Александр. Том 2

Глава 8

До комнат Елизаветы я так и не дошёл, потому что меня догнал этот молодой доктор Мудров.

— Ваше величество, ради бога извините, но не могли бы мы поговорить с глазу на глаз? — произнёс он, сложив руки в молитвенном жесте. — Мне нужно кое-что уточнить и желательно без посторонних.

— В чём дело, Матвей Яковлевич? — я невольно нахмурился.

— Я бы хотел поговорить наедине, ваше величество, — твёрдо произнёс Мудров. — Это касается осмотра её величества Елизаветы Алексеевны и не предназначено для чужих ушей.

— Хорошо, пройдёмте в мой кабинет, — сразу же согласился я и быстро пошёл к кабинету, который не так уж давно покинул. Что-то в его словах заставило меня насторожиться. Так же, как и то, что Мудров на самом деле слишком быстро нашёл ядовитое растение. Словно он знал, что искать или, по крайней мере, догадывался.

В кабинете уже суетился Кириллов, расставляя немногочисленные вещи, которые могли мне понадобиться, по местам.

— Степан, выйди, потом доделаешь, — приказал я своему личному слуге. После того, как дверь за ним закрылась, повернулся к Мудрову, скрестив руки на груди. — Что вы мне хотели сказать, Матвей Яковлевич? Что с Елизаветой Алексеевной?

— Как я уже сказал, ваше величество, её величество удивительно здоровая молодая женщина, вот только… Он немного замялся, а потом быстро проговорил: — Вы знали, что она, скорее всего, была беременна, но недавно у её величества случился выкидыш?

— Что? — я отступил на шаг назад и опёрся рукой о стол, просто так, на всякий случай. — С чего вы это взяли? Матвей Яковлевич, такие шутки очень неуместны.

— Упаси меня бог так шутить, ваше величество, — Мудров чуть прикрыл глаза. — Основной моей научной деятельностью является разработка приёмов, которые позволят поставить верный диагноз. Я заметил, что часто пациенты могут весьма много рассказать о начале болезни и о том, как она протекает… Анамнез всегда помогает, если внимательно спрашивать и слушать. А ещё я изучаю преждевременное отхождение плаценты у женщин… Вам всё это не интересно, ваше величество, — он явно волновался, поэтому говорил слишком много, гораздо больше, чем того требовали обстоятельства. — Я осматривал многих женщин и могу распознать признаки беременности даже на самом малом сроке. У Елизаветы Алексеевны эти признаки есть, точнее, они были, — он замолчал, подбирая слова, а я тихо проговорил.

— Почему она мне ничего не сказала?

— Её величество не знала, — Мудров вздохнул. — Сначала небольшую задержку своих женских дней она списала на путешествие. Такое иногда случается, поэтому она не стала радоваться раньше времени. Потом началось недомогание, тошнота. Я не знаю, было ли это проявлением беременности, или её величество уже тогда начала есть блюда, приправленные этой дрянью. А потом женские дни пришли, то есть, это её величество думала, что они пришли, только длились дольше и были гораздо обильнее, причиняя боль больше, чем всегда. Простите ради бога за столько шокирующие подробности, но это важно, ваше величество.

— Это были не… женские дни, а выкидыш? — я пристально смотрел на него.

— Да, похоже на то, ваше величество, — Мудров снова замолчал. — Тот яд, что был в пище. Его было слишком мало, чтобы сильно повредить взрослому человеку, да даже ребёнку старше трёх лет. Но вот ещё не родившемуся…

И вот тут я почувствовал, что мне словно под дых ударили. Я пару раз моргнул, пытаясь осознать, что сейчас произошло, и никак не мог сосредоточиться.

— Это всё… — потерев лоб, чтобы разогнать начинающуюся мигрень, я снова посмотрел на Мудрова. — Вы уверены, Матвей Яковлевич? Полностью уверены, что именно так всё и произошло?

— Абсолютно уверен может быть только Создатель, — тихо проговорил Мудров. — Я лишь могу сказать, что при осмотре женщины в положении и женщины, не вынашивающей дитя, видится совершенно разная картина. Конечно, при малом сроке эти изменения незначительные, но они всё равно имеются. И достаточно внимательный клиницист способен их определить.

Я ещё пару минут переваривал то, что он мне сказал. Это не стопроцентно, но чёрт подери, я тоже умею считать! И когда Лиза стала жаловаться на тошноту по утрам, первое, что пришло мне в голову, у нас будет ребёнок. А потом она выкинула меня из спальни, заявив, что у неё женские дни и всё плохо.

— Вы хотите сказать, Матвей Яковлевич, что кто-то убил моего неродившегося ребёнка? — тихо спросил я, тщательно выговаривая каждое слово.

— Я не могу утверждать, что это было всё-таки намеренное деяние. Возможно, простая случайность, но почти уверен, что её величество потеряла дитя из-за болиголова, — твёрдо ответил Мудров.

— Вы ей… — я запнулся, а потом быстро проговорил, — вы ей сказали?

— Нет, ваше величество, — он покачал головой. — Я не решился. Тем более, что её величество даже не поняла, что произошло.

— Не говорите ей, — я смотрел на него, не мигая. — Не стоит Елизавету Алексеевну расстраивать.

— Да, ваше величество, я понимаю, — Мудров коротко поклонился.

— Я попрошу вас сейчас ежедневно осматривать её величество. Такие потрясения для организма женщины всё-таки не проходят даром.

— Разумеется, ваше величество, я всё сделаю, как нужно, — ответил доктор. — Я могу идти? Мне хотелось бы осмотреть работников кухни и поваров. Возможно, что-то удастся выяснить.

— Идите, — отпустил я его, глядя, как он уходит.

Дверь кабинета закрылась, и я долго смотрел на неё. Хотелось запустить в стену что-нибудь тяжёлое, лучше хорошо бьющееся, вот только в кабинете таких вещей не нашлось.

В комнату проскользнул Кириллов. По выражению моего лица он понял, что произошло нечто плохое.

— Ваше величество, — осторожно произнёс Степан. — Вам что-нибудь надобно?

— Кого-нибудь убить, — совершенно честно ответил я, невидящим взглядом глядя на стену. — Или вазу какую разбить. Говорят, это тоже помогает.

— Вам принести сюда вазу, государь? — Кириллов, мягко говоря, удивился.

— Нет, не стоит, — я покачал головой и подошёл к окну. Трое слуг теперь пытались стащить сундук Нарышкиной, но у них это весьма плохо получалось. — Мне даже любопытно стало, что же она туда насовала, — пробормотав это, я повернулся к мнущемуся Кириллову. — Разбирай вещи, Степан. Только бога ради не вытаскивай абсолютно всё. Надеюсь, что мы всё-таки здесь надолго не задержимся и очень скоро продолжим путь.

Отдав распоряжение, я вышел и сразу же столкнулся с Николаем. Мальчик вопросительно смотрел на меня, и я, не зная, как оправдаться перед ребёнком за обманутые ожидания, присел на корточки, чтобы быть с ним примерно одного роста.

— Коля, я внезапно почувствовал себя нехорошо, — сказал я, даже не пытаясь улыбаться. — Поэтому мы немного здесь задержимся. Но я помню, что обещал взять тебя в седло и не изменю своему слову. Немного позже, Коля, придётся подождать.

— Саша, у тебя что-то болит? — Николай нахмурился, и на его лице отразилось искреннее беспокойство за старшего брата.

— Голова. Всего лишь разболелась голова, — я демонстративно дотронулся до лба. — Но так ехать нельзя, можно из седла вывалиться и сломать себе шею. А самое главное, я в этом случае тебя могу уронить.

— Тебе сильно больно, Саша? — маленькая ручка легла поверх моей, всё ещё лежащей на лбу.

— Это пройдёт, — я очень легко улыбнулся, чтобы успокоить брата. — Иди к Мише и Николаю Ивановичу. Скажи им, что мы пока никуда не едем.

— Да Мише всё равно, он же ещё маленький, — скривился Коля. — А Николаю Ивановичу надо сказать, а то он волноваться будет.

— Правильно, ты-то в отличие от Миши уже совсем взрослый, так что иди, — поднявшись, я потрепал его по голове, и Николай убежал, чтобы сообщить новость Новикову и нашему младшему брату.

Я же собрался уже идти к Елизавете, но тут ко мне подбежал Нарышкин. Сопровождающий меня гвардеец встал у него на пути, не давая подойти слишком близко.

— Ваше величество, позвольте мне с вами поговорить? — Нарышкин заломил руки.

— Что вам угодно, Дмитрий Львович? — спросил я, чувствуя, как подступает глухое раздражение.

— Мне только что сообщил этот ваш Сперанский, что мы на какое-то время остаёмся в Твери, — Нарышкин перевёл дух.

— Да, а что в этом есть какая-то проблема? — я невольно нахмурился.

— Нет-нет, что вы, ваше величество. Просто моя жена в положении, — быстро ответил он. Я же вовремя прикусил себе язык, чтобы не ляпнуть что-то вроде: «От кого?», учитывая слухи, в которые меня посвятил сегодня Кириллов.

— Я вас поздравляю, Дмитрий Львович, если это всё, что вы хотели мне сообщить…

— Ваше величество, ради бога, простите меня, — Нарышкин снова попытался приблизиться, и снова ему не позволил сделать это гвардеец. — Я просто хотел просить вас, нет, умолять… — он на секунду замолчал, прервав самого себя на полуслове, а затем продолжил. — Мудров может осмотреть Марию Антоновну? Ей несколько дней было нехорошо, и мы рады, честно говоря, что остаёмся на некоторое время.

— Так просите об этом Мудрова, почему вы решили отвлечь меня с подобной просьбой? — я вскинул брови.

— Ну так я же… — он нахмурился, потом хлопнул себя по лбу. — Да, конечно, ваше величество, я не подумал. Разумеется, я сам обращусь с просьбой к доктору.

— Обратитесь, — довольно равнодушно заметил я. — Вот только думаю, что если до сих пор не произошло ничего непоправимого, то и не случится, и ваша супруга порадует вас сыном или очаровательной дочерью.

— Я на это тоже надеюсь, — Нарышкин поклонился, быстро развернулся и направился по коридору в сторону выделенных двору комнат.

— Надо намекнуть Мудрову, чтобы усилил наблюдение за женщинами в положении. В конце концов это его тема, и они одни из немногих, кто подвергался опасности. Ну, за исключением Кочубея, но там совершенно непонятный случай. Как он мог продолжать есть эту дрянь? Особенно после того, как ему плохо стало? Всё-таки людская душа — потёмки, — пробормотал я, глядя вслед уходящему Нарышкину. — Мне нужно чем-то заняться, чтобы не думать о том, что произошло.

Закрыв глаза, я прислонился лбом к прохладной стене. Мигрень нарастала, и даже не надо было ничего придумывать с причиной нашей задержки здесь, в Твери. Аромат розы достиг моего обоняния, и я выпрямился, стараясь контролировать себя, чтобы не ляпнуть того, о чём могу впоследствии пожалеть. Сосредоточиться получалось плохо, мешала всё усиливающаяся головная боль.

— Саша, — нежная женская ручка легла поверх моей. — Николай сказал, что у тебя болит голова, поэтому мы задержимся в Твери.

— Да, Лиза, я хотел сам тебе сообщить, но всё никак не могу до наших апартаментов дойти, постоянно что-то отвлекает, — я отлепился от стены и открыл глаза, посмотрев на Елизавету. Она была слегка бледна, но в целом выглядела здоровой, только немного встревоженной.

— Саша, ты можешь ехать в карете, — она смотрела на меня и хмурилась, отчего на гладком лбу образовалась крохотная морщинка. — Если у тебя болит голова, вовсе не обязательно совершать путешествие верхом.

— Лиза, это не обсуждается, — ответил я довольно сухо.

— Тогда ответь мне, это твоя головная боль заставила отправить гонцов за Макаровым и Архаровым, причём с наказом мчаться как можно быстрее? — она нахмурилась ещё больше.

— Ты слишком умна, — пробормотал я, глядя на жену в упор. Мы стояли очень близко друг к другу и говорили очень тихо. Так, что сами едва могли друг друга расслышать. Охрана очистила для нас небольшой участок, не пропуская посторонних, давая тем самым нам поговорить с минимальным шансом быть услышанными. — Лиза, зачем ты настолько умна? Было бы куда проще, будь ты чуточку глупее.

— Тогда ты не заинтересовался бы мной снова, — она слабо улыбнулась. — Это связано с моим осмотром? Матвей Яковлевич задавал мне очень странные вопросы. Очень много безумно странных вопросов. И некоторые из них до сих пор вгоняют меня в краску.

— Лиза, что там за шум такой во дворе, что досюда долетают отголоски? — спросил я, прислушиваясь.

— Князья Гагарины догнали наш поезд, — ответила Елизавета, продолжая пристально смотреть на меня. — Проблема у Гагариных только одна: их слишком много, и оттого так шумно. Удивительно плодовитая семья! А встреча Павла Гагарина и его супруги, статс-фрейлины её величества вдовствующей императрицы, достойна стать сюжетом начала драмы. Зато Мария Фёдоровна в полном восторге и уже не переживает по поводу того, что плохо поела и что вынуждена находиться в этой богом забытой дыре. Похоже, госпожа Гагарина с мужем не слишком ладят. И это несмотря на то, что его величество Павел Петрович практически подарил Гагарина ей, разрешив брак, пойдя на это из-за уговоров тогда ещё Лопухиной.

— Странно, — я потёр виски. — А зачем тогда милейшая Анна Петровна так сильно хотела с мужем воссоединиться? Умоляла меня её к нему отпустить?

— Саша, это был всего лишь повод, чтобы уехать. Не думаю, что Анна Петровна действительно поехала бы к мужу, — Лиза скупо улыбнулась. — Она, скорее всего, и не помнила до сегодняшней встречи, как Павел Гагарин выглядит.

— Ты не только умна, у тебя ещё и чрезвычайно острый язычок, — я осторожно покачал головой. — Это безумно возбуждает, знаешь ли.

— Саша, не уводи, пожалуйста, тему разговора, — попросила Елизавета. — Ты всегда это делал, когда не хотел, чтобы я что-то узнала. Вот только тогда речь шла о твоих мимолётных увлечениях, а сейчас обо мне.

Она сжала кулачки, а я внимательно смотрел на неё, стараясь понять, нужно рассказать, или всё-таки попытаться оградить Лизу. Но как это сделать, когда очень скоро новость об отравлении будут мусолить на каждом углу? Ладно, попробуем обойтись полумерами.

— Мудров нашёл ядовитую траву на кухне, которую по ошибке добавляли в еду как приправу, — через пару минут напряжённого молчания сказал я. — И сейчас мы ждём Макарова, чтобы понять, это действительно была случайность, или чей-то злой умысел.

— Вопросы Матвея Яковлевича не были связаны с простым отравлением, — медленно ответила Елизавета. — Они были слишком интимные, слишком сильно касающиеся моего женского естества. И тут её глаза расширились, и она прикрыла рот ладонью: — Я потеряла ребёнка?

— Не знаю, — честно ответил я, заметив, как напряглись гвардейцы, которые, в отличие от всех остальных, вполне могли слышать, о чём мы говорим. — Мудров сказал, что это не исключено. Срок был слишком мал, чтобы знать наверняка. Она молчала, глядя на меня и всё ещё закрывая ладонью рот. — Лиза, скажи что-нибудь.

Елизавета покачала головой и, молча развернувшись, пошла от меня в сторону наших комнат. Я попытался её остановить, но она вырвала руку из моей руки.

— Саша, я хочу побыть одна, — и Лиза быстро пошла дальше по коридору, почти срываясь на бег.

— Чёрт! — я саданул кулаком по стене. Облегчения не наступило, зато заболела рука. Рывком открыл дверь кабинета, от которого так и не успел далеко отойти, и вбежал внутрь. — Степан, тащи вазу: — Приказал с порога.

Кириллов удивлённо посмотрел на меня и бросился выполнять приказание. Вернулся он быстро. Я ещё даже не успел придумать, что сделаю с теми ублюдками, которые всё это затеяли. Степан протянул мне вазу, которую я взял, словно взвешивая в руке. Не самая ценная и не самая большая. Так, какой-то ширпотреб из коридора. Он сразу же понял, зачем мне понадобилась ваза, и дурацких вопросов не задавал.

Размахнувшись, я швырнул злополучную вазу о стену. Бздынь! Сотня осколков брызнула в разные стороны. Мы с Кирилловым стояли и смотрели, как они разлетаются по комнате.

— А знаешь, мне действительно немного полегчало, — сказал я, поворачиваясь к слуге. — И даже голова стала меньше болеть.

— Я здесь всё сейчас приберу, ваше величество, — ответил Кириллов и направился к двери. Но не успел он взяться за ручку, как дверь приоткрылась и заглянул Бобров.

— Ваше величество, Раевский Николай Николаевич просит вас его принять. А Сперанский мне передал, что вы сами велели не чинить ему препятствий, — сообщил Бобров, глядя при этом на осколки, поблёскивающие на полу.

— Да, Юра, я так и сказал. Получается, Михаил успел передать тебе это поручение, — голова действительно почти не болела. Я даже удивился подобному. Надо же, вот что значит вовремя пар выпустить!

— Это же Сперанский, — Бобров закатил глаза. — Я всё ещё не уверен, что он вообще спит, потому что для обычного человека невозможно успеть сделать то, что делает Михаил Михайлович. Наконец он посмотрел на меня: — Значит, пропустить Раевского?

— Да, пропускай, — я кивнул.

— Но, ваше величество, осколки… — начал Кириллов, который всё ещё не покинул кабинет, но я его прервал.

— Когда господин Раевский уйдёт, приберёшь или пришлёшь служанку, что будет более правильно. А пока, Степан, выйди отсюда. Мне с господином Раевским желательно наедине поговорить, — и я указал на дверь.

Слуга поклонился и быстро вышел. Я же присел на стол, сложив руки на груди, и принялся ждать. К счастью, ожидание не затянулось. Не прошло и минуты, как в кабинет вошёл подтянутый офицер. Молодой, но уже успевший повоевать, что отложило отпечаток на всём его облике.

— Ваше величество, могу я узнать, в чём будут состоять мои обязанности? — тихо спросил Раевский, неглубоко поклонившийся перед этим.

— Я пока не знаю, — ответил ему абсолютно честно. — Я и вас-то пока не знаю и не могу делать выводы. Поведайте мне, Николай Николаевич, за что вас выгнали из армии?

— За то, что являюсь племянником Самойлова Александра Николаевича, ближайшего сторонника князя Потёмкина-Таврического. Князь даже упомянул его в своём завещании, так что да, думаю, это основная причина.

— Вы очень откровенны, Николай Николаевич, — протянул я задумчиво.

— Просто слышал, что вы, ваше величество, в последнее время любите откровенность и лаконичность, — ответил Раевский, я же принялся разглядывать его более пристально.

— Почему вы не обратились ко мне с просьбой восстановить вас в должности? — зачем я его о чём-то спрашиваю? Что хочу выяснить? Сам не знаю ответов на эти вопросы. Мне нужно чем-то заняться. Почему бы не попробовать разобраться в этом человеке?

— Это выглядело бы не слишком красиво, ваше величество, — ответил Раевский. — Получилось бы, что вы вернули меня на службу вовсе не потому, что я такой умелый офицер, а просто в пику покойному Павлу Петровичу. Я уже ушёл из армии из-за подобных причин, не думаю, что вот так вернуться будет хорошей идеей.

— Чем вы занимаетесь, Николай Николаевич, кроме попыток вступиться за светлые мечты своего родича?

— Я занимаюсь поместьем, ваше величество, — ответил Раевский.

— И вас устраивает жизнь простого помещика? — у Николая порозовели скулы, но он продолжал твёрдо смотреть на меня.

— Вполне устраивает, ваше величество, — он замолчал. Я тоже не спешил задавать новый вопрос, и спустя минуту молчания Раевский рискнул повторить свой первый вопрос: — Зачем я вам, ваше величество? Что вы хотите мне поручить?

— А вы знаете, пожалуй, вы правы, я действительно хочу, чтобы вы кое-что сделали, — ответил я ему, на ходу принимая решение. — Вас здесь не было, вот в чём ваше самое главное преимущество. Вы приехали сегодня утром и просто не могли участвовать в злодеянии, направленном не только на меня и мою семью, но и на весь поезд. Помогите мне, Николай Николаевич, найти эту гнусь, этого злодея. Когда приедет Макаров Александр Семёнович, нужно будет дать хоть немного сведений, чтобы ему было легче разобраться.

— Я? — он уставился на меня так, что глаза сразу начали японские анимешки напоминать.

— Как я уже сказал, у вас есть огромное преимущество перед всеми. Вы приехали, когда уже всё закончилось. Или же вы хотите сохранить моё время и сейчас признаетесь в содеянном? А в Тверь спешили не затем, чтобы Давыдова пристроить, а узнать результаты заговора? — спросил я, а Раевский, открывший было рот, уже захлопнул его, пытаясь понять, как он умудрился в такую ловушку попасться. — Так вы поможете мне? Не по приказу, не из-под палки, а из христианских побуждений.

— Конечно, ваше величество, — вздохнул Раевский. — Так в чём будет заключаться моя помощь?

— Вот сейчас мы с вами всё и обсудим, — и я сделал широкий жест, приглашая пройти к моему столу.