Я ехал, задумчиво глядя перед собой и размышляя на тему человеческой глупости. Занятие, надо сказать, бесперспективное, но мне позарез нужно было чем-то занять голову, чтобы не пойти вразнос. Рядом со мной ехал Раевский. Как-то так получилось, что Николаю удавалось меня уравновешивать. Очень серьёзный, я ещё ни разу не видел, чтобы он смеялся. Интересно, он всегда такой, или его можно как-то растормошить? Раевскому удалось меня удержать от очень необдуманного поступка. За что я ему был благодарен.
Ехали мы не спеша, вполне можно было переговариваться. До конца нашего путешествия оставалось не так далеко. Уже завтра после обеда должны будем въехать в Москву. До Царицына, где планировалось остановиться перед последним рывком до Москвы, оставалось совсем немного. Погода была прекрасная, и мы решили поберечь коней, не загоняя их и наслаждаясь поездкой.
Покосившись на Николая, который сам взвалил себе на плечи роль моего сторожа, я перевёл взгляд на дорогу, уходящую вдаль, в сторону Москвы.
— Ваше величество, — в кабинет вошёл Архаров и остановился возле стола, за которым я делал вид, что работаю. На самом деле я бездумно что-то рисовал, глядя на абстрактные завитушки, появляющиеся на бумаге из-под пера. Подняв взгляд, посмотрел на огромного главного полицейского. Судя по его нахмуренным бровям, он пришёл ко мне не просто так, а с новостями.
— Что, Николай Петрович? Вы выяснили, кто стоит за этим злодейством? — спросил я и нарисовал ещё одну линию.
— Выяснить-то было несложно, — Архаров вздохнул. — Сложнее понять, зачем она это сделала.
— Она? — я преувеличенно аккуратно отложил перо в сторону и теперь смотрел на Архарова, не мигая.
— Она, — он вздохнул. — До чего только дурь бабья не доводит! — и Николай Петрович покачал головой.
— Кто это сделал и как? — спросил я тихо. Архаров молчал, и я указал ему на стул. — Присаживайтесь, Николай Петрович, и рассказывайте.
— Благодарю, ваше величество, — пробасил Архаров и сел на предложенный стул, а потом, тяжело вздохнув, проговорил. — Это не было покушение на вас и венценосную семью. Всего лишь стечение обстоятельств.
— На кого покушались? На Кочубея? — я сжал руку в кулак, да так, что короткие ногти вонзились в ладонь.
— Да, на Виктора Павловича, — Архаров не смотрел на меня. Он был в курсе, что произошло с Лизой и, наверное, больше других разделял моё состояние. — Все знали, что ваше величество не ест…
— А то, что пряные растения едят другие, не только Кочубей, видимо, не пришло отравительнице в голову. — Кто она? Эта женщина имеет какое-то отношение ко двору?
— Нет, ваше величество, — Архаров покачал головой. — Это Марфа, преданная старая служанка графини Загряжской.
— Кого? — в голове шумело, и я никак не мог сообразить, о ком идёт речь. Я так долго ждал, когда мне назовут имя гадины, убившей моего ребёнка, что сейчас растерялся.
— Графини Загряжской, — терпеливо повторил Архаров.
— Где она, — я резко поднялся из-за стола, чувствуя, как по виску побежала капля пота.
— Наталья Кирилловна сейчас у Макарова на дознании. Александр Семёнович хочет выяснить, а не графиня ли надоумила старую дуру такой грех взять на душу. А если ваше величество эту ведьму имеет в виду, то она руки на себя наложила. Как чувствовала, что за ней я иду, вздёрнулась на конюшне.
— Где сейчас Макаров? — тихо спросил я. — Мне нужно присутствовать на дознании.
— Пойдёмте, ваше величество, я вас провожу, — Архаров довольно ловко поднялся со стула и быстро пошёл впереди меня. — На эту старую сумасшедшую меня ваш Раевский вывел. Он почти разобрался, я лишь подсобил ему чуток, — зачем-то сообщил мне Николай Петрович, открывая неприметную дверь совсем недалеко от моих апартаментов.
Комнатка была маленькая и без окон. Как её нашёл Макаров, оставалось загадкой, но то, что этот чулан идеально подходил для дознаний, было видно невооружённым взглядом. Посередине комнаты стоял стол. За столом расположился сам Александр Семёнович и уже пожилая дама с идеально прямой спиной. Она сидела, поджав губы и вскинув голову, всем своим видом показывая, что не прогнётся под гнётом обстоятельством и давлением на неё мерзкой отрыжки мрачных застенков.
— Наталья Кирилловна, голубушка, — Макаров говорил вполне доброжелательным тоном, — ответьте мне только на один вопросик: кто надоумил вашу Марфу сотворить такое с несчастным Виктором Павловичем? Ни за что не поверю, что она сама до такого додумалась.
— Я не буду отвечать на ваши вопросы, — она, кажется, вскинула голову ещё выше. Повернувшись ко мне, дама слегка побледнела, но потом громко и внятно произнесла: — Ваше величество, — приподнявшись, она сделала что-то весьма отдалённо напоминающее книксен. — Я никак не могу понять, в чём именно меня обвиняют. Я не отвечаю за безумные выходки Марфы. Она даже не была крепостной. Неужели это правда, и вы так сильно беспокоитесь за здоровье Марии Антоновны Нарышкиной? Настолько, что призвали этого цербера и этого ужасного Архарова, чтобы они пытали ни в чём не повинных женщин? И значит ли это, что трепетная Мария уступила вашим домогательствам, которые заставляли весь свет перешёптываться ещё год назад? И дитя, которого она вынашивает, это плод вашей любви?
— Что⁈ — я пару раз моргнул, и тут меня перемкнуло. — Что вы только что сказали⁈ — мне уже было всё равно, что она говорит. Я внезапно осознал, что передо мной находится женщина, которая виновна в гибели моего нерожденного ребёнка и в том, что Лиза до сих пор окончательно не пришла в себя. Шагнув к ней, я уже практически ощутил под пальцами дряблую кожу её шеи, но тут передо мной выросла подтянутая фигура молодого офицера. Каким-то невероятным образом Раевский понял, что я хочу сделать, и встал так, чтобы загородить собой ничего не понимающую графиню. — Уйди, Коля, — процедил я сквозь стиснутые зубы.
— Нет, ваше величество, — он покачал головой. — Пусть я сразу из этой комнаты отправлюсь обратно в своё поместье, а то и в застенки Петропавловской крепости, но не позволю вам сделать то, о чём вы будете впоследствии жалеть.
— Уйди, — я схватил его за рукав и попытался оттолкнуть, но Раевский упёрся и не сдвинулся с места. Надо отдать ему должное, хватать меня он себе не позволил. Мы, наверное, минуты две бодались взглядами, и наконец я произнёс более спокойно: — Я придумаю, как тебя наказать, и поверь, фантазия у меня богатая.
— Как будет угодно вашему величеству, — Раевский склонил голову и отошёл в сторону, давая мне пройти.
Похоже, на моём лице всё ещё читалась жажда убийства, потому что графиня отшатнулась, я же придвинул стул и сел на него, скрестив руки на груди.
— Рассказывайте, почему ваша служанка решила избавить этот мир от Кочубея, как она это сделала, и кто распускает слухи про меня и Нарышкину. Она дёрнулась, но я очень чётко проговорил: — Живо!
Уже через час мы знали почти всё. Пока она рассказывала, я тихо офигевал от той репутации, какую Сашка заслужил при собственном дворе. Единственное, что оставалось непонятным, каким образом ядовитое растение попало в наши блюда, если всё оно предназначалось именно Витеньке.
Собственно, произошло следующее. Витьке сильно благоволил Павел Петрович. Но тут не стоит удивляться, он вообще благоволил всем, кто его жутко ненавидел и продал при первой же возможности. Настолько не разбираться в людях это надо уметь.
В общем, Анну Петровну Гагарину, в то время ещё Лопухину, нужно было срочно выдать замуж, чтобы придать шалостям императора хоть какой-то статус приличности. Ну вроде он не с незамужней девкой развлекается, а с вполне респектабельной дамой. Выбор пал на Кочубея. Но в Викторе внезапно взыграла гордость, и он отказался. А чтобы давить императору было не на что, быстро женился почти на первой встречной. Точнее, не на первой встречной, естественно, а на Марии Васильчиковой, племяннице и воспитаннице той самой графини, которую я едва не придушил собственными руками.
Вот только Виктор не оценил степень злопамятности Павла. И вроде бы какая разница, за кого Аннушку выдавать? Ан нет, разница была. Точнее, было неповиновение прямому приказу императора. Молодого мужа высвистнули со всех должностей, а потом и вовсе предложили прогуляться до родного поместья. И опять Кочубей ослушался. Вместо того, чтобы уехать в деревню, он рванул за границу. Тётка увязалась за любимой племянницей, и ему пришлось взять её с собой. Но ни одного дня не проходило без стенаний на тему разрушенной жизни как самой тётушки, так и Марии. И полусумасшедшая Марфа в итоге была буквально запрограммирована на неприязнь к мужу любимой племянницы графини.
Павел умер. Удар с государем приключился, бывает. Кочубеи почти сразу начали собираться, чтобы поприветствовать нового императора, с которым Витька был так дружен когда-то. Вот только до Дрездена начали доходить странные новости, что молодой государь слегка умом тронулся. Охраной себя окружил, бывших приятелей на пистолетный выстрел к себе не подпускает. И Витя решил немного подождать.
Когда же они всё-таки вернулись, и Виктор встретился со мной, то его ждал очень прохладный приём. То ли не нужно было ждать и всё-таки сразу ехать, то ли… что-то ещё. В общем, снова заскочить на ту вершину, где Кочубей стоял когда-то, с ходу не удалось, и тётушка завела старую песню про то, как сильно Витя испортил всем им жизнь.
Еду Кочубеям и тётушке готовили отдельно. Они повара таскали с собой как раз из-за графини, чей вздорный нрав был известен каждому. Она, видите ли, привыкла к стряпне исключительно своего Бенуа и не могла есть ничего другого. И Марфа, в чьи обязанности входило помогать повару, доведённая хозяйкой до предела, начала посыпать блюда Вити очень интересной приправой. Да только кухня в Путевом дворце была одна, и пользовались слуги Кочубея теми же столами и посудой, что и повара, готовившие еду для императорской семьи и всего двора.
Что касается Нарышкиной… Я не знал, что Сашка её домогался. В дневнике об этом не было ни слова. И понять, было между ними что-то или нет, не представлялось возможным. Если честно, выяснять я не буду. Слуги знают всё, а Кириллов даже не намекнул, а прямо мне сказал, что Мария Нарышкина очень, хм, ветреная женщина. Он ни одним жестом не намекнул, что Сашку с Нарышкиной что-то связывает, и у меня нет пока повода ему не верить. Тем более, я же вроде бы сам должен знать, спал я с этой любительницей огромных сундуков или нет.
Когда Загряжская замолчала, я встал и холодно произнёс: — Вы сегодня же уедете в своё поместье и больше никогда не появитесь при дворе.
— Но а как же моя Машенька? Она совсем недавно родила дочь…
— Мария Кочубей справится и без вашей помощи, — перебил я её. — Ну а если не справится, то я её не удерживаю, и она вполне может присоединиться к вам в вашем поместье.
— Ваше величество, — женщина вскочила со стула, заламывая руки, но тут поднялся всё это время молчавший Макаров.
— Не усугубляйте, Наталья Кирилловна, не нужно, — он говорил что-то ещё, но я уже не слушал его и вышел из этой комнаты без окон.
Конь всхрапнул, и я вздрогнул, вынырнув из воспоминаний. Некоторое время ехал молча, потом повернулся к Раевскому.
— Вы выяснили, как эта дрянь попала на наш стол? — спросил я, нарушив относительное молчание.
— Да, ваше величество, — без заминки ответил Николай. — Тот кухонный слуга, который заболел, несколько раз брал измельчённый болиголов и посыпал уже готовые блюда. Бедняга был помощником повара, в его задачу входила чистка овощей, а также их нарезка и нарезка зелени, кроме того, что он должен был воду носить.
— Дай угадаю, они резали эти свои петрушки на одном столе, — я даже глаза на мгновение закрыл, — даже не протерев его. Не удивлюсь, если одним и тем же ножом. Да и остатки растения, так похожего на петрушку, почему бы не смешать с тем, что только что нашинковал, всё вкуснее будет, — и я невесело усмехнулся.
Какие нахрен башенки на танках? Нужно срочно санпины изобретать. Или как правильно все эти нормативы гигиенические называются? Технический прогресс уже и так не остановить. Я, конечно, буду стараться загребать к себе учёных и изобретателей, чтобы хоть немного опередить тех же англичан, но главное — это научить людей разделочные доски мыть и ножи чистить. А ещё надо просто позарез снизить в армии заболеваемость разной кишечной заразой. Это просто жизненно необходимо. И для этого нужно время. И мне нужно как-то это время выкроить. Потому что медицина и гигиена, как одно из её направлений, вышли на передний план и приобрели первичный приоритет. Почти такой же, как дороги.
Я обернулся и посмотрел на карету, в которой ехал Мудров. Он мне показался вполне заинтересованным человеком. Придётся тебе, Матвей Яковлевич, ненадолго отложить своё путешествие по Европе. Потому что нам нужно прежде всего порядок внутри страны навести. Причём во всех смыслах этого слова.
— Скажи, Коля, ты изменяешь жене? — я повернулся к Раевскому, внимательно того рассматривая.
— Что? — он чуть с коня не свалился. Хотя до моего вопроса сидел в седле, как влитой. — Нет, ваше величество. Может быть, у меня и мелькали подобные мысли, всё-таки красавицы двора вашего величества слишком прелестны, чтобы не смущать мужские умы. Но мы с Софьей любим и уважаем друг друга, чтобы оскорбить неверностью.
— А ты почти вольнодумец, Коля, — задумчиво проговорил я, продолжая смотреть на него, лишь изредка поглядывая на дорогу. — Посмотри туда, — я указал рукой на вереницу карет, едущих позади нас, — вон там ты вряд ли найдёшь ещё хотя бы десяток человек, придерживающихся твоих взглядов. И я внезапно понял, что нужно это положение дел менять.
— Эм-м, — протянул Раевский, поглядывающий на меня с тревогой. — Ваше величество?
— Не бери в голову, — я перевёл взгляд на дорогу.
Не буду же я сейчас говорить, что это повальное… хм, этот повальный вертеп у меня поперёк глотки уже стоит. Хотите рога друг другу наставлять? Да ради бога! Только в спальне, не выставляя напоказ. Понимаю, что почти отбираю кусок хлеба у разных биографов, но мне на это плевать. Даже если вовсе не останется никого, кто в будущем будет спорить о том, сильно ли виновата жена Пушкина в гибели поэта, и не траванули ли кого-нибудь по причине беспутства, ну, допустим, императора.
А в то, что Раевский предан и верен жене, охотно верю. Это не его дочь одной из жён декабристов была, рванувшей за мужем в Сибирь? Что-то такое в каком-то довольно известном фильме вроде бы мелькало. Нет, не помню, да и сам Раевский пока молодой. У него дети-то есть?
— У тебя есть дети? — спросил я, даже не отдавая себе отчёта в том, что именно говорю.
— Да, ваше величество, — ответил Николай осторожно. — Сын Александр и дочь Екатерина.
— Отпиши супруге, пусть присоединится к нам в Москве вместе с детьми. Великим князьям Николаю и Михаилу нужна компания, также как и Великой княжне Анне, — я прикинул возраст, в котором могли быть его дети, и удовлетворённо кивнул.
— Но, ваше величество… — Раевский заметно растерялся. — Мы не так давно потеряли нашего младшего сына Николая, и Софья…
— Сможет составить прекрасную компанию Елизавете Алексеевне. Две женщины, пережившие одинаковое горе, всегда смогут понять друг друга, — отрезал я, а потом посмотрел на него в упор. — Коля, раз уж ты подвизался быть моей совестью, то будь добр, выполняй ту работу, которую сам на себя взвалил. К тому же я ещё не придумал тебе наказания. Это кроме того, что у меня чертовски мало адъютантов. Точнее, у меня их пока всего двое. И если я не захочу избавиться от тебя до Москвы, то, скорее всего, назначу тебя третьим. Кстати, а сколько у меня всего должно быть адъютантов? — спросил я, но Раевский не ответил. Он смотрел на меня, не мигая и пытаясь понять, о чём я сейчас говорю. Вот кто бы знал на самом деле?
— А меня не ждёт участь ваших прежних адъютантов, ваше величество? — наконец, вздохнув, спросил Раевский. Я не стал спрашивать, кем были те, предыдущие. Подозреваю, что это были господа заговорщики, которых в итоге казнили.
— А разве ты хочешь дать повод Макарову Александру Семёновичу заподозрить тебя в предательстве? — Он насупился, я же усмехнулся: — Надеюсь, что, Коля, ты также предан своей стране и императору, как и жене.
— Можете даже не сомневаться, ваше величество, — он отвернулся. Наверняка сейчас Николай Раевский проклинает Давыдовых до седьмого колена, и особенно сильно достаётся Денису. Ведь именно из-за него Коля попался мне на глаза, и теперь никак не может отвертеться от свалившейся на него службы.
— А я и не сомневаюсь, — пробормотал я. — Иначе ты не встал бы у меня на пути и позволил придушить Наталью Кирилловну.
— Ваше величество, — ко мне подъехал Бобров. — Габриель Теодор Д’Эдувиль просит разрешить ему переговорить с вами.
— А этот как здесь оказался? — я потёр лоб. Было тепло, почти жарко, и голова потела даже без почти обязательной шляпы, которую я почти никогда не надевал.
— Как и все остальные Д’Эдувиль выехал в Москву, чтобы поздравить ваше величество с коронацией, — пояснил Бобров, с трудом удерживая своего коня, который никак не хотел приноровиться к неспешному шагу моего Марса. — Мы слишком задержались. Да так, что посол Франции сумел нас догнать. Вот и решил воспользоваться оказией и попытаться походной аудиенции удостоиться.
— Сам придумал про походную аудиенцию или подсказал кто? — я смотрел на гарцующего коня Боброва и думал о том, что тот, оказывается, неплохой наездник, раз его всё ещё не скинуло это явно неадекватное животное. Бобров ничего не ответил, только смотрел вопросительно. — Ладно, давай этого посла сюда. Мне даже интересно стало, о чём таком важном он хочет со мной поговорить, что сумел к тебе пробиться.
Бобров развернул коня и поскакал туда, где гвардейцы моей охраны тормознули Д’Эдувиля. В той стороне послышалась какая-то возня и возмущённые крики на французском языке. Чтобы не замедлять движение нашего поезда я отъехал немного в сторону и остановил коня, решив всё-таки выслушать Д’Эдувиля не на ходу.
— Что там Бобров с послом делает? — Раевский, которого я так и не отпустил, вынужден был остановиться и теперь вместе со мной смотрел в ту сторону, где Д’Эдувиль пытался что-то объяснить Боброву. Юра же стоял с невозмутимой рожей, и крики француза улетали в стратосферу, минуя командира моей охраны.
— Скорее всего, оружие требует отдать, — философски ответил я, глядя, как посол довольно раздражённо отстегнул шпагу и передал её Боброву. И только после этого тот отъехал в сторону, позволяя Д’Эдувилю проехать. — Что, неужели у него только шпага и даже завалящего ножа в сапоге не припрятано?
— Ваше величество, — Раевский нахмурился, и уже даже тронул поводья, но я остановил его.
— Расслабься, Коля, гвардейцы Зимина чуют оружие похлеще той собаки. Если они с господина Д’Эдувиля сапоги не сдёрнули, значит, нет там у него ножа.
В это время посол приблизился к нам. Марс всхрапнул и ударил по земле правым передним копытом. Похоже, ему не понравился жеребец француза. Я похлопал Марса по шее, успокаивая, и обратился к послу.
— Господин Д’Эдувиль, что заставило вас пойти на столь чудовищное нарушение этикета? — спросил я, когда посол приблизился ещё ближе.
— Я решил испытать судьбу в который уже раз, ваше величество, — ответил Д’Эдувиль, умудрившись поклониться прямо в седле, — и просить о разговоре именно здесь только потому, что рядом совершенно точно нет английских и австрийских шпионов.
— Это вы погорячились, господин Д’Эдувиль, если шпион хороший, то мы можем узнать, что он был шпионом лишь из мемуаров этого негодяя. Вот вы, например, можете поставить свою жизнь на то, что Николай Николаевич не является чьим-нибудь шпионом? — и мы вместе посмотрели на опешившего Раевского.
— А Николай Николаевич, хм, — Д’Эдувиль на секунду замолчал, а потом продолжил, — является шпионом?
— Если только он совершенно безукоризненный шпион, о котором мы даже из мемуаров не узнаем, — доверительно ответил я французскому послу, чуть наклоняясь вперёд. — Так о чём вы хотели со мной поговорить?
— Ваше величество, консул Бонапарт предлагает вам заключить с Францией союз. Если вас волнуют моральные стороны вопроса, то договор может быть тайным, — выпалил Д’Эдувиль и посмотрел на меня, а в его глазах я прочитал отчаянную решимость.
Ничего не ответив, я развернул коня и тронулся шагом по дороге. Раевский и Д’Эдувиль переглянулись и поехали следом. Я же пытался лихорадочно просчитать варианты, стараясь из всех хреновых выбрать наименее стрёмный. После той свиньи, которую нам подложили англичане, предложение Наполеона нужно было как минимум обдумать. Потому что у меня нет гарантии, что следующие тридцать сребреников не пойдут на организацию заговора уже против меня самого.