Алхимия убийства

16

Нелли

Полицейский фургон и фиакр с Люссаком и его командой резко останавливаются. Я толкаю деревянную створку, закрывающую окно, и вижу, что мы на площади Клиши в гуще веселящейся толпы.

Она перетекла сюда с площади Бланш, чтобы посмотреть на выступление мужчин и женщин, поющих на колесной платформе, остановившейся посередине площади. Это те же самые артисты, что я видела раньше.

— Анархисты, — с раздражением говорит одна из проституток.

Судя по недовольным возгласам из толпы и по спору, возникшему между женщинами в полицейском фургоне, я делаю вывод, что каждый имеет свое мнение о том, нужна стране новая революция или нет.

Неожиданно из кабачка на углу выходит человек и бросает пивную бутылку в анархистов. Революционер соскакивает с платформы, в ход идут кулаки, и за какие-то секунды площадь превращается в бедлам. Одни кричат «Да здравствует революция!», другие — «Смерть революционерам!».

Наш полицейский фургон делает рывок вперед, а следующие за нами Люссак и его стражи порядка с дубинками выскакивают из фиакра и окунаются во всеобщую кутерьму. Политические противоречия в нашей среде вспыхивают с новой силой, и две проститутки в жарком споре вцепляются друг другу в волосы.

Я сижу тише воды, ниже травы в своем углу, в то время как другие девушки разнимают дерущихся, но слова революционеров находят отклик у меня в душе. Когда я девчонкой работала на заводе, происходили забастовки, права рабочих ущемлялись, их увольняли. Не хочется вспоминать, в каком положении оказывались семьи, когда закрывались заводы. Безысходность — вот к чему приводила потеря работы, будь то в Париже, Нью-Йорке или Лондоне. Люди часто голодают.[23]

Хотя я всем сердцем на стороне рабочих, я не одобряю насилие.

Анархисты выступают ярыми поборниками насилия как способа изменения социальной системы, считая, что уничтожение всех политических лидеров приведет к падению правительства. Но после падения правительства и прихода новых руководителей происходит любопытное явление: они становятся теми, против кого боролись.

И все же мне непонятно, почему мой человек в черном носит шарф красного цвета анархистов. Что это — маскировка? Или он активный анархист?

Я спрашиваю одну из девушек, почему нас везут в полицейский участок, а не в главное полицейское управление.

— Нами займутся здесь. И только тех, кто не может оставить залог или разыскивается за совершение других преступлений, отвозят в центральную тюрьму.

Кажется, нет ничего удивительного, что дождь начинает лить как раз перед тем, как мы поднимаемся по истертым каменным ступеням. Полицейский приводит нас в комнату без каких-либо излишеств, с высоким потолком и выстраивает в очередь для измерения наших физических параметров по методу Бертильона. Я знакома с системой идентификации преступников, изобретенной Альфонсом Бертильоном, когда он работал писарем в полицейской префектуре. Это система измерения человеческого тела, называемая «антропометрия». Более надежный способ — фотографирование подозреваемых, но фотография — вещь дорогая и требует времени.

После замеров девушка становится в очередь к полицейскому за конторкой, который допрашивает ее по существу обвинений.

Когда наступает моя очередь, у меня измеряют голову, ступни, два пальца, размах рук, предплечья и торс. При наличии четырнадцати различных измерений вероятность их совпадения с каким-нибудь другим человеком составляет один к почти тремстам миллионам. Это гораздо более совершенная система опознания, чем выстраивание преступников перед полицейскими, чтобы они узнали в них прежних нарушителей закона.

Еще одна новая система опознания, которой отдают предпочтение в Скотленд-Ярде, основана на том, что у людей нет одинаковых отпечатков пальцев. В 1880 году Генри Фолдс, медик из Шотландии, высказал мысль об использовании отпечатков пальцев для опознания. Фолдс случайно стал первым, кто изобличил преступника на основе этого метода. Работая в Токио, он опознал вора по отпечаткам пальцев, оставленным им на чашке. Просто невероятно. Во всей Европе пользуются системой антропометрии.

Пока меня измеряют портняжным сантиметром, я пытаюсь оценить создавшееся положение. Сердце Пулитцера бьется в том же ритме, в каком растет тираж его газеты. Оно остановится, когда тираж упадет из-за того, что его репортершу начнут ругать и высмеивать другие газеты. Особенно они будут потешаться по поводу «милорда» и его обожженного «Длинного Тома». Этот фиктивный арест не только подорвет мою карьеру, но и вызовет дикий хохот у тех представителей газетных кругов, кто спит и видит, чтобы женщина-репортер потерпела фиаско. Мне нужно выкручиваться из этой катавасии.

Первое, что меня беспокоит, — это как общаться с главным инспектором Мораном. Может быть, разоружить его своим знанием Сюрте. Его создание — история романтическая, связанная с известным вором, императором Наполеоном и первым детективным агентством. Это произошло в начале XIX века, когда было украдено ожерелье императрицы Жозефины, подаренное Наполеоном.

В то время вор Франсуа Эжен Видок отбывал срок в тюрьме. Он убедил полицию, что быстрее всего поймать вора может вор, и обязался найти ожерелье, если его простят и отпустят на свободу. Он сумел разыскать ожерелье и вернул его, за что ему разрешили создать новое полицейское агентство police de sûreté — «полицию безопасности». Он организовал сеть шпионов и доносчиков, которые проникли в криминальную среду, и привлек к работе в полиции женщин, в том числе известную Виолетту, высокооплачиваемую проститутку.

Яркий образ Видока был увековечен: он послужил прототипом безжалостного полицейского, инспектора Жавера в романе Виктора Гюго «Отверженные», криминального гения Вотрена в «Человеческой комедии» Бальзака и Огюста Дюпена в первом детективном рассказе Эдгара Аллана По «Убийство на улице Морг». После того как ушел из Сюрте, Видок открыл первое в мире частное детективное агентство.

— Имя?

Подошла моя очередь отвечать на вопросы дежурного полицейского.

— Нелли Блай.

Полицейский быстро просматривает список, не поднимая на меня глаз.

— Я не нахожу вашего имени. В чем вы обвиняетесь?

Он смотрит на меня с безучастным видом, словно в тысячный раз сегодня задает этот вопрос.

— В проституции без регистрации, но…

— Да-да, я знаю, вы невиновны, как и все прочие. Совершали ли еще какие-нибудь правонарушения?

— Конечно, нет.

— Тогда мы можем отпустить вас под залог. У вас есть пять франков?

— Пя… пять франков? Да, есть. — Я быстро оглянулась, боясь, что в любой момент может войти детектив Люссак.

Полицейский что-то пишет на клочке бумаги.

— Вот вам квитанция. Укажите свой адрес и распишитесь здесь. Если не явитесь в суд в течение трех дней, то будете арестованы за создание препятствий в работе полиции. Следующая.

С невозмутимым видом, с трудом удерживаясь, чтобы не пуститься наутек, я выхожу из полицейского участка как человек, которому нужно в туалет. Голова у меня идет кругом. Когда я оказываюсь на улице, подкатывает фиакр, и из него выходит мужчина средних лет с выправкой армейского офицера, в цилиндре, во фраке, с белым галстуком и тростью с набалдашником из слоновой кости. Он смотрит на мой наряд уличной девки, а я пулей пролетаю мимо и вскакиваю в фиакр, из которого он только что вышел.

— Пардон, — бормочу я, опустив голову.

— Мадемуазель. — Он кончиками пальцев касается полей цилиндра и поднимается по ступенькам.

В тот момент, когда мой фиакр уже готов двинуться, подъезжает еще один, и я слышу возбужденную английскую речь. Я высовываюсь из окна, чтобы посмотреть и — какая оплошность! — встречаюсь глазами с милордом — с тем обожженным «Длинным Томом». Я втягиваю голову назад в фиакр.

— «Гранд-отель», — говорю я извозчику. — И быстрее, пожалуйста, у меня… у меня болен ребенок. Заплачу вдвойне.

Он подозрительно смотрит на меня, но экипаж трогает с места. Как и кучер приличного кеба, мой сидит сзади двухколесной коляски, держа вожжи над крышей. В ней устроен люк, чтобы возница мог разговаривать с пассажирами. Люк над моей головой не закрыт, и кучер смотрит вниз на меня, словно я собираюсь украсть сиденье.

Я поднимаю голову и улыбаюсь ему:

— Представляете, я оделась для маскарада проституткой, а меня по ошибке арестовали.

Выражение его лица не вселяет во мне уверенность, что он верит мне, и я меняю тему.

— Кто тот почтенный господин, которого вы привезли?

— Мсье Моран.

Он подтверждает мои подозрения.

— Главный инспектор Сюрте. От него никому не уйти. — Кучер снова с недоверием смотрит на меня. — Ни мужчине, ни женщине.