Александр. Том 2

Глава 19

— Чтобы жить в Кремле, его нужно капитально переделывать, — сказал я, вытирая остатки мыльной пены с лица после бритья. — И я пока не вижу в этом никакой необходимости. Тем более что мы уже через неделю двинемся обратно в Петербург.

— Вы пытаетесь меня убедить, ваше величество, что Кремль не годится для жилья? — Илья стряхнул несуществующую пылинку с парадного мундира и подошёл ко мне, чтобы помочь одеть его.

— Я пытаюсь успокоиться, — подойдя к зеркалу, посмотрел на себя. М-да, что-то бледноват слегка. И хорошо, что я настоял на тёмном мундире. Иначе был бы похож на моль белую. — Сколько приёмов нам с Елизаветой придётся сегодня посетить?

— Пять, — мне ответил Сперанский. — Закончить нужно будет в Останкине у графа Шереметьева. Говорят, что граф готовит нечто грандиозное. Там же её величество должна будет выбрать победителя в шуточной битве фейерверков и наградить его своим портретом.

— Ну что же, считаю, что это вполне приемлемо, учитывая, сколько сэкономила казна на этих балах. — Я ещё раз посмотрел на себя в зеркало. Никогда не думал, что буду так нервничать. Вдобавок ко всему меня слегка пошатывало после всенощного бдения.

— Ваше величество, — в комнату вошёл Ростопчин. Главному распорядителю сегодняшних торжеств было позволено входить в последнюю неделю перед коронацией без доклада. — Строганов Павел Александрович и Демидов Николай Никитич просят принять их.

— Сейчас? — я развернулся и так посмотрел на Ростопчина, что, он даже попятился. — Они в своём уме? А вы?

— Ваше величество, умоляю вас, примите их. Речь идёт о коронах. — И Ростопчин сложил руки в молитвенном жесте.

— А что не так с коронами? — я продолжал разглядывать Ростопчина. — Решили же всё уже. Мне прекрасно подойдёт корона Петра второго. Всё равно мало кто знает, как она выглядит. А Елизавета Алексеевна вовсе не против короны Екатерины Алексеевны. Их всё равно один раз надо надеть. Да и времени нет что-то своё изготовить.

— Да, но, кажется, найден выход из положения. — Ростопчин вздохнул. — У Строгановых прекрасные художники имеются среди крепостных и даже ювелиры. Их обучали лучшие мастера Франции и Италии. А у Демидовых прекрасная коллекция драгоценных камней…

— Так, понятно, они сумели за довольно ограниченное время сделать две короны, мне и Елизавете Алексеевне, — я задумался. — Что они хотят получить взамен?

— Заветная мечта Демидовых — это титул. Любой, главное, чтобы наследный. И что уж тут говорить, ваше величество, уж кто-кто, а Демидовы его заслужили. — Ответил мне Сперанский.

— В том-то и дело, что Николай Никитич сейчас не за себя радеет. Он же зятем Павлу Александровичу приходится. А граф Строганов уже сон потерял, в догадках теряется, что сделал не так чтобы в немилость впасть. Я как раз при нём сетовал, что горе от потери родителя так повлияло на вас, ваше величество, что мысль о коронах вылетела из головы. Да и не подсказал почему-то никто. А когда схватились, то поздно уже было. — Ростопчин всплеснул руками.

Я же смотрел на него, не понимая, что сейчас делать. Да не знал я про эти проклятые короны. Стереотип в башке сидел про корону Российской империи. Даже сразу Ростопчину не поверил, пока меня даже не в сами короны, а в журнал с эскизами корон всех императоров и императриц носом не ткнули. Их же рисовали сначала, потом показывали, утверждали, и только после этого делать начинали. Обмерив голову перед этим, чтобы на уши не съезжала, или на макушке не шаталась.

— Откуда у них наши мерки? — наконец, спросил я, просто чтобы хоть что-то спросить.

— Так, шляпы и вам и Елизавете Алексеевне шьют, — пожал плечами Ростопчин.

— Хорошо, что хочет Строганов? — он не впадал в немилость. Я вообще его не видел ни разу.

Сашка в своём дневнике вскользь упомянул, что Паша его чем-то расстроил. О чём речь шла, в дневнике не упоминалось, и я не мог знать, в чём была причина размолвки закадычных дружков. Но судя по всему, Сашка уже остыл к моменту убийства Павла, и должен был приблизить Пашу к себе. Но это Сашка, а я до сегодняшнего дня знать не знал о Строганове. Слышать, слышал, конечно, но знаком не был. А бедняга уже, похоже, навоображал себе всякого.

— Поговорить с вашим величеством. Он просил об аудиенции, но ответа не получил, и ничего более не придумал, как сделать подарок на коронацию и лично вам в руки вручить, — пояснил Ростопчин. Я же перевёл задумчивый взгляд на Сперанского. Тот только руками развёл. Понятно, через него запрос на аудиенцию не проходил. Скорее всего, Павел Строганов по привычке через Марию Фёдоровну решил действовать, но это был плохой вариант, один из самых худших.

— Сколько у нас времени? — спросил я, быстро просчитывая в уме варианты.

— Через час выезжаем. — Ответил Ростопчин, знающий по секундам, что, когда и как будет проходить.

— Пригласите Строганова и оставьте нас наедине. — Я принял решение. В принципе, мне всё равно нужно этот час куда-то деть, потому что я уже собрался. Лучше уж поговорить и решить что-то насчёт корон, чем круги по комнате нарезать, накручивая себя ещё больше.

Сперанский с Ильёй сразу же потянулись на выход. Мой личный слуга Кириллов немного задержался, притащив откуда-то из боковой двери кофе, после чего выскочил из комнаты. Последним вышел Ростопчин. Он постоянно оглядывался на меня, но я был непреклонен и не предложил ему остаться. Дверь за ним ещё не закрылась, когда в комнату вошёл Строганов.

Павел слегка недоумённо огляделся по сторонам. Он вообще недоумевал, почему я готовлюсь к коронации именно здесь, в старом дворце. Я же не отказал себе в удовольствии наблюдать, как из-за низкой притолоки каждый входящий в комнату вынужден был кланяться.

— Почему вы остановились именно здесь, ваше величество? — Строганов не удержался от вопроса, когда все положенные приветствия уже прозвучали.

— Захотелось, — ответил я, разглядывая его.

— Почему-то я так и подумал, — он вздохнул. — Вы позволите мне и Демидову Николаю Никитичу преподнести вам и её величеству короны?

— О чём вы хотели поговорить? — я не ответил ему, задав интересующий меня вопрос.

— Я хотел узнать, в чём причина вашей немилости. — Ответил Павел, поджав губы. — Мне казалось, что вы, в конце концов, поняли, что я вам пытался донести. Или вам настолько не понравилось, что я призвал к себе на помощь Новосильцева? Но я просто не знал, как можно убедить вас в том, что опыт французской революции и последующих во Франции преобразований, не подходят для Российской империи! — добавил он запальчиво.

— Вам не кажется, граф, что вы слишком откровенны? — я разглядывал его с любопытством. Саша не испытывал негативных чувств к родственнику Строганова — Новосильцеву. Да и к самому Строганову, если разобраться тоже. Как Павел умудрился так себя накрутить? Но Строганов молчал, тогда я добавил. — Почему вы так уверены в своей правоте?

— Вы же знаете, что моим гувернёром был Жильбер Ромм? Он был ярым якобинцем и часто брал меня на все эти встречи… Я видел Робеспьера, Дантона… Они могли быть очень убедительны. Да что уж там, разве вы не помните, как мы оба называли себя якобинцами?

— Мы были детьми, — прервал я его спокойным голосом. — Отроками, которые, кем только себя не называли. У нас просто не было мозгов в то время. Уверяю вас, Павел Александрович, до определённого возраста мозгов нет ни у кого, так что это в какой-то мере нас извиняет.

— Значит, вы оставили безумную идею брать за основу будущих реформ те, что использовали французы? — Строганов тихонько выдохнул. Я же смотрел на него с весёлым изумлением. Интересный тип. Называет себя якобинцем и совершенно это не скрывает, и в то же время категорически против чего-то подобного в России. Или боится потерять Строгановские миллионы? Причина на самом деле весьма уважительная, что уж там.

— Я сегодня коронуюсь, — мне с трудом удалось не закатить глаза. — Как вы думаете, наши детские мечты каким-то образом могут сочетаться с венчанием на престол? — Он снова молчал. Видимо, не знал, что ответить. — Почему вы не приехали в Петербург и не убедились, что я оставил свои опасные заблуждения?

— Вы же знаете, что отец приказал мне жить в Братцево, — устало проговорил он. — Мне запрещено было появляться в Петербурге, после того как его величество Павел Петрович счёл наше с вами общение неуместным. Я мог бы вернуться, если бы вы меня призвали к себе, ваше величество. Вот только вы так и не призвали.

— В последнее время меня интересует только одно: среди нашей знати есть хоть кто-то, кто не является масоном, якобинцем, рыцарем какого-нибудь ордена, или просто меча, кинжала и подвесок? Ну или в самом крайнем случае членом какого-нибудь комитета. Обязательно тайного, а как же, — я покачал головой. — Хотя я знаю одного, это Раевский. Николай ещё более странный тип, чем вы, Павел Александрович. Идите за вашим зятем и показывайте мне свой совсем нескромный подарок. Будем считать, что места в моём кортеже вы себе купили. Надеюсь, у вас приличные лошади.

Он пару раз моргнул и бросился к двери, чтобы притащить сюда Демидова и короны. Я же размышлял о том, что у меня набирается самая странная команда из всех возможных. А то, что я, пожалуй, привлеку Строганова к разработке реформ, было для меня сейчас очевидно. Скорее всего, он и принимал участие в создание тех же Министерств в несостоявшейся истории. Но мне он нужен именно как знаток Франции. Надо же, встречался с Робеспьером. Тогда он точно знает, как не надо делать, и это может мне существенно помочь.

С Новосильцевым сложнее. Он масон и не из простых. И его имя есть в списке тех, кого Макаров планирует арестовать. И он не князь Куракин, который ради поездки в Париж в качестве посла очень быстро и радостно отказался от всех своих убеждений. Правда, в том случае, полагаю, никаких убеждений не было. Быть масоном — это было модно и престижно, не более. Новосильцев же, похоже, действительно верил в то, что проповедовали масоны.

Ладно, это всё будет, когда мы вернёмся в Петербург. А пока коронация. Сосредоточься на коронации, Саша. Тебе ещё после выматывающей службы пять балов нужно будет посетить и лучший фейерверк помочь Лизе выбрать. И манифест зачитать. Он может кое-кому не понравиться, но тут уж ничего не поделать, пускай терпят. Тем более что около сотни весьма уважаемых господ сейчас жутко заняты, чтобы какие-то манифесты внимательно слушать, они жалобы на Макарова и Архарова строчат, не покладая… хм… пера. Конечно же, пера, чего же ещё.

А с этими господами весело получилось. Я себе губы искусал, чтобы не заржать, когда слушал доклад Архарова. Как оказалось, облава проходила в том числе и в весьма весёлых домах определённого толка. И хоть проводилась она днём, в этих домах в комнатах девиц очень лёгкого поведения и были обнаружены весьма родовитые господа. Они там заснули после весьма бурной ночи, и их никто не решился их побеспокоить. А вот полицейские, усиленные гвардией, вполне решились.

Как следовало из объяснительных, господа были без портков, а по голой… в общем, понять было трудно, кем они являются. Врут, конечно, собаки. Многие гвардейцы просто не могли не узнать господ офицеров, но сделали вид, что не поняли и сгребли всех вместе с теми уголовничками, кои сопротивления не оказывали. Хорошо хоть штаны позволили натянуть, а то мне пришлось бы кого-то из них наказать за попрание чести и достоинства. А так, я велел слишком ретивых сотрудников оштрафовать на полкопейки и отправить улицы патрулировать, чтобы их блестящая работа не пошла коту под хвост.

Были, конечно, и другие господа, коим мог не понравиться манифест, но эти ещё казнь заговорщиков до конца не переварили. Ещё одна часть была плотно связана с масонами, и теперь старательно пряталась от Макарова. И несколько групп разрывались в своих попытках выразить сочувствие всем остальным.

Масоны сидели очень тихо после показательного ареста Ивана Васильевича Несвицкого. Этот не слишком умный господин попытался через Карамзина выйти на Новикова, чтобы возобновить знакомство с воспитателем цесаревича по просьбе магистров лож, в которых он состоял. Карамзин его и сдал Александру Семёновичу практически сразу. Николаю Михайловичу было некогда, он никак не мог издателя найти, а тут этот с какими-то странными намёками. Всё-таки я прав, многим из них просто заняться нечем, вот и страдают ерундой. А Карамзин, в конце концов, плюнул на всё и решил сам издать и альманах, и пару газет. Уж с разрешениями у него никаких проблем не было.

— Ваше величество, — Строганов и ещё один молодой невысокий господин с простоватым лицом очень синхронно поклонились и протянули ларцы, в которых на красном бархате лежали короны. Они были похожи на все остальные, если я правильно понял, основные отличия были в наборе камней.

— Они великолепны, — я слабо улыбнулся. И тут в комнату вбежал Ростопчин, чуть не стукнувшись лбом о притолоку.

— Время, ваше величество.

— Передайте их в собор, — я указал на короны. — И покажите господам Строганову и Демидову их места в кортеже. Миша, — я повернулся к Сперанскому. — Послезавтра я хочу сидеть и господина Строганова и господина Демидова на аудиенции.

— Хорошо, ваше величество, — Сперанский наклонил голову, показывая, что понял.

Выдохнувший с облегчением Ростопчин уволок богатейших людей Российской империи, а ко мне подскочил Кириллов, чтобы ещё раз пройтись щёткой по мундиру.

— Княгиня Багратион грозилась надеть траурные одежды сегодня, чтобы тем самым выразить протест против вашего деспотизма, — сказал Скворцов, поправляя перья на моей шляпе.

— Можешь шепнуть той птичке, что принесла эту новость тебе на хвосте, что если она это сделает, то я сочту, что она таким образом скорбит по тем неудобствам, что придётся испытывать её мужу, когда они прибудут в отдалённые гарнизоны. И что я в честь коронации позволю ей уезжать чуть раньше князя, дабы в Сибири подготовить ему достойное проживание, как и положено преданной жене. — Скучающим тоном произнёс я. — Пугать она меня протестами вздумала. — Не удержавшись, я усмехнулся. — В любом случае в Европу она не поедет. Если только разведётся. Но развод я ей разрешу только в том случае, если она две трети своего личного состояния отпишет безутешному мужу в качестве компансации. Мужчина жены лишается, как-никак. Так что, если княгиня уверена, что она такая красивая нужна будет Европе без денег, то я хоть завтра подпишу её прошение о расторжении брака. А Багратиону мы подберём более достойную партию.

— Жестоко, но справедливо, — резюмировал Сперанский. — А вообще, вы правы, с этим развратом при дворе пора заканчивать. Иначе нас ждёт судьба французов.

— Это точно, — пробормотал я, в последний раз бросая взгляд на своё отражение.

— Пора, ваше величество, — и Сперанский распахнул передо мной дверь. Я посмотрел на шляпу, повертел её в руках и сунул под мышку. Всё равно часто останавливаться и снимать, лучше вообще не надевать. Почувствовав, что снова начинаю мандражировать, глубоко вдохнул и шагнул из комнаты, наклонив голову, чтобы лбом не стукнуться. Ничего, Саша, держись. Этот день нужно просто пережить. И не такое переживали.

Дальнейшее проходило как в тумане. Больше половины я просто не запомнил. Проезд к Успенскому собору в памяти вообще не сохранился. Погода стояла отвратительная. Было пасмурно, и то и дело начинал капать дождь. Но народу по пути нашего следования всё равно собралось немерено.

Лиза ехала в экипаже, который можно было назвать открытым. Мария Фёдоровна с младшими детьми в другом. У них была одна задача: улыбаемся и машем. Пару раз мимо меня промелькнуло серое от усталости лицо Зимина. Ничего, завтра все отоспимся.

Служба казалась бесконечной. Короны успели доставить вовремя и поменяли с теми, что из сокровищницы вытащили. Мантия была неподъёмной, и я плохо понимал, как буду в ней двигаться. Благо, это нужно было делать недолго. Корону на голову Елизавете я опускал сам. Хоть она и не стояла передо мной на коленях, но я был выше, и она всё равно запрокинула голову, чтобы меня видеть. Лиза в этот момент выглядела такой испуганной и беспомощной, и одновременно сильной, чертовски привлекательной, что я долго смотрел на неё, прежде чем надеть эту проклятую корону. Митрополит Платон даже тихонько кашлянул, привлекая моё внимание и призывая не тормозить слишком уж сильно.

Всё! Осталось выйти к народу, прочитать Манифест и можно было слегка расслабиться. Когда я вышел из собора на крыльцо, ведя за руку императрицу Елизавету, тучи разошлись, и на нас упал солнечный луч, отразившись от многочисленных драгоценных камней сотнями мелких искр и лучиков. По площади перед собором прокатился потрясённый вздох, а потом раздались крики, и толпа качнулась в нашем направлении. Вот тут-то и стало понятно, что Зимин не просто так выглядит, как не самый свежий зомби из второсортного ужастика. Потому что грамотно расставленная охрана сумела удержать толпу, а люди Зимина и Комаровского в самой толпе сумели погасить возникшее безумие.

Внезапно в голове промелькнула мысль, что в этой проклятой церемонии каждый жест был реально рассчитан по секундам. Но на погоду устроители коронации влиять никак не могли, это не в их силах. Получается, что этот луч и на Сашку вот так же… М-да, так и рождаются легенды. С другой стороны, это ему сильно помогло в его очень непростое правление. Ну, и мне пригодится, чего уж там.

На площади воцарилась тишина, и я вытащил Манифест. Он не был большим. В нём говорилось, что реформы будут, и коснутся они почти всех сфер жизни империи. Но будут делаться, исключительно чтобы нам всем стало лучше. В этом Манифесте я закрепил трёхдневную барщину, объявленную ранее Павлом Петровичем. Дальше в крестьянский вопрос не лез, это пока ни к чему. Тем более что я пока сам не знаю, как уйти от крепостного права безболезненно. Пусть пока будет вот так.

Дворяне получили хрен, а не возвращение послаблений. Это они ещё не знают, что это только начало. Дальше шло много слов о необходимости образования. Причём образования всеобщего. Равенство перед законом стояло отдельным пунктом.

И напоследок много пунктов посвящено армии. То, что армию ждут очередные реформы, ни на кого не произвело впечатления. Любой император всегда проводил реформу в армии и флоте. А вот то, что я сократил срок службы до восемнадцати лет, уже вызвало реакцию. После окончания службы полагалась небольшая пенсия и выбор: остаться ещё служить или получить надел земли. Где эти наделы находятся, не уточнялось, но солдаты совсем уж дураками не были, и всё прекрасно поняли. Можно было вернуться домой, откуда молодого парня в своё время забрали, тут уж неволить никто ветерана не будет.

В целом Манифест был встречен благосклонно. Ну а дворяне пока ничего не поняли, им было некогда. Ничего, в газете полный текст прочитают и начнут потихоньку вой поднимать. Ведь не может же быть такого, чтобы не выли.

— Это очень хорошие проекты, Саша, — тихо сказала Лиза, пожимая мне руку.

— Я надеюсь, что мне их удастся воплотить в жизнь. — Также тихо ответил я, поворачиваясь к ней. — Ну что, поехали веселиться? Фёдор Васильевич, объявляйте начало гуляний.

Последний пятый бал из тех, что нам обязательно нужно было посетить, давал Шереметьев. Граф действительно сам себя превзошёл. Всё, начиная от убранства больного зала до закусок, можно было охарактеризовать всего лишь одним словом «роскошно». Было уже темно, когда мы вышли в сад, чтобы оценить фейерверк. Всё-таки страсть ко всему, что делает большой Бум! у нас в крови.

— Ну что, определила победителя? — спросил я, поднимая руку Лизы и поднося её к губам.

— Граф Шереметьев, конечно. Посмотри на это великолепие! — петарды продолжали взрываться, раскрашивая небо яркими красками. Лиза как девочка несколько раз хлопнула в ладоши и рассмеялась, а затем повернулась ко мне, обняла за талию и прижалась всем телом, наплевав на этикет и на то, что на нас сейчас смотрит огромное количество глаз. — Саша, я хочу тебе кое-что сказать, — зашептала она, и мне пришлось наклониться, чтобы расслышать её в царящем вокруг грохоте. — Я беременна. У нас будет ребёнок. Мне было нехорошо с утра, и я попросила доктора Мудрова осмотреть меня. Он подтвердил.

— Господи, Лиза, — немного приподняв жену, я сжал её так крепко, что она пискнула. Вот теперь я и сам начинаю верить, что всё у нас в итоге будет хорошо.