Алхимия убийства

22

Я попросила остановиться, не доезжая квартала до больницы.

Она представляет собой трехэтажное здание из красного кирпича с двенадцатью окнами. «Больницы только для бедных», — говорила мама, когда я была маленькой. Она имела в виду, что доктора обычно приходят на дом. Большую часть медицинских инструментов врач носил с собой в черном ридикюле, так что для пациента в больнице оставался небольшой выбор специального оборудования, если только не нужно было делать какую-нибудь операцию. Бедные и обездоленные оказывались в переполненных больничных палатах, потому что они не могли платить врачу за домашние визиты.

К больнице я подхожу в нерешительности. Когда я лишилась отца в возрасте шести лет, в моей жизни произошла перемена. Я не могла понять, почему на моих глазах увядает сильный, здоровый и замечательный человек и умирает в течение несколько месяцев. Я возненавидела всех людей за то, что они позволили Богу забрать его у меня. Так я узнала, что такое смерть.

Переполненное приемное отделение встречает меня запахом болезни. Большая комната напоминает приют для бедных и бездомных. Два клерка — один из них молодой и, очевидно, новичок, потому что все время обращается за советом к старшему по возрасту коллеге — безуспешно пытаются устроить каждого.

Если я буду дожидаться своей очереди, мне придется провести долгие часы здесь, среди несчастья и горя. Я смело пробираюсь сквозь толпу к конторке и твердым голосом спрашиваю:

— Где доктор Дюбуа?

Клерк постарше не поднимает головы и продолжает записывать симптомы женщины. Он показывает рукой в сторону коридора.

— В хирургической палате. Возьмите губку.

— Мерси. — Нет смысла спрашивать, какую губку и зачем она нужна, он снова с головой в мире организованного беспорядка.

В хирургическую палату ведет большая двойная дверь. Рядом с ней таз с жидкостью, пахнущей уксусом, и губки. Дверь распахивается, и из нее вылетает медсестра. Она отнимает от лица губку и бросает в таз.

— Где доктор Дюбуа? — спрашиваю я.

Она показывает на дверь позади себя.

— Дальше по коридору.

Зловоние, вырвавшееся оттуда, когда она открыла дверь, — вот причина, по которой нужна губка с уксусом. Я беру ее и вхожу в длинный темный пустой коридор с дверями по обеим сторонам.

Я выбираю третью дверь справа и отступаю, когда открываю ее. Небольшая комната заставлена рядами коек, так что между ними едва можно протиснуться. Одна койка на три-четыре человека, люди лежат на них валетом. На ближайшей к двери койке бледный ребенок лежит рядом с седовласым стариком, похоже, мертвым. Широко открытыми глазами он смотрит в потолок, не мигая, не шевелясь, а муха что-то слизывает с его зубов. С другой стороны ребенка — бредящий в жару мужчина. Четвертый на койке — человек с ужасным кожным заболеванием; он ногтями раздирает себе кожу.

Я отхожу от двери, крепче прижимая к носу губку с уксусом. Появление доктора Дюбуа избавляет меня от необходимости заглядывать в другую палату.

— Доктор Дюбуа, можно поговорить с вами? Мы виделись прошлой ночью на кладбище.

Он вскидывает брови.

— А… Проститутка, которая не проститутка?

— Вот именно. Полагаю, полиция сообщила вам, кто я на самом деле.

— Да, репортер. У меня не было возможности снова поговорить с инспектором, но его начальник, главный инспектор Моран, дал знать, что встретится со мной сегодня.

— Доктор, мне очень нужна ваша помощь. Я оказалась в отчаянном положении. Я иностранка и беспомощна.

Я должна действовать быстро, пока не прибыл главный инспектор. Я надеюсь, что романтической натуре, французы славятся этим, импонирует спасти молодую женщину, попавшую в беду. По всей видимости, он не знает, что минувшей ночью меня арестовали, а мне удалось сбежать.

— Не понимаю, мадемуазель. Чем я могу помочь вам?

— Вы можете выслушать меня? Наедине. Пожалуйста.

— Извините, у меня обход.

— Я задержу вас на одну минуту. Это дело чрезвычайной важности. Поверьте, это вопрос жизни и смерти. Я не преувеличиваю.

— Ну хорошо. Я уделю вам минуту. В больнице негде уединиться, но мы можем пройти в эту комнату.

Зловоние в комнате хуже, чем из сливной дыры у мадам Малон. Это запах гниющей плоти, тот самый, что наполнял хибару немецкого доктора на пирсе. Я вспоминаю Джозефину и удерживаю себя оттого, чтобы не выбежать из комнаты. Меня бросает в нервную дрожь.

Одна стена заставлена больничной утварью, метлами, швабрами и ведрами. В центре комнаты стол с микроскопом, металлическими и стеклянными пробирками, различными контейнерами с химикатами и другое оборудование, а также кофейник на масляной горелке и несколько чашек. У меня не укладывается в голове, как можно пить кофе в комнате с таким запахом.

На полу под столом деревянный ящик с маркировкой отправителя: «Александрия, Египет». Справа от меня часть комнаты занавешена белой материей. Меня разбирает любопытство, что за ней.

— Как я сказала вам прошлой ночью на кладбище, я уверена, что с женщиной, которую вы осматривали, расправился убийца. Он убивает женщин, и полиция не хочет помочь мне найти его. Боюсь, теперь он охотится за мной. Кроме вас, мне не к кому обратиться.

Молодой доктор таращит на меня глаза.

— Если вы выслушаете меня, то поймете, что дело не только во мне.

Я быстро рассказываю ему об убийстве Джозефины и о моих подозрениях относительно доктора Блюма в больнице на острове Блэкуэлл. Пока я говорю, он не спускает с меня глаз. Возможно, он решил, что я действительно ненормальная женщина и в любую минуту наброшусь на него с ножом.

— Удивительно. — Это все, что он может сказать, когда я заканчиваю.

— Мне нужна ваша помощь, чтобы найти убийцу моей подруги. Клянусь, я хочу одного — не дать ему убивать женщин. Вы поможете мне?

— Не представляю, как я могу помочь вам. Я врач, а не полицейский.

Я делаю глубокий вздох и решаюсь предпринять еще один шаг, после которого могу прямиком угодить в полицию.

— Доктор, по мнению полиции, мои доводы о том, что убийца в Париже, могут отрицательно сказаться на выставке. Прошлой ночью я заказала билет на пароход до Америки. Они считают, что я уехала. Пожалуйста, не выдавайте меня, не говорите, что я еще здесь. Мне нужно время.

— Мадемуазель, я… Я не могу сделать этого. Это было бы в высшей степени странно.

— Совсем нет. Я не прошу вас лгать полиции, просто ничего не говорите по собственной инициативе. Они не будут спрашивать, видели ли вы меня, они считают, что я уехала.

Он пожимает плечами:

— Ну хорошо. Скажем так: я не обязан сообщать, что вы были здесь, если никто об этом не спросит.

— Совершенно верно. И еще, доктор. Вы проводили вскрытие женщины, обнаруженной на кладбище прошлой ночью?

— Да, сегодня утром.

— На ней вы нашли какие-нибудь следы насилия?

— Нет, никаких.

— Совсем никаких?

— Ничего. Ее внутренние органы разложились за очень короткий промежуток времени. Это один из симптомов этой странной болезни, называемой «черная лихорадка».

— Но я видела эту женщину за несколько минут до того, как она умерла. Она не выглядела больной.

— Болезнь находилась внутри. — Он умолкает и опускает глаза, словно раздумывая, сказать мне нечто большее или нет. — Вы знаете, что такое микробы?

— Какие-то бактерии. Пастер изучает их.

— Да, мельчайшие существа, которые можно увидеть только под микроскопом. Вы имеете представление о «черной лихорадке»?

— Право, нет.

— Ну так вот. На ногте вашего мизинца могут поместиться миллионы микробов. Об их присутствии можно судить только по цвету крови. Она чернеет, когда микробы поглощают кислород, придающий крови яркий красный цвет. В некотором смысле они сами убивают себя.

— Не понимаю.

— Они могут жить и расти только при наличии кислорода — в крови в наших телах. Попав внутрь, они растут и делятся. Одна бактерия превращается в две, потом в четыре, восемь, удваиваясь каждые двадцать — тридцать минут. Миллиарды их проникают в легкие, сердце, печень и почки. Они даже попадают в голову, проходя сквозь мембрану, окружающую мозг. Где бы ни оказались, они размножаются, удваиваясь и удваиваясь, бесконечное число раз, с невероятной быстротой. Трудно поверить, но если бы приток крови был не ограничен, в результате невероятного процесса удвоения масса микробов за несколько дней разрослась бы до размеров Земли. К счастью для нас, наши тела умирают от того, что эти микроорганизмы поглощают наш кислород, а потом умирают и сами.

— Невероятно.

— Именно. Как вы можете судить по микроскопу на столе, я интересуюсь ими. Фактически я единственный, у кого в больнице есть микроскоп. — Он с гордым видом показывает на инструмент. — Странные симптомы и отсутствие физической травмы навели меня на мысль, что всему виной микроб. Но, анализируя кровь и ткань под микроскопом, я не обнаружил никаких микробов — очевидно, потому, что они слишком малы и не видны даже с помощью моего инструмента.

— У вас есть версия, что стало причиной ее смерти?

— Конечно. Ее состояние — результат воздействия ядовитых испарений.

— Испарений из канализации?

— Да. В Париже живет более двух миллионов человек. В катакомбах под городом на сотни километров протянулись тоннели, по которым текут реки сточных вод. — Он встает и начинает ходить по ограниченному пространству комнаты. — Из клоаки поднимаются вредные испарения. При вдыхании они могут стать причиной смерти.

— Но во всех больших городах…

— Да-да, но в том районе, где жила эта проститутка, несомненно, образовалось уникальное соединение ядовитых веществ.

— И где такое могло произойти?

— В районе Пуавриер, то есть «Перечница», это одно из тех мест, где в ужасной тесноте живут бедняки — можно сказать, как сельди в бочке.

— Значит, по-вашему, запах из водостоков губит людей. Но даже здесь, в этой комнате, запах как из клоаки.

Он улыбается, словно я попала пальцем в небо.

— Это из-за разложения.

— Разложения?

— Разложения ее внутренних органов. — Он отодвигает занавеску.

На столе голое располосованное тело. Я стою словно парализованная, ноги будто приклеены к полу, не могу оторвать взгляда от ужасного зрелища. Я снова вижу Джозефину. Сейчас упаду в обморок. Комната поплыла перед глазами. Следующее, что я помню, — он выводит меня под руку в коридор. После ужасного запаха в комнате воздух в коридоре кажется свежим. Он изливается в извинениях, а я стою, прислонившись к стене, и пытаюсь отдышаться.

— Я так часто имею дело со смертью, что это для меня не имеет никакого значения.

— Доктор, это тело…

— Да, я же сказал, что делал вскрытие.

— Вы говорите, что женщина умерла от канализационных испарений?

— Да, таково мое заключение.

— Вы не находили каких-нибудь следов на ее теле — например, пореза или царапины?

— Нет.

— А как насчет следа от иглы или чего-то в этом роле?

— Следов от иглы? Нет. Почему вы спрашиваете?

— Потому что мне все еще не верится, что она умерла от испарений из клоаки. Я видела ее. Она была в полном здравии. Может быть, она умерла от какого-то яда?

— Яда? — Он смотрит на меня так, словно я лишилась рассудка. — Мадемуазель, как я объяснил, она могла показаться здоровой вам, как человеку несведущему, но это было не так. Все указывает на вредные испарения.

— Как ее звали?

— Симона Дош. Почему вы спрашиваете?

— Из уважения. Я видела ее живой, и не хочу говорить о ней просто как о трупе. — Я задумываюсь на секунду. — Эта «черная лихорадка» еще свирепствует в «Перечнице»?

— Да, но она могла подхватить ее в любом месте.

Он достает карманные часы и хмурит брови, увидев время.

— Мадемуазель, вам нужно уходить. Я ожидаю господина главного инспектора в любой момент.

Сердце у меня подпрыгивает. Я забыла об обещанном визите должностного лица из полиции.

— Да-да. Сделайте мне еще одно одолжение. Скажите ее домашний адрес.

— Мадемуазель, даже не думайте…

— Пожалуйста, я должна спешить.