Алмазы шаха. Повести, роман

11

Отодвинув фарфоровую чашку с остатками чая, Железняков подумал: я ведь сижу на том самом месте, где сидел один из грабителей. Точно. Высокий, с черными усами. Возможно, накладными. Тот самый, который, выйдя из-за стола, вскоре вернулся - чтобы ударить хозяйку квартиры сзади. Затем, после того как она потеряла сознание, ее усыпили эфиром. И оттащили в ванную. Там ее и нашла милиция - приехавшая ровно через пятнадцать минут после ухода грабителей. Дверь захлопнулась, но поскольку предупреждения о выходе хозяев не последовало - сработала сигнализация в ближайшем отделении милиции. Которое тут же выслало наряд. Так как возле дома и у дверей квартиры все было тихо и спокойно, к взлому квартиры наряд приступил не сразу. Ясно, преступники давным-давно успели уйти.

Встретив его взгляд, Любовь Алексеевна, только поднесшая свою чашку к губам, улыбнулась. Улыбка эта была особой: мягкой, еле заметной и как-то по-хорошему чопорной. По роду работы Железнякову приходилось встречаться с самыми разными способами выражения эмоций, и, ответив на ее улыбку, он подумал: наверное, так, как умеет улыбаться эта старая дама, сегодня не умеет улыбаться уже никто. Причем нельзя сказать, что ее улыбка лучше сегодняшних улыбок. Просто сегодняшние люди, и он в том числе, при всем старании так улыбнуться не смогут. Вот и все.

- Еще чашечку? - спросила Любовь Алексеевна.

- Спасибо, Любовь Алексеевна. Премного благодарен. Чай отличный.

- Да? Если не льстите, я рада. Обожаю хорошо заваривать чай. Еще больше обожаю, когда среди гостей оказывается ценитель.

Огромный прогресс, подумал Железняков. Во-первых, его впервые перед началом разговора угостили чаем. Во-вторых, хозяйка квартиры выглядит намного лучше, чем в первые две встречи. В лице нет прежней опустошенности. Временами даже поблескивают глаза.

- Не рискну назвать себя ценителем. Но я прокурорский работник. Значит, часто приходится работать допоздна. Иногда просто до утра. Тогда спасает только чай.

- Прокурорский работник… - Любовь Алексеевна со вздохом поставила чашку на блюдце. - Для меня вы просто молодой человек. Довольно приятный. И, как я сейчас начинаю выяснять, интересный собеседник.

- Представляю. Собеседник, который приходит лишь для того, чтобы напомнить об… об… - Он опять никак не мог подобрать слово. - Об этом ужасе.

Любовь Алексеевна пожала плечами. Она была одета в старый, но находившийся в идеальном состоянии и к тому же удивительно красивый серый атласный халат - расшитый райскими птицами и цветами. Халат был запахнут под самое горло и перепоясан таким же серым атласным поясом.

- Ужасе… Да, пожалуй. Но ведь жизнь продолжается, Юрий Денисович. Сейчас, вспоминая о… обо всем этом, я благодарю Бога. Я осталась жива. Это очень много. Поверьте.

- Верю, Любовь Алексеевна. И… прекрасно это понимаю.

- Нет, вы не понимаете. Вы еще слишком молоды. Конечно, мне жаль, что они теперь не у меня. Жаль. Они были памятью. Такой… такой… совершенно особой памятью.

Подождав немного, Железняков спросил:

- Они?

- Да, они. Алмазы. Вообще-то, строго говоря, это не алмазы. Это бриллианты. Но ограненные совершенно по-особому. Из-за этой огранки они и называются во всех каталогах «алмазами шаха». Да и мы… в нашей семье… всегда их так называли.

О том, что алмазы шаха были самым ценным, что было похищено из квартиры Ларионовых, Железняков, конечно, знал. Успел он и почерпнуть некоторые сведения из истории алмазов. В основном все эти сведения были взяты из каталогов и объяснений экспертов. Сейчас же ему представлялся случай узнать о пропавших алмазах из первых рук. Не воспользоваться этим случаем было бы глупо.

Призвав на помощь все, что ему удалось узнать об алмазах, спросил:

- Насколько я знаю, эти алмазы перешли к вам в наследство от вашей тети? По материнской линии?

- Нет. У меня не было тети, Юрий Денисович.

Выругав себя и эксперта, который сообщил ему это, Железняков сказал:

- Извините.

Любовь Алексеевна улыбнулась своей особой улыбкой:

- Ну… это можно понять. Вы далеки от этого. Встретились с этим случайно. Алмазы перешли ко мне в наследство не от тети, а от бабушки. Сестра которой, моя внучатая тетя Алисия Александровна, была женой Каджар-шаха. Правителя Ирана. Путаница, наверное, из-за этого.

- Простите, ради Бога.

- Ну что вы. Спутать внучатую тетю с тетей для современного человека вполне естественно. Вот люди и путают.

- Значит, алмазы перешли к вам от бабушки?

- Да. Если уж совсем точно - от дедушки. Эти алмазы в тысяча девятьсот восемнадцатом году были подарены дедушке иранским правительством.

- Иранским правительством?

- Да. Мой дедушка был крупным промышленником. Владевшим большинством нефтяных и рыбных промыслов на Каспийском море. В том числе в Иране. В восемнадцатом году они с бабушкой и моей мамой, тогда еще ребенком, эмигрировали в Париж. Через Иран. Там ему и… и подарили эти алмазы. В знак признания заслуг в развитии иранской промышленности. Наверное, рассказывать дальше не стоит. Вряд ли вас это интересует.

- Почему же. Очень даже интересует. - Не дай Бог, я допущу еще какую-нибудь ошибку, подумал Железняков. Вроде ошибки с «тетей». - Пожалуйста, Любовь Алексеевна. Что было дальше?

- Ну… - Рука хозяйки квартиры непроизвольно тронула чашку. - Наверное, дальше уже не было ничего интересного. Пробыв в Париже год, дедушка вернулся в Россию. По тогдашнему - в РСФСР. Вместе с мамой. Оставив в Париже бабушку.

- Вернулся - почему?

- Ну… тогда многие возвращались. Дедушка ведь был… как тогда было принято говорить, убежденным социалистом-утопистом. Верил в какие-то идеалы. Смешно. Для нас. Да, наверное, не только для нас. Дедушка написал дарственную, отказавшись от всех своих прав на нефтяные и рыбные концессии в пользу правительства РСФСР. За это ему разрешили вернуться, взяв с собой некоторые фамильные драгоценности. -Улыбнулась. - Вот, собственно, и все об алмазах. Может быть, перейдем в гостиную?

Сообразив, что темы алмазов в дальнейшем лучше не касаться, Железняков встал. Прошел вместе с хозяйкой в гостиную. Усевшись вслед за ней в кресло, сказал, решив сразу взять быка за рога:

- Любовь Алексеевна, ради Бога, простите. Но может быть, мы поговорим об этих… об этих… - Он на секунду замешкался.

- Об этих молодых людях? - помогла ему хозяйка.

- Да. О тех, кто проник к вам в квартиру и ограбил вас. Мы с вами уже не один раз говорили на эту тему. И все же единственный человек, который может реально помочь нам выйти на их след…

- Выйти на их след… Значит, вы еще на него не вышли?

- Нет. Увы, нет, Любовь Алексеевна.

- Понимаю. - Любовь Алексеевна непроизвольно пошевелила пальцами руки, лежащей на подлокотнике. Рука, украшенная крупными перстнями, была, несмотря на старческие пятна и синие прожилки, все еще красива. - Понимаю. И… что бы вы хотели о них узнать?

- Все. Но прежде всего ваши ощущения.

- Ощущения?

- Да. Вы ведь, по вашим словам, довольно долго сидели с ними за столом. Пили чай. Так ведь?

- Да… Мы пили чай… Ну… что об ощущениях… об ощущениях… - Любовь Алексеевна замолчала. - Сначала они показались мне довольно приятными молодыми людьми. Беседа шла довольно мило. Говорили они хорошо. Особенно высокий. Легкий акцент… Я ведь говорила об этом?

- Да. У них был легкий южный акцент. Я помню эти ваши слова.

- Ну вот. - Казалось, хозяйка целиком ушла в воспоминания.

- Может быть, вы попытаетесь вспомнить, какой именно это был акцент? Киевский? Одесский? Краснодарский? Вы ведь… - он чуть не сказал «бывшая», - …актриса? У вас должен быть идеальный слух.

- О нет… - Любовь Алексеевна покачала головой. - Я актриса. Но актриса оперная. Нам, оперным, действительно ставят произношение. Но только одно. Основное. А именно - петербургско-московское. Понять, чем отличается, скажем, одесский акцент от краснодарского, я бы не смогла. К тому же… за чаем мы с ними почти не говорили. В смысле, не говорили они. Старалась в основном я. Задавала вопросы, расспрашивала. Пыталась даже развлекать.

Ну да, подумал Железняков. По всем признакам, ребята были опытные. Знали: за чаем особо распространяться не стоит. «Да», «нет», «спасибо», «пожалуйста» и прочее в том же роде. И все же акцент, краснодарский ли, одесский или какой-то другой, они скрыть не сумели. И то, что они не биндюжники, а парни как минимум с высшим образованием - тоже ясно. Ларионова говорила об этом не раз.

- Понимаю, - сказал он. - Любовь Алексеевна, с вашего позволения - может быть, сосредоточимся на том, что вам, как актрисе, должно было броситься в глаза в первую очередь? На гриме? Насколько я понимаю, оба были в париках?

- Видите ли… - На секунду сцепив пальцы рук, Любовь Алексеевна тут же разъединила их. - Сейчас я уже очень сильно сомневаюсь, что на них были парики.

- Сомневаетесь?

- Да. Вернее, не сомневаюсь… Просто мне иногда кажется, что, пережив весь этот кошмар, я потом… потом, когда пришла в себя, выдумала все это. Вы понимаете меня?

- В общем, да. - Ну и ну, подумал Железняков. Не хватало, чтобы опять началась истерика. - Вы говорили также о накладных усах. И накладной бороде.

- Говорила.

- В том, что они были, вы не сомневаетесь?

- Н-нет… - Любовь Алексеевна сказала это после долгой паузы. - Усы и борода, пожалуй, были точно.

Подняв с пола свой кейс, Железняков взялся за задвижку.

- Любовь Алексеевна. Сейчас очень важный момент.

- Важный момент?

- Я покажу вам словесные портреты. И фотороботы, выполненные нашими специалистами. И портреты, и фотороботы выполнены на основе ваших показаний. Очень важно, чтобы вы их сейчас посмотрели. И сказали, что вас в них не устраивает.

- Ну… - Она явно колебалась. - Ну… что ж. Хорошо. Давайте, я посмотрю.

Около получаса они вместе изучали фотороботы и словесные портреты. Труд не пропал зря. Впрочем, может быть, наоборот: именно он пропал зря. Любовь Алексеевна дала массу поправок как к словесным портретам, так и к фотороботам. Поправок было так много, что Железняков в конце концов понял: если учитывать все ее поправки, все придется переделывать. При этом гарантий, что и к этим новым роботам и словесным портретам не найдется поправок, ему не даст никто.

Затем он чуть было снова все не испортил, дав хозяйке квартиры посмотреть два толстенных альбома с вклеенными в них фотографиями известных милиции домушников. Любовь Алексеевна дошла лишь до середины первого тома. После чего, отложив альбом, взялась руками за виски.

- Господи… Какие страшные лица… Юрий Денисович, можно меня уволить? Я не могу.

- Конечно, конечно. - Ругая себя последними словами, ведь один раз уже пробовал с этим, и кончилось тем же, спрятал альбомы. - Все. Ради Бога, извините милосердно, Любовь Алексеевна. Вы очень мне помогли. Очень. - На самом деле он не был уверен, так ли уж очень она ему помогла. Встал. - Пойду. Извините еще раз.

- Не стоит извинений. Я ведь все понимаю. - С улыбкой, точнее, с тенью улыбки проводила его до двери. И тут, напоследок, сделала ему неожиданный подарок: - Знаете, Юрий Денисович…

- Да? - Он стоял в открытом проеме.

- Что я помню абсолютно точно… до мельчайшей ноты - это их голоса. Вы не ошиблись, у меня в самом деле идеальный слух. Если бы я могла… Если бы я могла услышать снова хотя бы одно слово, которое произнес бы любой из них… Я бы узнала его безошибочно.

И то хлеб, подумал Железняков. Она сама предложила ему это. Это называется «фонографический эксперимент». Но в том-то и дело, что найти записи голосов преступников трудно, а практически - невозможно. Во всяком случае, намного трудней, чем найти их изображения.