут паломники из этих опальных семей, чтобы я их чуть-чуть простил в честь собственной коронации. И сейчас моя голова была забита несколькими вещами: бюджетом и пустой казной, предстоящими нашествиями просителей всех мастей и прибытием Сашкиных друганов. И, как это ни странно, пересмотром придворных должностей. Потому что мне кажется, что это какая-то бездонная дыра, высасывающая из бюджета миллионы, которые вполне могут пойти на более необходимые вещи. На дороги, к примеру.

Хотя большого оглашения казни в газетах не было, так, пара сухих строк, люди Макарова разгоняли слухи по салонам до состояния шторма. Александр Семёнович оказался, как ни странно, совершенно беспринципным типом, не гнушающимся даже откровенными провокациями. И это при том, что более преданного короне человека можно было и не найти, даже если искать, приложив все усилия. Как в нём всё это уживалось, для меня оставалось загадкой. Благодаря его усилиям удалось выявить ещё парочку совершенно упоротых типов, но остальные проявили невиданную стойкость или хорошую обучаемость, тут смотря с какой стороны подходить.

— Что-то случилось, ваше величество? — из кареты вышел Васильев, а я вздрогнул, настолько внезапно прозвучал его голос. — Почему мы стоим?

— Потому что мне не могут подвести коня, — ответил я, глядя в ту сторону, куда убежал Бобров. — Не удивлюсь, если узнаю, что Марса по дороге потеряли, или что его умудрились свести цыгане.

— Ну что вы, ваше величество, разумеется, никто Марса по дороге не терял, — Васильев принялся прохаживаться вдоль кареты, разминая ноги. — И цыгане никогда не смогли бы даже приблизится к вашему скакуну. Да и не было по дороге замечено табора.

— Ага, — я усмехнулся. — Но согласитесь, Алексей Иванович, вы на мгновение задумались о подобной перспективе? На что Васильев только плечами пожал, мол, это же цыгане, с ними нельзя ничего предугадать.

Оглянувшись, я заметил, что двери многих карет распахнулись, и из них начали выходить люди, решившие воспользоваться этой внезапной обстановкой и немного размяться. Я их прекрасно понимаю, ехать куда-то в карете в такой прекрасный летний день было довольно тяжело.

Бобров, похоже, канул туда же, где исчез мой конь, поэтому я подозвал к себе гвардейца из охраны.

— Ваше величество, — он наклонил голову.

— Вот что, устроим-ка привал. Разомнёмся, перекусим, чем бог послал. В такую погоду грех не воспользоваться шансом слиться с природой. А за это время капитан Бобров успеет купить где-нибудь коня, похожего на моего Марса, и как следует его объездить, — добавил я в сердцах.

Гвардеец закусил губу, чтобы не хохотнуть, и с предельно серьёзным выражением, застывшим на лице, дал команду «привал». От стайки женщин тут же отделилась высокая фигурка, и ко мне подошла Лиза.

— С чем связана остановка? — спросила она, улыбаясь.

— Кроме того, что здесь совершенно очаровательный луг, а в карете появляется чувство, что тебя похоронили заживо? — спросил я, подхватывая её ручку, затянутую в перчатку и поднося её к губам.

— Саша, у тебя такие всё же странные сравнения, — она продолжала улыбаться.

— Что же такого странного в том, что я нахожу этот луг очаровательным? Мне никак не могут подвести коня. Я начинаю опасаться, что Марса продали проходящим мимо цыганам, — я говорил, не отпуская её руки, Лиза же тихонько засмеялась. — Но я считаю, что остановились мы довольно удачно, не находишь? Живописное многотравье, пчёлки жужжат, вон там, вдалеке, коровы пасутся. По-моему, это всё-таки коровы, — приложив руку ко лбу, я прищурился и принялся всматриваться в тёмную массу на горизонте.

— Ваше величество, позвольте мне к вам обратиться, — раздавшийся неподалёку голос заставил нас обернуться. — Да пропустите, дуболомы, — прошипел представительный вельможа, пытавшийся прорваться ко мне через гвардейцев, которые не стояли плотной стеной, но тем не менее вполне ненавязчиво опекали нас с Елизаветой, не пропуская никого без особого распоряжения. — Ваше величество, прикажите уже вашим церберам пропустить меня.

— Что вам угодно, Дмитрий Львович? — я сделал знак, и тот самый гвардеец, который объявил привал, отступил, давая дорогу Нарышкину.

— Как гофмейстер двора вашего величества я должен распорядиться всё организовать для пикника, — поклонившись, ответил Нарышкин. — И мне нужно уточнить, мы остановились здесь, чтобы организовать пикник на этом пасторальном лугу?

— Для полноты картины здесь не хватает прелестных пастушек с миленькими специально для нас вычищенными овечками, — я криво усмехнулся. — Без пастушек на пикник я не согласен.

— Так мне отдавать распоряжения? — Нарышкин посмотрел на меня недоумённо.

— В этом нет необходимости, Дмитрий Львович, — покачав головой, я добавил. — В мои планы не входит устраивать полноценный пикник. Всего лишь небольшой отдых, — последнее я проговорил с нажимом. Им дай волю, и мы весь день здесь проведём, а потом будем судорожно искать, где же остановиться на ночь. А для нашего табора это довольно проблематично, и каждая остановка планируется заранее, а вперёд выезжают люди, которые всё готовят к приёму гостей. — Уж вам-то, Дмитрий Львович, как никому другому должно быть известно, насколько важно сегодня доехать до Твери.

— Конечно — конечно, ваше величество, — он снова поклонился. — Я всё понимаю.

И тут к нему подошла весьма миловидная особа. Она так откровенно смотрела на меня, что Лиза невольно нахмурилась.

— Ваше величество, это так чудесно, что вы позволили нам насладиться небольшой прогулкой в таком живописном месте, — проворковала женщина, положив при этом руку на сгиб локтя Нарышкина.

— Вы же помните мою очаровательную супругу, ваше величество? — спросил Нарышкин, расчётливо глядя на меня. — Помнится, Мария Антоновна была представлена вам на Масленицу в Михайловском замке.

— Да-да, что-то такое припоминаю, — рассеянно проговорив, я пытался вспомнить, что писал об этой Нарышкиной Сашка. Ничего на ум не приходило. Все его последние записи были о заговоре и чудовищных метаниях наследника. О женщинах он упоминал вскользь, не заостряя на них внимания. — Такую очаровательную даму, как Мария Антоновна, сложно не запомнить.

Я благосклонно улыбнулся красавице и повернулся к жене, давая понять, что спонтанная аудиенция окончена. Нарышкина чуть заметно нахмурилась. Не понял, у них что, что-то с Александром было? Да даже если и было, по-моему, прекрасный повод дать понять, что всё кончено. Если, конечно, она не идиотка и намёки понимает. А как я уже удостоверился на практике, безголовые курицы крайне редко становились фаворитками, так что она должна понять.

Появившийся Бобров мрачно сообщил, что Марс умудрился потерять подкову, и что мне сейчас подготовят другого коня. Быстро оценив обстановку, он весьма деликатно, надо сказать, оттеснил супругов Нарышкиных, которые всё ещё стояли перед нами и явно не знали, что делать. Я же посмотрел на то тёмное пятно, что привлекло моё внимание до того момента, как Нарышкины решили меня побеспокоить. Теперь совершенно точно было видно, что это именно коровы. Стадо было большое, и пастух едва справлялся с ним, потому что отдельные животные постоянно пытались свернуть налево.

Придворные разбрелись по лугу, похоже, действительно наслаждаясь остановкой. Кто-то вылезал из близлежащих кустов, что немаловажно. В какой-то момент в голове промелькнула мысль, что они мало отличаются от стада, пасущегося неподалёку. А Бобров выступает в роли пастуха, вовремя сгоняя в кучу отбившихся особей.

И тут я почувствовал, что мне тоже желательно слиться с природой в самом примитивном смысле этого слова. Многозначительно посмотрев на Елизавету, я отпустил её руку и направился к ближайшим кустам, а в это время один из гвардейцев уже подводил ко мне коня.

— Юра, ещё десять минут и будем трогаться, — сказал я подбежавшему ко мне Боброву, прежде чем скрыться за густыми ветвями.

Выбравшись из кустиков, я сразу же наткнулся на того гвардейца, что держал под уздцы приготовленного мне коня. Время, которое я дал Боброву, ещё не истекло, поэтому я решил немного проехаться верхом, привыкая к незнакомому коню и давая ему привыкнуть ко мне.

Пустив коня шагом, выехал на поле, заметив, что многие дамы бродят по нему, периодически срывая цветы и подставляя разгорячённые лица лёгкому тёплому ветерку.

Бобров скомандовал выдвижение, и женщины поспешили к своим каретам. Мимо меня проехал Горголи. Я посмотрел на его серое от усталости лицо. С тех пор, как я нагрузил его чудовищной по своему объёму работой, он слегка похудел и осунулся. Вот наглядный пример того, как заговорщики отрабатывают свой промах. Но глаза горели энтузиазмом, особенно когда начало что-то получаться, и он видел результат своей работы.

Ничего, прорвёмся. Даже среди тех трёх сотен заговорщиков есть по-настоящему талантливые люди. Нужно только их энергию направить в нужное русло. Вон как, например, энергию Павла Васильевича Голенищева-Кутузова. Он же прямиком с коронации направится на восток. Ему поручено основать и возглавить первое русское поселение на Аляске. Судя по сжатым в тонкую линию губам, справится. Хотел славы и повышения? Пожалуйста, получи и распишись. Твоё имя, Павел Васильевич, останется в веках, если нигде не накосячишь.

Вдалеке раздался гром, а за нашими спинами небо стало очень быстро затягиваться тучами. Вот только этого мне не хватало! Нахмурившись, я невольно ускорился, пустив коня крупной рысью. Пока мы едем быстрее приближающейся грозы. Надо попробовать от неё оторваться и приехать в Тверь до того, как она нас настигнет.