Альфред Великий и Англия его времени

ВВЕДЕНИЕ

В 876 году перед уэссексским королем Альфредом стоял вопрос, решение которого доставляло массу проблем любому королю-христианину раннего Средневековья, имевшему несчастье вести переговоры с викингами-язычниками: как принудить людей, не боящихся гнева Божьего, исполнять данные ими клятвы? В это время его войско осаждало небольшой городок Уэрхем на южном побережье Уэссекса, в котором заперся разорявший округу отряд норманнов. Взять крепость англосаксам никак не удавалось, но и осажденные не могли пробиться на волю. Очевидным выходом из создавшейся патовой ситуации могло быть заключение соглашения, по которому в обмен на свободный проход викинги дали бы обещание покинуть пределы королевства. Но как обеспечить его выполнение? Ведь «даны» не страшатся кары христианского Бога и ни во что не ставят жизнь ни своих, ни тем более вражеских заложников. Альфред избрал, на первый взгляд, логичное и прагматичное решение: коль скоро клятва на христианских реликвиях бесполезна, быть может, викингов свяжет присяга, данная по языческому обряду? Норманны в Уэрхеме выразили свое согласие и в ходе торжественной церемонии на «круге Тора» поклялись убраться восвояси. Стороны обменялись заложниками, а Альфред еще и подкрепил сделку уплатой некоторого количества столь ценимого «данами» серебра. Ближайшей же ночью, однако, скандинавские разбойники предательски нарушили данное слово и, перебив заложников, под покровом темноты ускользнули из Уэрхема. Армия Альфреда преследовала вероломного врага, но не сумела перехватить его: викинги завладели Эксетером и укрепились там...

Когда примерно семнадцать лет спустя один из приближенных короля Альфреда и его первый биограф, епископ Ассер, излагал описанный эпизод в своей книге, он в целом следовал рассказу недавно составленной «Англосаксонской хроники», но внес в него одно небольшое, но чрезвычайно примечательное изменение. В том месте, где составитель хроники гордо сообщал о том, что викинги поклялись королю «на священном круге — почесть, которой они до того никому не оказывали» (him þа aþas sworon on þат halgan beage, þe hie ær name þeode noldon), Ассер видоизменил повествование таким образом, чтобы в его тексте норманны «дали клятву на тех святых реликвиях, которые король почитал более всего, после самого Господа» (et sacramentum in omnibus reliquiis, quibus ille rex maxime post Deum confidebat, iuravit)¹. Его Альфред, христианский король-воин, ведущий священную войну со скандинавскими идолопоклонниками, никак не мог полагаться на действенность языческого ритуала, а тем более принимать в нем участие. Процесс мифологизации его образа начался.

К сожалению, мы не знаем, как в действительности выглядел Альфред Великий, поскольку ни одного его прижизненного изображения (исключая весьма трафаретную монетную чеканку) не сохранилось. Тем не менее художники и скульпторы не раз пытались воссоздать его образ. В центре Винчестера, в самом начале Хай-Стрит, возвышается монументальная статуя короля Альфреда, автором которой является Хамо Торникрофт. Бронзовое изваяние высотой 2,7 м установлено на той же высоты гранитном постаменте весом в одну тонну. Альфред с исполненным решимости бородатым лицом держит за лезвие в поднятой правой руке перевернутый меч таким образом, что гарда оружия превращена в крест; левой рукой он опирается на круглый щит. Это образ христианского воителя и — одновременно — типичного англичанина викторианской эпохи.

Открытие этого памятника 20 сентября 1901 года оказалось кульминацией общенациональных торжеств, отмечавших тысячелетие со дня смерти[1] «Альфреда Доброго, Альфреда-правдолюбца, Альфреда, основоположника своей собственной и нашей страны»³. Наполненное морскими и военными парадами, высокопарной риторикой, сочиненными по случаю музыкой и стихами празднование должно было стать, по выражению одного из его устроителей, «замечательной демонстрацией патриотизма, каждое мероприятие и церемония которой могли бы воздействовать на общественное сознание»⁴. После проповеди епископа Винчестера P. Т. Дэвидсона и «Хорового дифирамба» органиста винчестерского кафедрального собора Дж. Б. Арнольда к ликующей толпе обратился бывший премьер-министр Англии граф Розбери: «Царственная скульптура, которую я сейчас открою, является плодом воображения художника, а потому Альфред, которого мы чествуем, вполне может быть лишь идеализированным образом. Наши истинные знания о нем скудны и неопределенны. Тем не менее именно с его именем мы небезосновательно связываем лучшие качества не только короля, но и человека... Поистине в нем мы чествуем не столько поразительную личность, во многом определившую нашу историю, сколько настоящего англичанина, идеального монарха, родоначальника могущества этой страны. Чем объясняется тот факт, — задавался вопросом Розбери, — что еще тысячу лет тому назад жил великий человек, с которым мы ассоциируем возникновение нашего величия и нашей мощи? Не множащимся ли предчувствием Британской империи, не предзнаменованием ли грядущего империализма?»⁵

В своем панегирике Розбери буквально вторил оценкам известного апологета викторианской Англии, сэра Уолтера Безана, для которого Альфред был «типичным представителем нашей расы — будь то англосакс, американец, англичанин или австралиец — в своих лучших и благороднейших проявлениях»⁶. Торжества, о которых шла речь выше, в значительно меньшей степени были чествованием реального исторического лица, неслучайно, поднимая тост во время ланча, который последовал за открытием скульптуры, Розбери честно признавался, что его знания об этом короле «довольно элементарны в том, что касается фактов»⁷, — нежели манифестацией национальной гордости людей, ставших столь выдающейся нацией и построивших столь мощную державу. Для экс-премьера и его современников Альфред, таким образом, стал отцом-основателем не только новой Англии, но и всей Британской империи.

Четвертью века ранее принцем Виктором Гогенлоэ-Лангенбургом (позднее известным как граф Глейчен), племянником королевы Виктории и талантливым скульптором, был запечатлен в камне чуть иной образ Альфреда. Его скульптура, воздвигнутая со значительно меньшим шумом в 1877 году, украшает центральную площадь Вонтиджа, небольшого городка в графстве Оксфордшир, считающегося местом рождения победителя норманнов. Этот менее известный монумент в каком-то смысле также служит воплощением викторианского идеала правителя. Столь же мужественно вглядываясь вдаль, как и его собрат в Винчестере, этот Альфред, в отличие от него, опираясь правой рукой на рукоятку большого боевого топора, одновременно левой прижимает к груди рукописный свиток.

Это уже не только король-воин, но и король-мудрец, король-законодатель, король, покровитель церкви, что подчеркивает высеченная на постаменте надпись: «Альфред нашел ученость в упадке и возродил ее; образование в пренебрежении — и воскресил его; законы были недееспособны — он дал им силу; церковь находилась в унижении — он восстановил ее значение; страна подвергалась разорению жестокого врага — он освободил ее. Имя Альфреда будет жить до тех пор, пока человечество будет уважать свое прошлое».

Не исключено, что именно эти статуи вдохновляли викторианских биографов Альфреда, начиная от популярных работ Уолтера Безана и Томаса Хьюза⁸ и кончая высоконаучными трудами Беатрис Лиз⁹ и Чарльза Пламмера¹⁰. Последняя публикация наиболее типична: посвятив почти двести страниц серьезному критическому анализу жизни и деятельности уэссексского короля, Пламмер завершает свое исследование сравнением Альфреда с «императором-язычником Марком Аврелием, святым королем Людовиком IX, Карлом Великим и нашим собственным Эдуардом I». Из всех этих правителей, с точки зрения Пламмера, подвигам и доблестям Альфреда отчасти соответствовал только Людовик, да и тот лишь приближался к ним, ибо «прикрывал налетом святости преступный деспотизм, в конце концов сметенный одним из самых страшных катаклизмов в истории». Альфред же, со своей стороны, был «одним из тех чрезвычайно редких исторических деятелей, свершения которых при жизни и память которых после смерти стали сплошным благодеянием для их народов»¹¹. А для известного вигского историка Нормандского завоевания Эдуарда Фримена Альфред и вовсе был не кем иным, как «самым идеальным лицом мировой истории»¹².

С тех пор прошла эпоха. Как справедливо подметил один из современных исследователей, «скульптура Альфреда по-прежнему возвышается в центре Винчестера, но это уже не памятник королю девятого века, но, скорее, осколок имперской мечты века девятнадцатого»¹³. В наши прагматичные времена давно вышли из моды христианские добродетели, подлинным олицетворением которых служил для викторианцев король Уэссекса. Склонилась к закату Британская империя, а такие понятия, как «империализм», «нация», «величие государства», приобрели совсем иное значение. Да и сам Альфред, казалось бы, навсегда превратился в полулегендарный персонаж английского фольклора, с одной стороны, и в объект изучения и преподавания университетских профессоров и историков английской литературы — с другой.

Ничто лучше не иллюстрирует изменившееся отношение к Альфреду, чем третья его скульптура. Она была открыта в 1990 году в Университете имени Альфреда (г. Альфред, штат Нью-Йорк, США). Относительно скромная статуя высотой 1,7 м покоится на пьедестале высотой 2,7 м в центре главного университетского двора. Как и винчестерская скульптура, американский памятник изображает опирающегося левой рукой на упертый в землю щит (что должно символизировать стабильность), Альфреда, но, в отличие от памятника в Винчестере, юного, хорошо выбритого и одетого в подобие римской туники. В правой руке он держит раскрытую книгу, с вырезанной на ней надписью Fiat lux, меч же его покоится в ножнах, намекая на «мир с позиции силы».

Для автора памятника, университетского профессора изящных искусств Вильяма Андерхилла, которому фигура Альфреда показалась подходящим объектом для создания традиционного образа средневекового героя, стала крайней неожиданностью та жаркая дискуссия, которая вспыхнула вокруг его произведения. Значительное число и преподавателей, и студентов резко поставило вопрос о нежелательности отождествления своего учебного заведения с памятью о «мертвом белом мужчине-европейце»¹⁴, пусть даже и тесно связанном с образованием и культурным возрождением Англии. Как едко заметила доктор медиевистики Линда Митчелл, «если наш университет провозглашает приверженность к культурному разнообразию, мне кажется глупым избирать для него символ, столь явно и агрессивно подчеркивающий «евро-бело-мужчиноцентристский подход к истории»¹⁵.

Вместе с тем, различие между панегириком Розбери и третированием Альфреда как «мертвого белого мужчины-европейца» не столь велико, как это может показаться на первый взгляд. Протест общественности американского университета (что признавали даже самые неистовые антагонисты творения профессора Андерхилла) был направлен не столько против исторического Альфреда как такового, сколько против того, что он для нее символизировал. Видимо, каждое поколение находило для себя в этой фигуре те грани, которые служили олицетворением его собственных моральных принципов и этнополитических симпатий. И в этом смысле современное отрицание «идеального англичанина» недалеко ушло от викторианских дифирамбов «основателю Британии». В течение одиннадцати столетий реальный Альфред все более и более скрывался под густым слоем устоявшихся мифологем, начиная с хрестоматийной легенды о короле, который не уследил за горящими пирожками в печи простой крестьянки и кротко выслушивал ее тяжкие упреки, и кончая утверждениями о том, что именно он был родоначальником английской конституции и защитником английской свободы от всех форм и проявлений тоталитарной тирании[2]. Данное исследование и является скромной попыткой освободить Альфреда Великого от этих мифологем и представить читателю фигуру этого короля в контексте исторических реалий Англии IX — начала X столетий.

Русский медиевист, предполагающий писать биографию раннесредневекового английского короля, имеет, с одной стороны, неоспоримое — по сравнению с учеными Великобритании и США — преимущество. Он почти полностью отстранен от каких-либо академических, политико-идеологических и национально-этнических стереотипов, бытующих в англо-американском научноисторическом сообществе. С другой стороны, в отличие от последнего, он находится в явно незавидном положении, причина которого очевидна: ему не вполне доступны архивные источники, без изучения которых не всегда возможно составить вполне адекватное представление о палеографических, лингвистических и прочих источниковедческих особенностях привлекаемых к анализу текстов. В случае с Альфредом Великим, однако, этот недостаток отчасти искупается наличием как высококлассных публикаций письменных памятников, так и довольно широкого круга иных, в частности археологических и нумизматических, источников. Более того, свидетельства о жизни и деятельности Альфреда необычно обильны для персонажа раннесредневековой истории, пусть даже и королевского ранга. Мы имеем в нашем распоряжении не только биографию этого монарха, написанную клириком из его ближайшего окружения, и современную его правлению хронику, описывающую события его царствования, но и значительное количество трудов, либо написанных самим Альфредом, либо с ним так или иначе связанных: завещание, законодательный сборник, несколько грамот, а также появившиеся в период его правления древнеанглийские переводы ветхозаветных псалмов и латинских произведений Боэция, Блаженного Августина, папы Григория Великого и Беды Достопочтенного.

Самым ценным источником сведений об Альфреде, безусловно, является уже упоминавшаяся «Жизнь короля Альфреда», составленная в 893 году[3] и принадлежащая перу епископа Шернборна, Ассера. Давая обширную информацию о его личности и эпохе в целом, она вместе с тем представляет собой весьма сложное для анализа и истолкования сочинение. Не в последнюю очередь это связано как с особенностями его языковой и жанровой стилистики, так и с историей его создания и интерпретации несколькими поколениями исследователей[4]. Пожалуй, наибольшим камнем преткновения при изучении «Жизни» остается сам характер этого произведения. Оно, конечно, не является биографией в современном смысле этого слова. Скорее, подобно «Жизни Карла Великого» Эйнхарда, которая во многом стала для Ассера образцом, его сочинение задумывалось как панегирик своему господину и покровителю¹⁹ и должно было читаться в многочисленных аудиториях, начиная с окружения самого Альфреда и кончая монахами уэльсского монастыря Св. Давида, настоятелем которых был шернборнский епископ. Как и Карл Эйнхарда[5], ассеровский Альфред должен был предстать идеальным христианским правителем: честным, справедливым, терпеливым и богобоязненным «заступником сирых и убогих», щедрым покровителем наук и искусств, а самое главное — победоносным полководцем в священной войне с язычниками²¹. Даже личные реминисценции Ассера вполне могли быть навеяны стремлением следовать уже имевшемуся примеру. Во всяком случае его первоначальное нежелание приехать ко двору Альфреда без разрешения своей братии и дары, полученные им от короля впоследствии, разительно напоминают некоторые эпизоды поступления Алкуина на службу к Карлу Великому столетием ранее: сравнение, которое не могло не польстить ни автору, ни его патрону²².

Тем не менее De rebus gestis Aelfredi является вполне самостоятельным произведением. Приводимые биографом подробности жизни и деятельности Альфреда отнюдь не заимствованы из континентальных источников, как нет оснований сомневаться и в том, что они в значительной степени отражают историческую реальность в том виде, в каком она представлялась Ассеру²³. Несмотря на широкое использование каролингских литературных образцов[6], Ассер абсолютно независим именно в тех деталях, которые отражают как особенности англосаксонской истории второй половины IX столетия, так и подробности личной жизни Альфреда. Кроме того, нельзя не отметить, что чуть ли не половина произведения епископа Шернборна является латинским переложением записей «Англосаксонской хроники» за 851―887 годы: последняя служила тем фактическим каркасом, на котором Ассер строил свою биографию властителя Уэссекса²⁵.

Что касается самой «Англосаксонской хроники», то в качестве исторического источника она вызывает исключительный интерес в силу ряда причин. Во-первых, «Хроника» написана на уэссексском диалекте древнеанглийского языка, а не на латыни и в этом плане представляет собой редкое явление в раннесредневековой Европе, с которым могут сравниться разве только «Ирландские анналы» и «Повесть временных лет». Во-вторых, после «Церковной истории» Беды Достопочтенного «Англосаксонская хроника» стала первым крупным историческим произведением, в котором летоисчисление ведется от Рождества Христова. Наконец, и это самое главное, далекие от стилистической изысканности погодные записи «Хроники» дают уникальный материал по политической истории Британии IV―XI вв.

По вопросу о происхождении, времени написания и составе «Англосаксонской хроники» в медиевистике давно ведутся споры и существует несколько точек зрения. Наиболее обоснованной представляется версия, рассматривающая ее как сложное по составу произведение. Скорее всего, первоначальное ее ядро было записано в Винчестере в 891―892 годах на основе сочинений Гильдаса, Беды, местных монастырских анналов (Кентербери, Вустер, Питерборо), ряда континентальных источников и устной традиции, а затем подвергалось неоднократной переработке²⁶. До нашего времени дошло семь рукописей «Хроники»[7], отдельные из которых доводят изложение событий до начала англо-нормандской эпохи. Следует заметить, что она достаточно неравномерно освещает различные периоды англосаксонской истории и наиболее информативна как раз для второй половины IX столетия, времени правления Альфреда Великого.

Видимо, правы те ученые, которые считают, что первые записи «Хроники» появились при дворе самого Альфреда, о чем свидетельствуют как ее широкое распространение, так и текстовое содержание²⁸. Действительно, она является не столько историей всех англосаксонских королевств, сколько, во всяком случае начиная с середины VIII в., повествованием о возвышении Уэссекса и рода Альфреда Великого. Открываясь как параллельная история крупнейших англосаксонских государств, «Хроника» постепенно фокусирует интерес на деятельности уэссексских королей, особое внимание уделяя победам короля Эгберта (802―839), деда Альфреда, над Мерсией, и борьбе последнего с агрессией викингов. При этом детальное описание воинских подвигов Альфреда резко контрастирует со скупыми записями, излагающими события в соседних королевствах. Для составителей «Хроники» царствование Альфреда Великого, несомненно, было кульминацией всей предшествовавшей англосаксонской истории. Чтобы подчеркнуть это обстоятельство, они затушевывают не только гегемонию мерсийских королей, осуществлявших эффективный контроль над всей южной Британией в течение VIII столетия²⁹, но и правление его непосредственных предшественников, включая старших братьев. Можно согласиться с тем, что такое неравномерное распределение материала было своеобразной апологией политического status quo, сложившегося в начале 890-х годов, когда Уэссекс под властью Альфреда окончательно превратился в центр государственной консолидации англосаксов³⁰. Однако не имелось ли при написании «Англосаксонской хроники» и более практической цели: повествуя о драматических перипетиях военных приключений короля, еще раз напомнить его подданным о той опасности, которой они столь счастливо избежали в 860―880-х годах, и тем самым убедить их нести дополнительные материальные и должностные тяготы в преддверии нового наступления норманнов? Являлось ли это «пропагандой»³¹, зависит от того, что каждый вкладывает в значение данного термина.

Уникальную возможность проникнуть во внутренний мир короля Альфреда Великого дают его собственные литературные труды, а также произведения, вышедшие из-под пера его сподвижников, занимавшихся культурным возрождением Уэссекса. Большинство ученых согласно с тем, что Альфредом лично были переведены с латыни на древнеанглийский «Обязанности пастыря» Григория Великого³², «Утешение философией» Боэция³³, «Монологи» Блаженного Августина³⁴ и первые пятьдесят псалмов из так называемой «Парижской псалтыри»³⁵. Атрибуция первых двух книг основывается на упоминании своего авторства самим Альфредом в написанных им предисловиях, в то время как словарный состав и синтаксис остальных двух произведений позволяет предположить, что их переводчиком было то же лицо, что переводило «Обязанности пастыря»³⁶. Альфреду принадлежит также краткое предисловие к «Диалогам» Григория Великого, переведенным епископом Вустера Уэрфертом³⁷.

Хорошо известно, что в этих произведениях Альфред чаще всего не просто переводил латинский оригинал на древнеанглийский язык, но и во многом переиначивал его, дополняя собственными интерполяциями. Весьма соблазнительно интерпретировать их per se, как отражение внутренних мыслей и чувств коронованного переводчика. Следует, однако, несколько сдержать исследовательский энтузиазм, поскольку различия между первоисточником и древнеанглийским переводом могут быть объяснены отнюдь не только стремлением Альфреда включить латинский оригинал в современный ему социокультурный контекст³⁸. Нам неизвестно, например, насколько рукописи, с которых делался перевод, совпадают со «стандартными» современными текстами тех же произведений, или использовались ли при включении в перевод собственных дополнений уже существовавшие глоссы³⁹. Немаловажна и сама по себе проблема «авторства» в ученом мире раннего Средневековья. Так, в прозаическом предисловии к «Обязанностям пастыря» Альфред воздает должное Ассеру и другим своим приближенным, помогавшим ему изложить григорианский текст, «когда слово в слово, когда по смыслу»⁴⁰. Все это заставляет с некоторой осторожностью анализировать альфредовские интерполяции, хотя и не снижает их общей источниковедческой ценности.

Круг источников, характеризующих личность Альфреда Великого и его время, дополняют приписываемый ему законодательный сборник, актовый материал, а также данные археологии и нумизматики.

Что касается законов Альфреда⁴¹, то они представляют собой первую попытку кодифицировать древнеанглийское право в масштабах всей Англии, оставшейся вне скандинавского контроля. Этот юридический памятник не только предоставляет в руки исследователя разнообразные данные об общественной жизни англосаксов конца IX столетия, но и при сопоставлении с более ранними законами дает возможность восстановить ход развития этой жизни. Кроме того, обширное введение, предпосланное кодексу, может быть интерпретировано как размышление о предназначении права в жизни христианского сообщества, а также позволяет изучать государственно-политические идеи конца IX в. и отчасти их воплощение в повседневной практике королевского управления.

К сожалению, сохранилось лишь 26 грамот, либо непосредственно исходящих от Альфреда Великого, либо так или иначе с ним связанных⁴². До нас дошло всего семь оригиналов (все они происходят не из Уэссекса, а из Кента); остальные грамоты известны в картулярных копиях различных английских монастырей ХII―ХIII вв. Из этих последних по крайней мере девять признаются специалистами аутентичными⁴³. К ним, прежде всего, относятся завещание Альфреда Великого⁴⁴, документ чрезвычайной важности, раскрывающий как политическую ситуацию в Уэссексе в 880-е годы, так и внутрисемейные взаимоотношения Альфреда, а также так называемое «письмо о поместье в Фонтхилле»⁴⁵, адресатом которого являлся сын Альфреда, король Эдуард Старший (899―924). «Письмо» было написано как своеобразное свидетельское показание в долгом земельном процессе, который начался в последний год правления Альфреда Великого и продолжался при его сыне. Как ни один другой источник эпохи, оно не только позволяет заглянуть внутрь судебной процедуры, бытовавшей у англосаксов на рубеже IX—X столетий, но и дает некоторую возможность оценить роль королевской власти и знати в отправлении властных функций[8]. Однако и вполне заурядные дипломы содержат массу полезной информации. Свидетельствующие их подписи сохранили имена светских и церковных советников Альфреда, его тэнов и капелланов, многие из которых иначе были бы просто неизвестны. Описанные в них операции с землей открывают определенную перспективу исследования социально-экономических отношений и материальной базы королевской власти.

Используемая в грамотах титулатура позволяет говорить как о развитии уэссексской государственности, так и о политических идеях ее главы.

Не будучи специалистом-археологом, автор, разумеется, не мог позволить себе солидного критического осмысления археологических исследований эпохи Альфреда Великого⁴⁷, но привлекал их для изучения уровня материальной, а отчасти и духовной культуры англосаксов IX—X вв., а также той вещественной реальности, которая лежит в основе таких письменных источников, как «Правда Альфреда»⁴⁸ или, например, The Burghai Hidage⁴⁹.

Наконец, имеющиеся нумизматические материалы⁵⁰ не только проливают дополнительный свет на отдельные стороны социально-экономической истории Англии эпохи Альфреда Великого, но и открывают определенные возможности конкретизации некоторых аспектов представлений о власти вообще, и королевской власти в частности, сложившихся в англосаксонском социуме этого времени.

Ассер написал свою «Жизнь Альфреда» с тем, чтобы «поведать кое-что (хотя и без пышности, кратко и без прикрас, в силу своего разумения) о жизни, поступках, справедливом нраве и достоинствах моего господина Альфреда, короля англосаксов»⁵¹. Несмотря на прошедшие века, интенция, заложенная в словах шернборнского епископа, во многом продолжает оставаться целью любого современного биографа: понять, насколько это позволяет материал источников, личность своего героя в окружающем его социуме и определить подлинное место этой личности в истории. Изменились, конечно, мотивы, которые определяют подход биографа к историческому персонажу, как изменились и сами методы биографического исследования. Ассер по сути дела пытался донести до своих читателей ту истину, которая ему была уже дана имплицитно. Именно поэтому он, прежде всего, стремился к тому, чтобы как можно искусней прославить и возвеличить Альфреда, изобразив его королем и человеком, более чем достойным любви и повиновения родных, приближенных и подданных. Современный же биограф должен начинать как раз с того, чтобы усомниться в самой возможности постижения какой-либо окончательной истины о человеке, жившем более одиннадцати веков назад. И, самое главное, он не должен соблазняться не только кажущейся полнотой источников, но и еще более коварным искушением оправдать собственное стремление посвятить столько времени, раздумий и исследовательских сил персонажу, носящему прозвище «Великий».

Во втором издании книги была учтена появившаяся за последнее время новая литература по истории раннесредневековой Англии, а также осуществлена редакторская правка.