Александр. Том 2

Глава 11

— Что ты читаешь? — Лиза вошла в кабинет и изящно села в кресло, стоящее рядом с диваном, на котором я развалился, держа в руках книгу.

Вместо ответа я продекламировал:

— 'Ты мне верна!.. тебя я снова обнимаю!..

И сердце милое твоё

Опять, опять моё!

К твоим ногам в восторге упадаю…

Целую их!.. Ты плачешь, милый друг!..

Сладчайшие слова: души моей супруг —

Опять из уст твоих я в сердце принимаю!..'

— О, — только и смогла сказать Елизавета, а потом вскинула на меня глаза. — Кто это написал?

— Если я сейчас попытаюсь присвоить себе чужие лавры и скажу, что именно из-под моего пера вышли эти строки, ты мне поверишь? — спросил я, пристально глядя на неё.

— Боюсь, что, нет, — она покачала головой. — Я тебя знаю, Саша, ты не поэт.

— А вот сейчас было обидно. И немножко страшно оттого, насколько же ты хорошо меня знаешь, — пробормотал я, откладывая книгу в сторону. — Но ты права, это не мои стихи. Их написал Николай Михайлович Карамзин, который должен уже ждать в приёмной назначенную аудиенцию.

— В приёмной сейчас ожидает, когда же ты его примешь, один человек. Наверное, это и есть Карамзин, — мягко ответила Лиза. — Я боялась тебя побеспокоить, но твой Илья сказал, чтобы я проходила. Почему ты читаешь книги Карамзина, вместо того, чтобы пригласить уже Николая Михайловича и поговорить с ним?

— Потому что мне нужно понять для себя, кое-что очень важное, — ответил я жене, задумавшись. — Мне нужно понять, что важнее на данный момент: написание истории Российского государства, что не всегда правильно, но зато доступно и понятно абсолютно всем, или же развитие журналистики. Я сейчас сам себе того витязя на распутье напоминаю.

— Думаю, тебе лучше поговорить с Карамзиным, чтобы определиться, — Лиза улыбнулась.

— Ты права, нужно так и сделать, чтобы не мучиться сомнениями. И да, Николаю Михайловичу назначено на полдень, а время ещё и к половине двенадцатого не подошло. Он сам явился раньше срока, и кто виноват в том, что приходится ждать? А ты пришла меня навестить? — наконец спросил я, поднимаясь с дивана.

— Нет, не совсем, — она покачала головой. — Я хочу посетить Иоанно-Предтеченский монастырь.

— Зачем? — я невольно нахмурился.

— Чтобы помолиться, — серьёзно ответила Лиза. — Возможно, господь сжалится надо мной, и я всё-таки сумею подарить тебе сына.

— Лиза, — я подошёл к ней, обхватив за плечи. — Я понимаю твою потребность сделать хоть что-то, правда, понимаю. И даже не против, чтобы ты посетила какой-нибудь монастырь, если тебе от этого станет легче. Но, Лиза, почему именно этот?

— Мне посоветовала Мария Фёдоровна, — она посмотрела на меня немного испуганно.

— Ну конечно, можно было догадаться, — я встал и прошёлся по комнате. — У меня появляется всё чаще и чаще почти непреодолимое желание отправить матушку на богомолье именно в Иоанно-Предтеченский монастырь. Вот что, если ты меня подождёшь, то я, пожалуй, составлю тебе компанию.

— Саша, ты вовсе не должен…

— Я знаю, — нагнувшись, я поцеловал её в шею. — С другой стороны, это может быть даже поучительно. Полагаю, что компанию нам составят Сперанский, Макаров и Кочубей. Да, именно они. Ну и Зимин со своими гвардейцами.

— Я подожду в своих апартаментах, — Лиза встала, и я отступил на шаг, давая ей подняться. — Распоряжусь насчёт карет. Граф Кочубей всё ещё неважно себя чувствует, не думаю, что он сможет ехать верхом. Да и Александр Семёнович со Сперанским неважные наездники.

— Ну вот и отлично. Я же пока приму Карамзина, может быть, удастся его уговорить подарить мне парочку небольших сонетов, чтобы я смог выдавать их за свои.

Лиза тихонько засмеялась и вышла из кабинета. Я же подошёл к окну. До полудня оставалось ещё восемь минут, и эти восемь минут Николаю Михайловичу придётся подождать. Его никто не заставлял приезжать заранее.

К Москве мы подъехали к обеду. Погода стояла прекрасная, и Ростопчин сумел приготовить приличную встречу. Так как остановиться предполагалось в Коломенском, то обошлось без массовки в виде стоящих вдоль дороги людей. Ничего, ещё насмотрятся на императора на коронации, которая планируется быть настолько публичной, насколько это вообще возможно.

Зимин за голову хватался, пытаясь составить грамотное оцепление. Я же хватался за сердце, когда смету видел. Но тут пришёл на помощь Ростопчин. Он пожал плечами и предложил места на коронацию продавать. Чтобы те, кто хочет поближе оказаться к императорской фамилии, мошну открывали. А отсеять совсем уж нежелательных личностей предлагалось очень просто: суммой, которую следовало выложить. Ну а вырученные деньги тут же пустить в оборот, организовав на них народные гулянья. При скрупулёзном подсчёте выяснилось, что хватит и на фейерверк, и на вино. Ну а какое гулянье без чарки за государя и государыню? Да ещё и на короны останется.

Я долго просматривал бумаги с приложенной сметой, а потом преувеличенно медленно их сложил и посмотрел на Ростопчина. Фёдор Васильевич примчался лично, перехватив меня на последней нашей остановке, чтобы уточнить, когда же им ждать императорский поезд.

— У меня складывается странное чувство, что вы, Фёдор Васильевич, слегка с турками переобщались, — наконец протянул я.

— Это хорошо или плохо, ваше величество? — осторожно спросил Московский градоначальник.

— Это странно, и я пока не понял, насколько плохо или, наоборот, хорошо, — честно ответил я. — Дерзайте, — и протянул ему обратно предварительный план празднования. — Да, работать предстоит с Зиминым. На каждом этапе. Мне не нужны неприятности. А они вполне могут произойти. В местах такого скопления людей возможны различные неожиданности.

— Какие же неожиданности могут произойти в такой день, ваше величество? — удивлённо спросил Ростопчин.

— Различные, — я с задумчивым видом подошёл к окну. — Я бы, например, чтобы сделать этот торжественный день днём траура и бросить тень на только что коронованного императора и императрицу, бросил бомбу в толпу. Началась бы паника, больше народу подавило бы друг друга, чем пострадало при взрыве. Гвардия, не разобравшись, принялась бы стрелять… Я повернулся к нему: — Мне продолжать?

— Нет, ваше величество, не стоит, — Ростопчин побледнел, покачав головой. Он немного подумал и медленно произнёс: — Гвардейцев Василия Ивановича будет мало. Они не смогут за порядком в толпе следить, да ещё и ваше величество охранять.

— Точно не смогут, — согласился я с его предположением. — А кто сможет? Предложите мне, Фёдор Васильевич. Как я уже сказал, войска не подойдут, потому что станут палить, не разбираясь, если начнётся свалка. Так кто подойдёт?

— Комаровский говорил, что нужна специальная внутренняя стража, — немного подумав, ответил Ростопчин. — Такие, кто будет наравне с полицией порядок поддерживать. Я ведь был в Париже курьером, как раз когда полыхнуло, а Комаровский меня много где сопровождал и делился тем, что в голову взбредёт.

Он говорил что-то ещё, а я стоял и пытался сообразить, кто такой этот самый Комаровский. Так ничего и не придумав, ещё раз посмотрел на Ростопчина. А ведь он мне сейчас именно что на полицейский спецназ и аналог Росгвардии намекает. Времени, конечно, очень мало, но чем чёрт не шутит.

— Фёдор Васильевич, а у этого вашего Комаровского есть идеи, как организовать такую внутреннюю стражу? — вкрадчиво спросил я. — Потому что если нет, то всё-таки придётся гвардию привлекать, а это… сами понимаете.

— Да всё я понимаю, — он махнул рукой. — Не думаю, что что-то может такое жуткое произойти, как вы это только что сочинили, ваше величество, но, всякое может случиться, чем чёрт не шутит… Я сегодня же у Евграфа Федотовича спрошу, как он себе представляет то, что наговорил. Нам бы сейчас хорошую охрану празднеству организовать, а обо всём остальном потом думать будем.

— Вот поэтому я и говорю, с Зиминым начинайте советоваться. Василий Иванович примерно представляет, что нужно делать, обязательно советом поспособствует да опытом поделится. Он же сейчас в Москве.

— В Коломенском, — кивнул Ростопчин. — Вместе с Розиным и Красновым к встрече готовится.

— Вот и поезжайте прямиком туда, Фёдор Васильевич. Мы же тоже в Коломенское сразу направимся. Там и вам встречу будет легче организовать.

Он поклонился и сразу же уехал, а через три дня мы въезжали во дворец, построенный для моей бабки, не пожелавшей жить в деревянных хоромах последних русских царей.

Не успели мы разместиться и вытерпеть торжественный обед, на котором собрались все те именитые москвичи, кто удостоился присутствовать при встрече, как прибежал, потрясая кулаками, Архаров.

— Это что ещё за придумки такие у Евграфа Комаровского? Куда это он из полиции тех гвардейцев забрать пытается, коих ваше величество лично просили набрать? У нас их и так с гулькин нос, так последних забирает, ирод!

— Успокойтесь, Николай Петрович, не надо всё так близко к сердцу принимать, — попытался я немного успокоить своего главного полицейского.

— Да как мне близко к сердцу не принимать такую несправедливость⁈ Вечно что-то пытаются выкружить за счёт полиции, — его лицо так покраснело, что я даже побоялся, как бы его удар прямо вот тут не хватил.

— Николай Петрович, никто у вас никого не заберёт, — я старался говорить спокойно. — Возможно, только на время коронации. Других-то ещё учить и учить. А твои парни уже умеют и в толпе лихих людишек отлавливать, да рты не в меру ретивым затыкать. Всех, кого возьмут, вернут тебе в целости и сохранности.

— Ваше величество, так ведь сейчас как раз нельзя никого забирать, — всплеснул ручищами Архаров. — Негодяи со всей округи, почитай, слетелись в Первопрестольную. Шутка ли, коронация! Здесь столько для этих ублюдков лакомых кусков собралось. Я вон пока сюда ехал, кого только не заприметил. Даже Васька Косой, что в Архангельске промышлять любит, в подворотню нырнул, как только меня разглядел. А на самой коронации толпа соберётся. Щипачи себя королями почувствуют, — и он покачал головой. Так сильно расстроился, что даже начал забываться и жаргонными словечками бросаться.

— Двор Чудес, мать вашу! — я отошёл к окну. Прав Архаров, ой как прав! Но делать-то что-то надо. — Я подумаю над тем, как всё разрешить. Но и ты подумай, Николай Петрович. А как подумаешь, так и поговорим.

— Ваше величество, полдень. Приглашать Николая Михайловича? — я вздрогнул и обернулся, посмотрев на Скворцова. Надо же, это как нужно было задуматься, что счёт времени потерять?

— Зови, — ответил я Илье, который уже был почти готов занять место моего личного секретаря. Полагаю, как только вернёмся в Петербург, сразу же проведём ротацию. — Да, мы с её величеством Елизаветой Алексеевной решили посетить Иоанно-Предтеченский женский монастырь. В связи с этим у меня к тебе задание: предупреди Сперанского, Кочубея и Макарова, что они едут с нами.

— Слушаюсь, ваше величество, — Илья коротко поклонился.

— Илья, когда назначена встреча с этим очень деятельным Комаровским?

— Евграф Федотович приедет в Коломенское завтра в десять часов утра, ваше величество, — ответил Скворцов и вышел из кабинета.

Я не успел отойти от окна, как дверь снова открылась и вошёл Карамзин. Когда я учился в школе, то в кабинете литературы висел в том числе и его портрет, а я, как многие мои однокашники, просто ненавидел «Бедную Лизу». И вот передо мной стоит человек эту самую «Лизу» написавший.

Почему-то я думал, что он другой. Даже не знаю, одухотворённый, мечтательный, что ли. Но ещё довольно молодой человек смотрел на меня прямо. У него было тонкое строгое лицо и прямой взгляд. Глядя на него, я невольно вспоминал стихи, которые прочитал Елизавете. Ну не вязались у меня пропитанные насквозь возвышенным романтизмом строки с этим мужчиной, обладающим, судя по его виду, всеми качествами самого строгого учителя. Так и виделась у него в руке длинная линейка, которой он мог и шибануть по пальцам особо нерадивым ученикам. Ну это время такое. Здесь искренне верят, что подростковая дурь через задницу вышибается.

— Ваше величество, — он первым прервал воцарившееся молчание.

— Да, — я тряхнул головой, словно стряхивая наваждение. У меня была вполне определённая цель, с которой я его пригласил, и вполне определённые вопросы, но вместо того, чтобы начать беседу, ради которой всё затевалось, я спросил: — Почему вы её написали, Николай Михайлович? Зачем вы написали «Бедную Лизу»?

— Что? — строгое и немного чопорное выражение мгновенно слетело с его лица. — Ваше величество, я не понимаю.

— Зачем вы написали «Бедную Лизу» и другие столь же печальные вещи? — терпеливо повторил я свой вопрос. — Кроме того, чтобы заставить дам рыдать над судьбой бедняжки, которую соблазнил, обесчестил и бросил этот негодяй Эраст?

— Вы читали «Бедную Лизу», ваше величество? — он так уставился на меня, что я даже нахмурился.

— Представьте себе.

— Но она написана на русском языке… — добавил Карамзин, словно это объясняло его недоумение.

— Я заметил, Николай Михайлович, — довольно ядовито ответив, я задал встречный вопрос. — Так зачем вы её написали? При царящих ныне нравах не думаю, что несчастливая судьба девушки на кого-то сильно повлияла. Да и вообще, тема смерти… У вас с ней какие-то проблемы?

— Нет, — он внезапно успокоился. — Вы упомянули о царящих при дворе, да и не только при дворе, нравах. Они же почему-то утверждают, что романтизм и сентиментализм невозможно передать русским языком. Что только языком галлов можно полноценно описать любовь, страдания и да, смерть, как величайшую трагедию для живых. Я всего лишь хотел доказать обратное. Более того, мне хотелось упростить некоторую тяжеловесность, внести лёгкость, позволяющую читать романы с наслаждением. Если вы заметили, ваше величество, но в своих романах я даже заменил многие устойчивые выражения на более простые и доступные для понимания. Мне даже высказали некоторые… — он на секунду замолчал, стараясь не перейти на русский матерный, когда речь пошла о критиках, — что я преступно использую обычную разговорную речь в диалогах. Но ведь именно так можно достучаться до сердца читателя! — добавил он горячо. — Я создавал новый стиль от романа к роману. «Бедная Лиза» — это то, что у меня в итоге получилось.

— Николай Михайлович, вы ещё и учитель словесности вдобавок к другим своим заслугам? — я сцепил руки за спиной.

— Нет, — он покачал головой, настороженно глядя на меня. — Я прежде всего журналист и редактор. Писатель, да, не без этого. Но кто из нас не пытался брать в руки перо и выдавливать из себя вирши?

— И это возвращает нас к тому вопросу, ради которого я вас вызвал. Так и не получив ответ на вопрос, на хрена Карамзин всё-таки написал про Лизу, я сосредоточился на насущных проблемах: — Вы знаете, что скоро будет коронация?

— Об этом радостном событие знают все, ваше величество, — ответил Карамзин.

— Но не все могут на нём присутствовать, — мы стояли друг напротив друга, и вот именно сейчас наши взгляды встретились. — А это значит, что данное событие следует как следует осветить в газете.

— Вы хотите, ваше величество, чтобы я писал о коронации? — осторожно спросил Карамзин.

— Да, — ответил я и, помолчав, добавил. — И чтобы вы писали именно в том своём лёгком стиле, а самое главное, на русском языке. Чтобы любая крестьянка, которой прочитали бы статью, смогла понять, о чём в ней говорится. Кстати, а вы вообще в курсе, как выглядят крестьянки, и чем они занимаются?

— Эм-м… — Карамзин нахмурился. — А почему вы спрашиваете?

— Потому что ваша Лиза кто угодно, но только не крестьянка. Это так, к слову, не берите в голову. В описании коронации вы должны быть именно журналистом, а не писателем-сентименталистом. А это значит, что должны выйти несколько статей. Основная — в меру сухая, в которой будут изложены просто факты и парочка фривольных для поднятия настроения и привлечения интереса. Что-то вроде: «Эраст Н. перебрал вина во время коронации её величества и принялся бесстыдно домогаться молоденькой горничной, расставлявшей цветы».

— Ваше величество, — Карамзин уставился на меня. — Но ведь так нельзя…

— Можно. И нужно. Людей всегда, во все времена привлекали только четыре вещи: пикантная пошлость, политика, деньги, и пороки, из которых могут вытекать преступления. Если бы ваша Лиза выжила и вышла замуж за генерала в отставке, а потом на балу отказала Эрасту даже в танце, её бы всё равно покупали и, может быть, даже охотнее. Главное — это правильно расставить приоритеты.

— Я понял, — Карамзин нахмурился, что-то просчитывая про себя. — Какой газете вы поручите «правильное» освещение коронации.

— Не знаю, — я покачал головой. — И не нужно на меня смотреть таким уничижительным взглядом. Я не прошу вас лгать, просто правильно расставить акценты.

— Я уже сказал, что понял, ваше величество, — Карамзин вздохнул. — Вы мне уже показали, как с помощью «акцента» можно было из Эраста изначально сделать не пылкого влюблённого, а редкостную скотину.

Я в ответ только развёл руками. Он чертовски умный и вполне договороспособный. Может быть, что-то и получится.

— Какую газету вы мне предложите? Или сделать что-то в виде брошюры? Чтобы в неё между статей втиснуть полный текст моего манифеста?

— Я не смогу сделать её в одиночку, ваше величество, — Карамзин покачал головой. — И нет, любое издательство не подойдёт, это точно.

— Вам нужны помощники? Он сдержанно кивнул. Я же подошёл к двери и высунулся в приёмную. — Зайди, — коротко приказал Илье, и тот сразу вскочил, подбежав к кабинету. — Кто именно вам понадобится, чтобы сделать приличную брошюру, не прибегая к запутанным отношениям с издателями? — Скворцов мгновенно сообразил, что нужно делать, и приготовился писать.

— Вы так прямо ставите задачи, — пробормотал Карамзин.

— У меня, вообще-то, очень много дел, Николай Михайлович. А когда чётко ставишь задачу, на объяснения обычно уходит гораздо меньше времени, — отвечать не требовалось, но я всё равно решил пояснить.

— Я это уже понял, ваше величество, — Карамзин бросил взгляд на сосредоточенного Илью. — Мне вы почему-то представлялись другим.

— Вы мне тоже, — я ухмыльнулся, видя его немного ошарашенную физиономию.

— Василий Степанович Сопиков, — без дальнейших словоблудий сказал Карамзин. — Он издатель и энциклопедически подкованный человек. Илья кивнул и записал имя человека, которого ему нужно будет найти и притащить сюда. — И… — Карамзин замялся, а потом твёрдо проговорил, — Панкратий Платонович Сумароков.

— А почему так неуверенно? — я скрестил руки на груди.

— Панкратий Платонович очень… интересный человек, — Карамзин вздохнул. — Он был сослан в Сибирь при вашей венценосной бабушке.

— За что? За вольнодумство? За масонство? За запрещённые книги? Смелее, Николай Михайлович, — подбодрил я его.

— За подделку ассигнаций.

— Ух ты! — теперь я уставился на него, пару раз моргнув. — А он подделывал? Ассигнации, я имею в виду?

— Не знаю, — честно признался Карамзин. — Может, и подделывал. Но чтобы написать те статьи, которыми вы хотите заманить читателей в нашу брошюру, лучшего журналиста не найти. Из тех, кто пишет на русском языке, во всяком случае.

— Понятно, — я перевёл задумчивый взгляд на Илью. — Записал? Что делать, понял?

— Да, ваше величество, — тут же ответил Скворцов.

— Ну что же, не смею вас больше задерживать, Николай Михайлович, — я посмотрел на Карамзина. — Готовьтесь. Вы с вашим фальшивомонетчиком будете присутствовать в первых рядах. Да, за три дня до коронации вас пригласят. Я отдам вам текст манифеста.

Карамзин поклонился одновременно с Ильёй, и они вместе вышли из кабинета. Я же посмотрел на часы. Ну что же, сейчас мне предстояла очень неприятная, спонтанная, но, я надеюсь, очень важная поездка. Главное — сдержаться и не запереть матушку в этот самый Иоанно-Предтеченский женский монастырь после его посещения.