Альфред Великий и Англия его времени

ГЛАВА I УЭССЕКС И ЮЖНАЯ АНГЛИЯ В IX ВЕКЕ: СТРАНА И ЛЮДИ

Приближенный и первый биограф Альфреда Великого называл его «мой досточтимый и благочестивейший господин, правитель всех христиан острова Британии, Альфред, король англосаксов». Избрав эту титулатуру — «король англосаксов» (Anglorum Saxonum rex), — Ассер буквально повторял формуляр, который применялся в королевских грамотах с конца 880-х годов⁵². «Англосаксонская хроника» в записи под 871 годом отмечает, что «Альфред, сын Этельвульфа..., принял королевство западных саксов» (Þа fengælfred æþelwulfing...to Wesseaxna rice); двадцатью девятью годами позже та же хроника сообщит о смерти Альфреда иными словами: он уже стал «королем всего английского народа, кроме тех, кто находился под властью данов» (Se wæs cyning ofer eall Ongelcyn butan ðæm dæle þe under Dena onwalde wæs)⁵³.

И это была не просто смена формулы. Когда отец и старшие братья Альфреда величали себя «королями западных саксов и кентцев»⁵⁴, этнополитическая составляющая этой аттестации была абсолютно ясна. «Западные саксы», как, впрочем, и «кентцы», представляли собой вполне определенный «народ», сплоченный общей «историей» (пусть во многом мифической), общими обычаями и чувством кровнородственного единства. Не так с «англосаксами»: в середине IX столетия такого «народа» просто не существовало. Само это название звучало чуждо и было заимствовано у континентальных писателей, которые хотели как-то отличить саксов, переселившихся в свое время в Британию, от тех, кто остался на исторической прародине.

Тем не менее Альфред счел необходимым именоваться «королем англосаксов» и тем самым отделить собственное царствование от правления своих предшественников. В буквальном смысле слова этот титул провозглашал присоединение к Уэссексу той части Мерсии, которая находилась вне прямого контроля норманнов. Однако в нем, по-видимому, содержалось и нечто большее, а именно постепенное осознание глубокой политической трансформации, означавшей возникновение новой страны, исподволь перераставшей рамки территориально-племенных пределов старых королевств Уэссекс, Кент или Мерсия. Именно эта трансформация заложила ту основу, на которой преемникам Альфреда суждено было возвести здание нового государства, придавшего реальное политическое содержание языковому, культурному и духовному единству «английского народа» (Gens Anglorum), впервые зафиксированному Бедой Достопочтенным в первой четверти VIII в.⁵⁵ И царствование Альфреда, безусловно, стало поворотным этапом этого процесса.

Вместе с тем, не следует и преувеличивать новизну того государственного образования, которое зарождается во времена Альфреда Великого. Оно сохранило несомненные элементы преемственности с политическими структурами VII—VIII вв., и то, чем правил сам Альфред, имеет гораздо больше общего с королевствами его прадеда и деда, нежели с царствованием его правнука Эдгара (959—975)[9], не говоря уже о нормандской и анжуйской монархиях средневековой Англии. Даже терминология, используемая Ассером и составителями «Англосаксонской хроники» для описания окружавшего Альфреда социума, несет на себе ясно различимый архаический налет, поскольку в нем существуют и действуют «племена», «глафорды» и «правители милостью Божьей».

Поэтому, чтобы понять жизнь и деятельность Альфреда Великого, нам необходимо начать с характеристики того, что он унаследовал от своих предков. Речь пойдет не только о королевстве, на трон которого он взошел в 871 году, но и о социально-политических структурах, а отчасти и о ментальных установках, которые во многом определяли как его политические размышления, так и возможности практических действий.

Альфред, младший, пятый, сын короля западных саксов Этельвульфа, родился примерно в 848 году в королевской резиденции Вонтидж, графство Беркшир, стоящей на той земле, которая еще совсем недавно принадлежала Мерсии. Сохранилось слишком мало данных, чтобы установить точный маршрут перемещений уэссексского королевского двора середины IX в., не говоря уже о том, чтобы понять, почему Осбурх, мать Альфреда, в момент родов оказалась именно в Вонтидже. Между тем место рождения будущего победителя скандинавов знаменательно, ибо ясно свидетельствует о том, что к концу 840-х годов господство Уэссекса было окончательно установлено над спорным районом среднего течения Темзы[10]. Эта территория являлась предметом ожесточенного соперничества королей Уэссекса и Мерсии начиная с середины VIII столетия. В 844 году, примерно за пять лет до рождения Альфреда, епископ Лестера Кеолред передал землю в Пангборне, Беркшир, во владение короля мерсийцев Беортвульфа (840—852), в обмен на освобождение монастыря Абингдон и других аббатств своего диоцеза от государственных повинностей. Беортвульф в свою очередь пожаловал поместье своему элдормену, Этельвульфу⁵⁸. Через пять лет элдормен, как и весь Беркшир, оказался под контролем его уэссексского тезки-короля.

Приобретение плодородной долины средней Темзы стало заключительным аккордом в длительной и запутанной истории взаимоотношений Мерсии и Уэссекса. Примерно к первой четверти VII в. из множества территориально-политических объединений англосаксов в Британии выделилось три государственных образования, оказавшихся наиболее могущественными. Ими стали Нортумбрия, Мерсия и Уэссекс, между которыми и развернулось соперничество за политическое господство и объединение страны. Первым, еще в 60-е годы VI в., возвысился Уэссекс, но очень ненадолго. С конца VI столетия в связи с объединением Дейры и Берниции начинает усиливаться Нортумбрия, а Мерсия появляется на политической сцене не ранее начала VII в.⁵⁹ К середине этого столетия Мерсия оказалась наиболее сильным англосаксонским королевством, поставив под контроль англов средней и в какой-то мере восточной Британии, завоевав часть Уэссекса и нанеся мощные удары Нортумбрии. Королевство же западных саксов вновь значительно усиливается лишь в период правления короля Инэ (688—725). Он сумел подчинить своему влиянию практически весь юг Британии и провел ряд успешных военных кампаний против мерсийцев, поставив ее правителей в зависимое от себя положение. Преобладание Уэссекса могло бы стать полным, но этому помешали династические распри, возникшие после смерти Инэ⁶⁰.

Еще в период его царствования начинается новое возвышение Мерсии, и какое-то время между двумя королевствами сохраняется неустойчивое равновесие сил. Это равновесие в течение VIII в. постепенно смещается в пользу Мерсии во время правления королей Этельбальда (716—757) и Оффы (757—796), что позволило англоязычной историографии назвать это столетие эпохой «гегемонии Мерсии» (Mercian supremacy, overkingship, overlordship)⁶¹. Казалась бы, к концу VIII в. преобладание Мерсии должно было стать абсолютным. Однако смерть Оффы в 796 году на вершине славы и могущества показала, насколько объединительные тенденции в англосаксонском обществе зависели от личности того или иного короля. Его наследник Экгфрит правил не более пяти месяцев, а затем престол Мерсии перешел к его дальнему родственнику Кенвульфу (797—821), который сразу же столкнулся с антимерсийским восстанием в королевстве Кент⁶². Определенное преобладание Мерсии сохранялось тем не менее до середины 20-х годов IX в., когда против нее подняли восстание Восточная Англия и усилившийся Уэссекс. Но только при деде Альфреда Великого, Эгберте, его возвышение стало достаточно прочным для того, чтобы превратиться в единственный государственно-политической центр англосаксов. Воспользовавшись ослаблением мерсийцев при Виглафе (827—829), Эгберт изгнал его из королевства, одновременно поставив в зависимость и Нортумбрию. Неслучайно, прославляя его успехи, составители «Англосаксонской хроники» добавили его имя к списку тех англосаксонских королей, которые, согласно Беде Достопочтенному⁶³, осуществляли imperium над всей южной Англией с титулом «бретвальда»⁶⁴.

К моменту рождения Альфреда власть правителей западных саксов вышла далеко за рамки их наследственных владений. Его отец Этельвульф был господином конгломерата земель, простиравшихся от реки Тамар на западе до острова Танет на востоке и включавших в себя не только исконные территории западных саксов, но и некогда независимые королевства Серри, Суссекс, Эссекс и Кент. Но гегемония Уэссекса имела сравнительно недавнее происхождение, и ее долгосрочные перспективы были не совсем ясны. Ничто не гарантировало, что упрочение западносаксонского королевства окажется долговечнее, чем возвышение Мерсии в VIII столетии; учитывая же угрозу со стороны «данов», негативное развитие событий представлялось даже более вероятным. К середине же IX в. именно внешняя опасность стала самым серьезным препятствием к дальнейшему укреплению Уэссекса и традиционное соперничество с Мерсией постепенно отходит на второй план. Напротив, с 840-х годов наблюдается стремительное сближение двух королевств, вызванное наличием общего врага. Уже в 853 году в ответ на просьбу преемника Беортвульфа, короля Бургреда (852—874), Этельвульф посылает свои войска в Уэльс, а чуть позже выдает свою дочь Этельсвиту замуж за мерсийского владыку⁶⁵.

Приобретение Беркшира, поэтому, скорее всего, произошло вполне мирным путем и его вхождение в состав Уэссекса практически ничего не изменило, даже элдормен остался тот же самый[11]. Вместе с тем, включенные в «Большой Уэссекс»⁶⁷ территории южной Англии в хозяйственно-экономическом и культурном отношении сильно отличались как друг от друга, так и от центра нового государственного образования.

Коренные земли западных саксов охватывали графства Гемпшир, Уилтшир, Сомерсетшир и Дорсетшир. Широкая полоса меловых возвышенностей, простирающаяся от Гемпшира на востоке через равнину Солсберии Беркшир до побережья Дорсета на западе, объединяла этот район естественно-географически, в то время как территориально-политическое его единство обеспечивали старые, идущие вдоль холмов дороги, которые использовались еще римлянами. Плодородная местность была богата лесом и водой, что способствовало раннему развитию пашенного земледелия с системой открытых полей и животноводства. Население концентрировалось в больших деревнях[12], состоявших из дворов отдельных домохозяев. Каждый такой двор, как правило, включал в себя от 2 до 10 больших домов площадью 40―60 кв. м с несколькими массивными столбами, поддерживавшими крышу, и с одной или несколькими внутренними перегородками. Их окружали хозяйственные постройки: сараи, кладовые, стойла для скота, мастерские и т. п. Иногда весь комплекс построек был обнесен оградой⁶⁹.

Каждое отдельное графство, из которых состоял Уэссекс, находилось под контролем королевских чиновников — элдорменов и гереф, наблюдавших за соблюдением законности и порядка, командовавших местным ополчением и собиравших следуемые короне продуктовые поставки, судебные штрафы, торговые пошлины и иные повинности. Присутствие власти ощущалось также в многочисленных «королевских виллах» (villa regia) — одной из них как раз и был Вонтидж — и в возведенных там деревянных дворцах, в которых чаще всего и можно было встретить кочующий королевский двор⁷⁰.

Район к западу от леса Селвуд, заключающий в себе Корнуолл, Девоншир и часть Сомерсетшира, в рассматриваемый период, вероятно, представлял собой несколько обособленную область, что было следствием как довольно позднего расселения здесь англосаксов, так и медленной интеграции этой территории в состав Уэссекса. Особенностью ее ландшафта, в отличие от центральных регионов Уэссекса, было преобладание фермерско-хуторского хозяйства. К тому же, судя по всему, колонизация западными саксами Корнуолла и даже Девоншира продолжалась еще и во времена Альфреда Великого, и, чем дальше к западу (за исключением Сомерсета), тем сильнее проявляла себя специфика бриттских социально-экономических, а отчасти и политических порядков⁷¹. Еще одной примечательной особенностью западных территорий «Большого Уэссекса» можно считать сильное влияние здесь церковной организации. Огромный диоцез епископов Шернборна в IX в. охватывал Дорсет, Сомерсет, Девоншир и Корнуолл, а возглавлявшие его иерархи, вне всякого сомнения, принадлежали к наиболее влиятельным магнатам не только юго-запада, но и всего Уэссекса⁷². Несмотря на все отличия, однако, этот регион к середине столетия был достаточно прочно инкорпорирован в состав уэссексской короны, чего никак нельзя сказать о юго-восточной Англии.

Что касается бывших самостоятельных королевств юго-востока, то ни Эгберт, ни Этельвульф, по-видимому, не рассматривали их как регионы, непосредственно входящие в свое государство. В течение всего этого периода Кент, Эссекс, Суссекс и Серри управлялись наместниками, которыми в ранге вице-королей с титулом rех обычно оказывались старшие сыновья правящего уэссексского государя⁷³. Они не были полностью свободны в своих действиях: в частности, вице-короли не имели права чеканки собственной монеты и издания от своего имени земельных грамот, в то время как и Эгберт, и Этельвульф пользовались во время пребывания на юго-востоке всей полнотой своих прерогатив.

С другой стороны, приметная особость этого региона находила выражение в том, что и дед, и отец Альфреда Великого четко различали институты управления собственно Уэссекса и юго-восточных территорий. По подсчетам Саймона Кейнса, в грамотах короля Этельвульфа упоминаются (как в тексте, так и в списках свидетелей) имена 117 мирян в ранге элдормена и ниже; из них лишь 9 свидетельствуют грамоты и в Уэссексе, и в восточных районах королевства⁷⁴. Короче говоря, Эгберт и его сын были, согласно титулатуре их кентских грамот, «королями западных саксов и кентцев»⁷⁵, что лишний раз подчеркивало составной характер государственности «Большого Уэссекса». Как мы увидим, лишь в 860 году, со вступлением на престол одного из старших братьев Альфреда, Этельберта (860—865), две составляющие королевства стали рассматриваться как части единого целого, чему способствовали как усиление норманнского натиска, так и обострение противоречий между различными ветвями рода Эгберта. Интересно, что сам Альфред Великий уже не находил отличий между своим правлением в собственно Уэссексе и в Кенте: в ранних грамотах его обычно титулуют «королем саксов»⁷⁶, а после присоединения к Уэссексу западной Мерсии — «королем англосаксов»⁷⁷.

Главной опорой власти уэссексских королей на юго-восточных территориях была местная аристократия, которая, в полном соответствии с принципами реципрокности, характерными для раннеклассового общества, ожидала и получала вознаграждения за свою верность новому режиму. Весьма любопытный пример механизма, использовавшегося уэссексскими королями для обеспечения лояльности кентской знати, демонстрирует сохранившаяся в копии начала XI столетия грамота, в которой король Этельвульф жалует кентскому элдормену Эадреду землю в Хортоне, неподалеку от Кентербери. При этом документ оговаривает право получателя отдать часть пожалования более мелким землевладельцам, которые, в свою очередь, удержав за собой определенную долю, передавали оставшуюся часть земли владельцам следующего, более низкого уровня⁷⁸. Тем самым Этельвульф создавал систему взаимных обязанностей и отношений не только между собой и местным магнатом, но и с мелкими землевладельцами, приобретавшими дарение как бы непосредственно из рук короля.

Четырехуровневая земельная операция, зафиксированная в хортоновской грамоте, не имеет прямых аналогов в сохранившемся актовом материале. Тем не менее можно предположить, что описанная в ней сделка была достаточно распространенным явлением, с помощью которого уэссексские правители смогли заручиться поддержкой служилой знати не только Кента, но и других королевств юго-востока. Одновременно она еще раз подчеркивает особый характер внутренних связей отдельных частей «Большого Уэссекса», который к моменту появления на свет Альфреда во многом продолжал оставаться аморфным конгломератом территориально-племенных образований раннесаксонского периода.

Размышляя в 890-е годы над инструментарием королевской власти и обязанностями ее носителя, Альфред Великий отмечал, что первостепенными условиями эффективного управления государством являются густонаселенная страна, а также наличие в ней «людей молитвы», «людей меча» и «людей плуга» и достаточного количества материальных ресурсов для обеспечения всех трех разрядов населения землей, ценными подарками, оружием, пищей, элем, одеждой и вообще всем необходимым⁷⁹. В законодательстве же со времени его правления важнейшие социальные компоненты англосаксонского общества определялись аллитерированной фразой, которая в переводе звучит как «кэрлы и эрлы» (ge ceorle ge eorle)⁸⁰. В реальности социальная система англосаксов середины IX в. была, разумеется, много сложнее и помимо перечисленных включала в себя разнообразные категории полусвободных и рабов. Кроме того, надо иметь в виду, что известные нам кодексы различных древнеанглийских королевств демонстрируют, хотя и однотипные, но во многом несходные формы общественного устройства.

Так, например, ранние судебники Кента выделяют в этом королевстве по меньшей мере четыре общественные группировки, различающиеся между собой величиной вергельда. Наибольший вергельд — 300 шиллингов — имели представители родоплеменной знати — эрлы; жизнь рядовых общинников — кэрлов — оценивалась в 100 шиллингов; так называемые лэты ценились в 80, 60 и 40 шиллингов. Что касается рабов, то они вергельда как такового не имели, цена их убийства частично зависела от статуса их владельцев, которым, собственно, и доставался штраф, частично же от того, к какой из нескольких прослоек несвободных принадлежал сам раб⁸¹.

Возникает тем не менее вопрос: какая из перечисленных категорий составляла наиболее значимый общественный пласт англосаксонского социума, определяя, так сказать, его «социальное лицо»? Начиная со второй половины XIX столетия большинство и отечественных, и зарубежных медиевистов отвечало на этот вопрос достаточно однозначно: такой категорией считались свободные общинники-кэрлы, которые в глазах традиционной историографии представляли собой не только главную производительную силу англосаксонского общества VII—IX вв., но и формировали костяк социальной структуры⁸². В современной литературе этот подход наиболее рельефно выразил известный английский специалист Генри Лойн, вновь категорично заявивший о том, что социально-политическая история раннесредневековой Англии начинается со свободной общины крестьян-кэрлов⁸³. Однако уже в начале XX столетия начал формироваться и в дальнейшем получил весьма широкое распространение принципиально иной взгляд, последователи которого справедливо обратили внимание на большую роль разнообразных форм личной зависимости в древнеанглийском обществе, а также на внутреннюю иерархичность и сильную стратифицированность последнего, во многом скрепляемого уже не столько общинно-родовыми отношениями, сколько новыми узами господства-подчинения. С их точки зрения, в нем доминировали вовсе не кэрлы, а военная знать, постепенно превращавшаяся в крупных землевладельцев⁸⁴.

Лингвисты и историки настолько часто переводили древнеанглийский термин «кэрл» (ceorl) как «свободный общинник»⁸⁵, что можно было бы сделать вывод о некоей формальной этимологической связи между этим термином и самим понятием «свобода». Такой вывод все же, скорее всего, ошибочен. По-видимому, слово ceorl происходит от древнегерманского *karlaz, что означает просто «старый человек»⁸⁶. К тому периоду, когда мы впервые встречаем термин в письменных источниках, слово «кэрл» имеет уже по меньшей мере три различных, хотя и взаимосвязанных, значения: «мужчина» в чисто половом смысле, безотносительно к возрасту и социальному статусу⁸⁷, «муж» как оппозиция «жене»[13], а также «незнатный глава домохозяйства, свободный простолюдин»⁸⁹. Именно в последнем значении термин чаще всего используется в юридических сборниках и грамотах.

Некоторые ученые полагают, что определение «свободный» является не более чем «современной глоссой», прилагаемой к кэрлу исследователями⁹⁰. С этим трудно согласиться. Все законодательные памятники раннего англосаксонского периода, как из Кента, так и из Уэссекса, используют понятие «родом из кэрлов» (cierlisc mon) в качестве определения того лица, которое по шкале вергельдов находилось ниже знатных (gesithcund), но выше рабов (theow). В чисто юридическом смысле кэрл «свободен» в том плане, что он обладает набором некоторых прав-обязанностей, наиболее важными из которых являются право приносить очистительную клятву в суде и защищать себя и свою собственность, а также родню и своих зависимых людей от посягательств посторонних⁹¹. Неслучайно, что в анализируемых юридических памятниках именно кэрлы выступают главными носителями правовых норм. Большинство титулов судебников ограждает прежде всего их интересы: определены штрафы за нанесенные им увечья, убийство, за причиненный материальный и моральный ущерб, за вторжение в дом и усадьбу⁹². Кэрл к тому же решительным образом выделялся из всех несвободных прослоек англосаксонского общества VII—IX столетий в том отношении, что, в отличие, например, от раба, он имел вергельд. Если убивали лицо рабского статуса, то его господин мог потребовать компенсацию за потерю своей собственности, но ни он, ни родичи раба не имели легальной возможности мстить за убитого⁹³. Если же насильственная смерть постигала кэрла, долгом его сородичей была месть убийце и его родственникам или получение соответствующей компенсации.

В раннем Уэссексе, как и в Кенте, кэрлы имели в личном пользовании земельные наделы (в среднем 1—2 гайды) и обладали сходными со своими кентскими собратьями юридическими правами. Уэссексские законы так же, как и кентские, пестрят титулами, посвященными охране жизни, чести, безопасности и имущества кэрлов⁹⁴.

В гораздо меньшей степени по сравнению с юридической ясно положение англосаксонских кэрлов в социально-экономической сфере. В Кенте, к примеру, в их личном пользовании находились пахотные наделы (обычно размером в один сулунг), полосами лежавшие в пределах земель общины⁹⁵. Именно этот надел составлял основу хозяйственной независимости кэрла: без его наличия не могли осуществляться никакие права и обязанности, характерные для полноправного члена общества. В состав хозяйства кэрла, кроме того, входили дом с усадьбой (надворные постройки, огород, иногда фруктовый сад или пчельник) и имевшиеся у него права на пользование различными общинными угодьями⁹⁶. Помимо самого хозяина и членов его семьи в хозяйстве кэрла обычно работали несвободные и полузависимые люди. Однозначных свидетельств применения их на полевых работах мы не имеем: источники говорят об их использовании прежде всего в домашнем хозяйстве и в личном услужении[14]. Важно при этом подчеркнуть, что ни в VII, ни даже в IX столетии земля древнеанглийского кэрла еще не приобрела всех черт свободно отчуждаемой собственности.

Вместе с тем, невозможно, конечно, отрицать значительного ослабления кровнородственных связей, связанного с постепенным обособлением малой семьи и утверждением практики индивидуальной ответственности по многим судебным искам. О развитии данного процесса отчетливо свидетельствует зафиксированная кентскими судебниками практика частного покровительства кэрлов. К сожалению, законодательные сборники не содержат никакой информации о том, распространялся ли патронат на имущество патронируемого, или имелась в виду только его личность. Ясно тем не менее, что личное покровительство в раннем Кенте кэрлы осуществляли как над несвободными, так и над себе подобными⁹⁸, что не может быть интерпретировано иначе, как первый признак появления дифференциации в их среде.

Права древнеанглийских кэрлов были неотделимы от обязанностей. Главным из них было своеобразное государственное тягло, состоявшее из ряда элементов. Самым важным, несомненно, была «фирма» (feorm), представлявшая собой способ «кормления» короля, его окружения и должностных лиц и выросшая из продуктовых поставок главе племени. В дополнение к продуктовым поставкам кэрлы привлекались к подводной повинности, эпизодически к обработке королевских земель, должны были содержать находящихся при исполнении обязанностей государственных служащих⁹⁹.

Единственное прямое указание источников на участие кэрлов в военной организации древнеанглийского общества мы встречаем в первом законодательном памятнике Уэссекса — сборнике короля Инэ (688—725). Соответствующий 51-й титул устанавливает штрафы для различных категорий лиц, которые проигнорировали вызов в «королевский фирд»[15] и в полном виде звучит следующим образом: «Если гезит-землевладелец (gesithcund mon landagenda) не явится в фирд (forsitte fierd), он уплатит 120 шиллингов и потеряет свою землю; не имеющий земельного владения (unlandagende) уплатит 60 шиллингов; кэрл (cierlisc mon) уплатит 30 шиллингов за неявку в фирд (to fierdwite)»¹⁰¹.

На первый взгляд, содержание титула вполне прозрачно: он накладывает пени на тех, кто по каким-то причинам не принял участия в королевском войске. Однако если мы попытаемся проанализировать это установление чуть глубже, то оно окажется не столь однозначным; сказанное особенно касается именно военных обязательств свободных простолюдинов.

Традиционная историография интерпретировала рассматриваемый титул в том смысле, что все свободные в Уэссексе были обязаны сражаться в фирде и, следовательно, этот последний был не чем иным, как «народным ополчением» (nation in arms)¹⁰². Согласно этому прочтению, защита своего народа с оружием в руках была не только обязанностью, но и правом-привилегией каждого свободного человека. Отсюда мысль о том, что тот из кэрлов, кто игнорировал свои военные обязательства в отношении своего рода и своей страны, подлежал специальному штрафу (fierdwite) в пользу короля. Сторонники же «аристократического» строения раннего Уэссекса отрицают приведенную аргументацию. Крупный английский специалист Эрик Джон, например, не видит в 51-м титуле ничего такого, что подтверждало бы участие кэрлов в боевых действиях, хотя, опираясь на данные археологии, и признает, что некоторые из них могли иметь оружие. Его трактовка исходит из того, что служба «людей родом из кэрлов» в фирде сводилась лишь к материальному обеспечению составлявших королевскую армию воинов-аристократов¹⁰³.

Думается, однако, что рассматриваемая статья является не более чем перечислением штрафных санкций и отнюдь не свидетельствует о всеобщей воинской повинности свободных; речь, скорее, идет о том, чтобы наложить пени на тех, кто обязан был отправиться в поход вместе с королем, но предпочел остаться дома. Кроме того, следует учесть неизбежный разрыв между юридической теорией, воплощенной в кодексе, и реальной жизнью. Имеем ли мы право на этом основании говорить о том, что король Уэссекса ожидал личного участия любого свободного королевства в своем войске с оружием в руках и обладал возможностью наказать «отказника»? Иными словами, можем ли мы в этом случае категорически утверждать, что «свобода» каждого уэссексского кэрла предполагала, что он непременно является членом фирда? Наверное, нет.

Следует также иметь в виду, что, начиная с правления Инэ, уэссексские короли высказывали претензии на право вмешиваться в отношения патроната и коммендации, возникавшие между усиливающейся аристократией и простыми общинниками¹⁰⁴. Более того, весь контекст его законодательства дает основание полагать, что к концу VII в. в уэссексском обществе начинают формироваться представления о короле как носителе верховной власти, который вправе распоряжаться свободой и даже жизнью подвластного ему населения. Возможно, именно осмысление своего положения как положения государя, вольного приказывать и требовать исполнения своих приказаний, позволило Инэ употреблять в преамбуле своего сборника такие формулировки как «мой народ» (ure folk), «мои элдормены» (ure ealdormen), и, что весьма показательно, термин «подданные» (undergetheodendra) по отношению ко всем западным саксам¹⁰⁵. Но на этом этапе развития правовых представлений идея повиновения и подданства королю как носителю высшей государственной власти еще только зарождается и во многом связана с развитием института патроната короля как частного лица и члена определенного рода. Поэтому все попытки королевской власти осуществлять прямую юрисдикцию над всем свободным населением Уэссекса, а тем более регулировать отношения знати и кэрлов были ограничены требованиями складывающегося института частной коммендации¹⁰⁶.

Именно эти обстоятельства следует учитывать, анализируя титул 51 закона Инэ. Более логичным в свете изложенного представляется предположение о том, что в нем речь идет не обо всех свободных членах уэссексского общества, а лишь о тех из них, кто рассматривал короля как своего персонального покровителя-глафорда. С этой точки зрения кэрлы (cierlisc mon), упоминаемые в данной статье, есть кэрлы, стоящие под прямым патронатом короны; в силу этого они и обязаны принимать участие в королевском фирде, а в случае неявки в него подлежат штрафу в пользу короля. Иначе говоря, они сопровождают короля в военный поход не потому, что они свободные люди, защищающие свою страну, а потому, что король является их непосредственным лордом; в этом смысле они «свободны», но свободны лишь по отношению ко всем остальным людям, но не по отношению к своему господину.

Предполагаемое существование в Уэссексе отдельной категории «королевских кэрлов» находит косвенное подтверждение в данных топонимики, а также в некоторых аналогиях, исходящих из других англосаксонских королевств. Существование многочисленных Чарлтонов (ceorla tuns), находящихся в естественной близости от важнейших королевских резиденций уэссексских правителей (Винчестер, Дорчестер, Саутгемптон), указывает на то, что их, возможно, населяли общинники-кэрлы, состоящие под покровительством короны¹⁰⁷. Нечто подобное уэссексским «королевским кэрлам», видимо, имело место также в раннем Суссексе и Кенте. Когда первый христианский король южных саксов Этельвол в 680-х годах пожаловал местечко Селси св. Уилфриду для устройства монастыря, то одновременно ему были переданы наряду с землей и рабами «свободные люди» (frigmen), которые обязаны были рассматривать нового аббата как своего господина, подобно тому как до этого их глафордом был сам король Этельвол¹⁰⁸. Сходным образом «свободные люди» (frigmen), неоднократно упоминаемые в кодексе кентского короля Этельберта, вполне могут быть близки уэссексским «королевским кэрлам». Они жили на коронной земле, владея собственными пахотными наделами, и также рассматривали короля Кента как своего «господина и покровителя» (hlaford ond mundbora); если такого frigman'а убивали, король получал в качестве компенсации 50 шиллингов[16].

Проведенный анализ позволяет говорить о том, что фирд как Уэссекса, так и Кента, скорее всего, не был народным ополчением, в котором обязаны были служить все свободные англосаксы, в том числе и все без исключения кэрлы. Только те из них, кто, подобно «королевским кэрлам», имел своим личным покровителем-глафордом самого короля или сопровождал своего непосредственного господина-аристократа, оказывался рядом с ними на поле боя с оружием в руках. Немаловажно и то, что с течением времени все большее значение для усиливающейся внутренней дифференциации кэрлов приобретали факторы социально-экономического порядка, прежде всего связанные с эволюцией системы землевладения. Лишь тот из общинников, кто обладал достаточным количеством земли, необходимым не только для ведения самостоятельного хозяйства, но и для обзаведения дорогостоящей военной амуницией, мог рассчитывать на продолжение службы в рядах королевского фирда, сближаясь тем самым с формирующейся служилой знатью. Остальная же масса кэрлов, видимо, постепенно социально скудела, пополняя ряды многочисленных категорий не- и полусвободных древнеанглийского общества.

Наряду с кэрлами в англосаксонском обществе VIII— IX вв., как мы видели, существовала и знать. Для обозначения этой категории свободных источники обычно используют термин «эрл» (eorl, ealdormen) и его латинские эквиваленты (dux, comes, nobiles, patricius, subregulus)¹¹⁰. Необходимо заметить, что сведений о месте и роли эрлов в кентском, например, обществе VII—VIII столетий сохранилось немного, ибо, как уже указывалось, составители судебников в наибольшей степени были озабочены фиксацией прав и обязанностей кэрлов. «Правда Этельберта», например, связывая «средний вергельд» (в 100 шиллингов) с вергельдом рядового свободного¹¹¹, о вире эрла вообще умалчивает. Тем не менее штрафы по некоторым искам эрлов вдвое превышали соответствующие компенсации в пользу простых общинников¹¹², а установленный законами Хлотаря и Эдрика в конце VII в. вергельд эрла был втрое больше вергельда кэрла¹¹³. Можно предположить на этом основании, что привилегии эрлов первоначально выражались как минимум в более широком использовании принадлежавших всем свободных прав. Учитывая этническую близость между англосаксонскими и родственными им племенами, завоевавшими Британию, и теми, кто остался на континенте, мы можем говорить, что сословие эрлов появилось у англов, саксов и ютов еще на их континентальной прародине. Интересно отметить, что в социальной системе многих других нижненемецких племен, в частности у саксов, фризов и тюрингов, также существовала родовая знать — этелинги. Любопытную параллель между эрлами и этелингами проводит П. Г. Виноградов, отмечавший, что последние являлись аристократией благодаря господствующему положению их сородичей в сфере управления и религии¹¹⁴. Однако уже очень рано близость к укрепляющейся королевской власти могла вести к повышению социального статуса бывшей родовой аристократии.

Деление на высших (эрлы) и низших (кэрлы) свободных не исчерпывало всех градаций свободного населения. Законы короля Уитреда, относящиеся к концу VII столетия, содержат прямые указания на существование еще по меньшей мере двух групп слоя высших свободных — королевских тэнов (cyninges thegn) и неких «людей, родом из гезитов» (gesithcundmon)¹¹⁵. К сожалению, это единственные упоминания в кентском законодательстве терминов «тэн» и «гезит», которые столь часты в синхронном с ним сборнике уэссексского короля Инэ. Контекст 5-го и 20-го титулов законов Уитреда тем не менее наводит на мысль о том, что во всяком случае в Кенте и гезиты, и тэны являлись королевскими дружинниками и как таковые занимали более высокое положение в обществе по сравнению с простыми кэрлами. С другой стороны, не приходится сомневаться в том, что упомянутые представители кентской знати, в частности гезиты, находились в подчиненном положении по отношению к королю. Если гезит против воли короля заключал незаконный союз, то не только должен был отказаться от него, принеся покаяние, но и уплатить штраф в размере 100 шиллингов¹¹⁶. Это несомненный показатель его более привилегированного положения в обществе по сравнению с кэрлами, поскольку с последних за подобную провинность взималось лишь 50 шиллингов¹¹⁷.

Социальный статус другой категории служилой знати — тэнов — был также значительно выше статуса рядового свободного. Например, для королевского тэна было достаточно его собственной клятвы, чтобы очиститься на алтаре от предъявленного ему обвинения, тогда как кэрлу в данном случае необходимо было свидетельство о его невиновности со стороны четырех равных ему по статусу людей¹¹⁸. Надо думать также, что по отношению к гезиту королевский тэн занимал более высокую ступень на социальной лестнице. По законам короля Уэссекса Инэ, например, вторжение в бург королевского тэна каралось уплатой 60 шиллингов, тогда как вторжение во владение гезита наказывалось штрафом в размере 35 шиллингов¹¹⁹. Объяснить это можно, видимо, тем, что тэн являлся служилым человеком самого короля, о чем и свидетельствует термин «королевский тэн». У гезита же мог быть и другой глафорд, не обязательно король, а, возможно, тот, кому король пожаловал право юрисдикции над определенной территорией¹²⁰. Наверное, служба гезитов не имела для носителя королевского титула столь большого значения, как служба тэнов, поэтому гезиты и были дружинниками более низкого ранга.

Вообще в уэссексских законах доальфредовской эпохи фигурируют гезиты двух категорий: гезиты-землевладельцы (landagende), которые за неявку в войско должны были уплатить штраф в размере 120 шиллингов, и безземельные гезиты (unlandagende), с которых в этом случае взималось 60 шиллингов¹²¹. На первых порах связь дружинников с королевской персоной носила, должно быть, преимущественно личный характер: король выступал в роли патрона (глафорда), а представители служилой знати являлись его клиентами. Гезиты и тэны были связаны со своим господином клятвой верности, а служба их не носила унизительного характера, как у несвободных, но, напротив, считалась почетной. Взаимоотношения личного господства и подчинения могли быть расторгнуты любой из сторон¹²². Даже в конце IX в. межличностные связи играли настолько большую роль, что «Правда Альфреда Великого» специально оговаривала запрещение измены своему глафорду, которая каралась смертной казнью с конфискацией всего имущества, а также акты кровной мести против него¹²³.

Таким образом, в основе зарождения сословия служилых людей у англосаксов лежали отнюдь не земельные пожалования светской знати, а именно отношения глафордата и непосредственная связь с королем. Лишь со временем (не ранее рубежа VIII—IX столетий), когда королевская служба приняла постоянный и систематический характер, служилые люди стали обязательно наделяться земельными владениями, ибо корона нуждалась не просто в верных, но и материально крепких вассалах. Появление зависимости владения землей от военной службы объяснялось, видимо, тем, что назрела необходимость замены ополчения-фирда профессиональной армией, которая была бы не только опорой королевской власти внутри страны, но и действенным средством отражения начавшихся набегов викингов.

В основе тех сдвигов, которые происходили в англосаксонском социуме на протяжении VIII—IX вв., лежали глубокие изменения в формах земельной собственности. Главным в этом смысле было медленное, но необратимое становление понятия личной земельной собственности, равно как и земельной собственности вообще. Континентальные англосаксы, подобно другим варварам, скорее всего, еще не видели в земле того предмета, который может быть объектом свободного распоряжения, а тем более отчуждения. Слишком еще велика была их связь с землей, которую они обрабатывали: она рассматривалась как достояние и естественное продолжение многих поколений одной и той же семьи.

Наиболее интересен вопрос о социально-экономической сущности этой земли, или фолкленда. Самый ранний законодательный сборник англосаксов — судебник кентского короля Этельберта — определяет, что женщина, родившая ребенка в законном браке, имела право на половину имущества (scaet) умершего мужа. Такую же часть она получала и при разводе, уходя из семьи с детьми; в случае же если отец оставлял детей при себе, она приобретала «долю каждого ребенка»¹²⁴. Видимо, в раннем Кенте жена и дети домохозяина в случае его смерти наследовали его имущество равными долями. Сходный характер носит титул 81-й, который в полном виде звучит следующим образом: «Если она (жена — А.Г.) не родила детей, то пусть отцовская родня получит имущество (floh) и утренний дар (morgengyfe)¹²⁵. Наибольшую трудность в его интерпретации вызывает выражение «отцовская родня» (faedermgmagas), поскольку речь может идти как о родне покойного мужа со стороны его отца, так и об отцовских родичах женщины. В первом случае имущество умершего домохозяина, не имеющего прямых наследников, достается его отцовским родственникам, а бездетная жена не получает ничего. Во втором случае имущество бездетной жены покойного домохозяина, нажитое в браке, достается ее сородичам со стороны отца. Аналогичное установление встречается и в законах уэссексского короля Инэ, где предписывалось, что в случае смерти домохозяина (сеоrl) его жена должна взять на себя воспитание ребенка, а родственникам (magas) вменялось в обязанность доставлять ей средства на его содержание (корову на лето, быка на зиму) и охранять «владение» (frumstol), пока ребенок не подрастет¹²⁶. Заметим, что и в этом случае не вполне ясно, о каких родственниках упоминает титул; скорее всего, речь идет о сородичах отца ребенка, которые, как мы уже знаем, в Кенте по крайней мере, наследовали ему при отсутствии у него детей. Интересно также, что в качестве наследников и в том, и в другом судебнике подразумевается потомство мужского пола, поскольку при определении срока опекунства во фразе «пока он (he) не достигнет десяти зим» употреблено местоимение в мужском роде. К тому же, если бы имелись в виду и женщины, то в качестве акта, завершающего опекунство, несомненно, был бы предусмотрен выход дочери замуж¹²⁷.

Но, как бы то ни было, из приведенных постановлений кентских и уэссексских кодексов становится ясно, что если появившаяся у англосаксов индивидуальная семья и вела самостоятельное хозяйство, то право собственности на имущество, которым она пользовалась, еще сохранялось за большой семьей. Логично предположить, что в состав этого имущества входила как движимость, так и недвижимость (в том числе земля) и ее наследование и распоряжение регулировалось шедшим с древних времен правом фолкленда. В пользу такого предположения говорит тот факт, что используемые в анализируемых титулах термины, обозначающие наследственную массу, подразумевали и движимое, и недвижимое имущество. По справедливому наблюдению Л.Я. Гуревича, скорее всего, именно земля в первую очередь переходила под контроль родственников на время малолетства наследников, что лишний раз подтверждает, что институт фолкленда исключал частную собственность на землю. Поэтому формирование аллодиальной собственности внутри общинных структур англосаксов происходило крайне медленно. Лишь постепенно возможности распоряжения землей фолкленда повышались, хотя и в VIII—IX вв. юридически ее нельзя было передавать посторонним общине лицам¹²⁸.

С начала VII столетия у англосаксов получает распространение практика пожалования королем части подвластной ему земли в управление-кормление членам своего рода, а также представителям родовой и складывающейся служилой знати. Такая земля получила название «бокленд» (от древнеанглийского bос — «грамота»). Пожалование на праве бокленда по букве формуляра грамоты давало его владельцу право полной и ничем не ограниченной частной собственности на землю с возможностью передачи ее по наследству. Однако на самом деле все обстояло гораздо сложнее.

Типичная грамота на пожалование бокленда была смоделирована по образцу частноправовых актов поздней Империи, и по юридической форме право бокленда сильно напоминало распространенное в позднеримском праве jus perpetuum. К VI столетию концепция jus perpetuum, которая в классическом римском праве имела в виду лишь долгосрочную аренду государственных земель, начала включать в себя представление о том, что предполагается не только аренда, но и некое право владения имением фиска с возможностью изъять часть доходов с его держателей в свою пользу¹²⁹. С этой точки зрения, приобретение аналогичным образом составленной грамоты на владение боклендом влекло за собой передачу жалователем получателю прав как на само поместье (inland), так и на господство над сидевшими на земле поместья людьми. В типичном случае получатель грамоты становился тем лицом, которому следовала королевская «фирма» (др.-англ. feorm, лат. tributum) и все те повинности, которыми ранее были обязаны королю или его управляющему жители территории, пожалованной в бокленд. Помимо этого он обладал и некоторыми неопределенными юридическими полномочиями, становясь по терминологии того времени «господином земли» (landhlaford) или «правителем земли» (landrica)¹³⁰. Самым ранним достоверным свидетельством существования у владельцев бокленда таких юридических полномочий являются две кентские грамоты конца VII в., в которых король Уитред подтверждает привилегии монастыря на острове Танет. Согласно тексту грамот, Уитред согласился на то, чтобы аббатисам указанного монастыря принадлежало «покровительство (defencio) над людьми и всеми делами, как оно ранее принадлежало нам и нашим предшественникам»¹³¹. Напрашивается предположение о том, что ранние грамоты фиксировали не столько пожалование земли как таковой, сколько тех продуктовых поставок-кормлений, которые с нее причитались, а также осуществление новым глафордом политико-юридических прерогатив, которые ранее принадлежали самому королю.

Инициатором введения в ранних англосаксонских королевствах института бокленда была христианская церковь: будучи защищен от «изменчивых превратностей судьбы» (излюбленное изречение первых грамот — А.Г), он позволял ей обеспечить себя стабильными земельными владениями. Первые земельные грамоты, которые могут считаться подлинными, датируются периодом архиепископата Теодора из Тарса (669—690) и, вполне возможно, именно он и его современники — св. Уилфрид и епископ Уэссекса Лиудгер (или Хлотхере, франк по происхождению) — ответственны за появление рассматриваемого института в Британии¹³². Не вызывает сомнений то, что первыми и главными получателями боклендов в рассматриваемый период были различные церковные корпорации (церкви, монастыри) и отдельные иерархи[17]. Неслучайно также и то, что в ранних грамотах право бокленда обычно определяется как jus ecclesiasticum¹³⁴ или jus monasterium¹³⁵ даже когда получателем грамоты является мирянин¹³⁶. Даже во второй половине X в., в период правления правнука Альфреда Великого, короля Эдгара, грамоты, оформлявшие земельные пожалования заведомым мирянам, довольно часто называют право получателя jus ecclesiasticum¹³⁷.

Это был первый этап в эволюции бокленда — время со второй половины VII до середины VIII в., — когда бесспорно доминировали пожалования церкви, тогда как дарения светским лицам имели единичный характер. В качестве получателей земли фигурируют в основном аббатства, монастыри, а также отдельные иерархи церкви.

Картина начинает меняться со второй половины VIII в., условно говоря, с периода правления короля Мерсии Оффы. Это время можно принять за нижнюю границу второго этапа, окончание которого относится к концу IX столетия, когда условия владения боклендом были юридически закреплены в законах Альфреда Великого. В течение указанного этапа дарения светским лицам не только становятся более многочисленными, но и несколько меняют свой характер. В большинстве грамот фраза «...передаю во владение на церковном праве...» встречается все реже, хотя и не исчезает полностью. Отныне служилый человек мог использовать свое земельное владение в светских целях, причем согласно букве грамот, земля давалась в «вечное наследство» на правах полной свободы распоряжения ею (in perpetuum jus largitum sum)¹³⁸. Однако и в это время король жаловал по-прежнему не столько землю как таковую, сколько те же политико-административные прерогативы и права сбора фирмы, которыми он обладал до этого сам. Так, в грамоте 762 года дружинник (thegn) Дунвальд, осуществляя дарение своих владений в пользу монастыря Св. Петра и Павла в Кентербери, указывает на то, что эти земли передал ему король Этельберт с «его (т. е. королевским — А.Г.) налогом». Причем на таком же условии он передает эту землю и указанному монастырю¹³⁹. К тому же, несмотря на часто встречающуюся фразу о том, что земли эти передавались на правах «вечного наследства», в действительности бокленд мог завещаться лишь двум-трем поколениям наследников¹⁴⁰.

Появление многочисленных владельцев боклендов, в том числе и светских, не могло не создавать для королевской власти дополнительных затруднений. Главным из них было то обстоятельство, что, отдавая землю в бокленд, король изымал ее из государственного фонда и тем самым фактически лишался значительной части своих доходов: население переставало нести повинности и поставки в его пользу. Англосаксонские короли, несомненно, столкнулись с этой проблемой еще на первом этапе существования бокленда, когда он был достоянием только лишь церкви. По мере же распространения практики земельных пожалований проблема контроля короны над такими землями стала еще более острой. Выход из создавшегося положения был найден на пути превращения бокленда в условную, служилую собственность. Уже в первой половине VIII в. правители англосаксов начинают на основании «королевского права» (jus regium) требовать от владельцев бокленда несения неких неопределенных служб в свою пользу. К середине же VIII столетия тенденция превращения бокленда в условную собственность становится очевидной, с этого времени владеть боклендом можно только при несении королевской службы, особенно военной. Впервые повинности, следуемые с пожалования в бокленд (они включали в себя участие в фирде, постройку укреплений-бургов и мостов, отчего получили наименование «тройной повинности» (trinoda nececcitas)¹⁴¹, прямо упомянуты в грамоте 749 года, которая закрепляет привилегии, дарованные церкви королем Мерсии Этельбальдом на синоде в Гамли. В этой грамоте мерсийский король избавляет монастыри и церкви своего государства от всех натуральных податей, работ и сборов за исключением строительства мостов и защиты укреплений от врагов. Этельбальд указывает, что эти повинности были наложены на весь народ королевским эдиктом (edicto regis) и не должны быть уменьшены, поскольку они необходимы для благосостояния всей христианской церкви¹⁴².

В Уэссексе возведение бургов начинает упоминаться лишь с середины IX в., что согласуется с археологическими находками недавнего времени в Саутгемптоне (Хэмвиче) и Винчестере. Значительный торговый центр, Хэмвич, возникший еще в VII в., был неукрепленным поселением, что и послужило одной из причин его упадка в IX столетии после ряда нападений викингов. Упадок Хэмвича совпал с постепенной трансформацией близлежащего Винчестера из королевской резиденции и центра епископского диоцеза в город торговцев и ремесленников, оборонительные сооружения которого, заброшенные в предшествующий период, были возобновлены на рубеже IX—X вв.¹⁴³ Два других компонента «тройной повинности» — участие в фирде и сооружение мостов — появляются в текстах документов несколько раньше, в конце VIII — начале IX в.¹⁴⁴ Большинство из указанных грамот, однако, являются очевидными фальшивками, составленными не ранее XI столетия¹⁴⁵. Первым вполне аутентичным текстом, в котором встречается упоминание об участии в фирде, может считаться пожалование королем Эгбертом земли близ Кентербери, датированное 839 годом¹⁴⁶. Тем не менее, по форме и содержанию указанная грамота представляет собой кентский документ и можно предполагать, что она отражает практику предоставления боклендов, сложившуюся скорее в Кенте, нежели собственно в Уэссексе. Лишь от середины IX столетия мы имеем неоспоримое свидетельство существования «тройной повинности», в частности военной службы, в королевстве западных саксов. Речь идет об известной грамоте 848 года, по которой король Этельвульф жалует сам себе 20 гайд земли в Девоншире¹⁴⁷.

Подводя итоги развития бокленда накануне эпохи Альфреда Великого, еще раз следует отметить, что именно в это время бокленд приобретает черты собственно светского владения. Пользуясь правами податного иммунитета и возможностью творить правосудие на пожалованных землях, дружинник получал практически те же права, которые ранее принадлежали королевской власти. Фактически освобождаясь от уплаты различного рода податей в королевскую казну, получатель бокленда должен был исполнять «тройную повинность», процесс введения которой только начинался.

Не прост и вопрос о том, являлся ли бокленд рассматриваемого времени реальной частной собственностью. По-видимому, с самого начала бокленд можно было наследовать, поскольку в этом были заинтересованы церковные корпорации — первоначально главные получатели земель по грамоте. Церковь уже в VIII в., пользуясь предоставленным ей правом jus ecclesiasticum, жалует ее светским лицам¹⁴⁸. Но только в законах Альфреда Великого право передачи земель бокленда по наследству получило юридическую санкцию. Но, судя по всему, до рубежа ΙΧ—Χ вв. абсолютно свободного отчуждения бокленда англосаксонское общество все-таки не знало, да и сам бокленд еще мало напоминал будущую феодальную вотчину. Тем не менее появление бокленда потенциально давало возможность его владельцам установить свою власть над общинниками, распространив на них те порядки, которые имели место в их собственных хозяйствах, основанных прежде всего на труде рабов и полусвободных. По мере увеличения земельного фонда, так или иначе находившегося в распоряжении светской и духовной аристократии, ее возможности подчинения не только несвободных, но и общинников, несомненно, увеличивались.

Но все же в рассматриваемый период главный социальный водораздел в англосаксонском обществе проходил не между аристократами-землевладельцами и зависимыми крестьянами, а между свободными полноправными людьми, независимо от степени их знатности, и различными категориями несвободных и полусвободных как из завоеванных кельтов, так и из числа самих англосаксов. Прямых указаний на какую-либо форму эксплуатации одних свободных другими источники не содержат, а изредка встречающиеся в них термины «покровитель» или «господин» (hlaford, dryhten, mundbora) относятся преимущественно к королю[18]. Скорее всего, главную группу зависимого населения первоначально составляли покоренные германцами бритты, которые, подобно свободным англосаксам, делились на ряд категорий в зависимости от своего статуса. Источники называют среди них лэтов (laet), эсне (esne), уилей (wealh) и рабов (theow), фиксируя при этом и более дробные градации в рамках каждой из категорий, отличающиеся своим вергельдом или ценой.

Лэты представляли собой своеобразный промежуточный слой англосаксонского общества VIII—IX столетий. Упоминание в кентских законах лэтов отдельно от рабов и деление их на три категории с вергельдом в 80, 60 и 40 шиллингов¹⁵⁰ дают возможность думать, что они были весьма многочисленны и определенно являлись иноплеменниками по отношению к англосаксам. Реальный же социальный статус лэтов продолжает оставаться неясным. Что касается имущественной дифференциации в их среде, то она не вызывает сомнений; сложнее обстоит дело с вопросом о связи их места в раннем кентском обществе с землевладением. В англосаксонских судебниках гораздо четче выясняется сопряженность положения этой категории зависимых с положением их господина и выполняемой ими службой. Так, за изнасилование «королевской девушки» определялось взыскание в 50 шиллингов, служанки эрла — 12 шиллингов, служанки кэрла — 6 шиллингов. Однако если речь идет о служанке, занятой на помоле зерна, то штраф уменьшается вдвое¹⁵¹. Очевидно, что лэты не были зависимыми людьми из числа самих англосаксов: видимо, законодатель применял термин laet, принятый у германцев для обозначения полусвободных, к местному кельтскому населению. От кэрлов они отличались более низким вергельдом и обязанностью платить постоянный оброк своим завоевателям и как-то обслуживать их. Большего имеющиеся в нашем распоряжении источники сказать не позволяют.

Что касается эсне и рабов, то они чаще всего упоминаются в англосаксонских «Правдах» в одной связи. Действительно, для эсне была характерна некоторая двойственность юридического статуса: с одной стороны, в их положении существовал ряд признаков, сближающих эсне и раба; с другой — изучаемые законы ясно говорят о том, что эсне все же не раб, ибо зачастую на него распространяются некоторые права свободных. Например, эсне, как и раб, не имеет сородичей; в тех случаях, когда от имени свободного выступают родственники, для эсне его заменяет господин. Вместе с тем, цена эсне, хотя это и не вергельд, названа в одном из сборников «ценой человека» (manwyrd), в то время как раб приравнивается к движимому имуществу¹⁵². Эсне несет ответственность за совершенные им правонарушения, но, в отличие от раба, он не подвергается телесному наказанию, а платит штраф. Права и достоинство эсне до известной степени признаются и охраняются законом: он, к примеру, имеет право обвинить под присягой человека одного с ним состояния или оправдаться, если его господином является епископ или король. Рабы таких возможностей лишены полностью¹⁵³. Несмотря на то что статьи законов, посвященные хозяйственному положению эсне, весьма немногочисленны, они также подтверждают, что эсны и рабы — не одна и та же социальная группа. Судя по ним, эсне использовались для различных работ в хозяйствах свободных общинников-кэрлов, а также знати, но жили своими домами и имели небольшие наделы земли. Так, в титуле 9-м законодательства короля Кента Уитреда предусматривается ситуация, когда эсне работает в церковный праздник по принуждению хозяина, который и платит за это штраф в 80 шиллингов. В следующем, 10-м, титуле того же сборника рассматривается случай, когда эсне работает в праздник по собственной инициативе; в этом случае он сам должен заплатить штраф в 6 шиллингов или подвергнуться бичеванию («заплатить собственной кожей», как сказано в статье)¹⁵⁴. Естественно предположить, в связи с этим, что эсне мог работать в праздник без ведома господина только на своем участке. О том, что эсне могли иметь свое хозяйство и жить своим домом, свидетельствует и то, что в кодексе Уитреда особо оговорен случай нарушения поста и христианских обрядов в доме эсне: он должен был заплатить господину за это правонарушение 6 шиллингов или подвергнуться побоям. Такое же наказание ожидало эсне, если он приносил жертвы языческим богам или нарушал пост без ведома хозяина¹⁵⁵. Кроме того, для обозначения раба в «Правдах» обычно используется специальный термин theow; люди, попавшие в рабство за неуплату каких-либо платежей или штрафов, называются witetheow¹⁵⁶. Все это позволяет сделать вывод, что эсне не были ни рабами, ни феодально-зависимыми; по-видимому, их можно отождествить с континентальными литами, а значит, они представляли собой прослойку полусвободных в Кенте VII—IX вв.

Термином theow, как уже указывалось, в англосаксонском обществе именовались лица рабского статуса, находящиеся в услужении у кого-либо. Это бесправное население, в свою очередь, разбивалось по различным признакам на подгруппы. Наименование «раб» могло прилагаться и к тем, кто стоял по своему общественному положению выше, чем рабы в полном смысле слова. Такое слияние обычно происходило при сопоставлении прослойки theow с эсне, обедневшими настолько, что они были вынуждены исполнять работу, поручаемую рабам (theoweorc); законодательство нередко вообще объединяло обе категории единым понятием theowesne¹⁵⁷. Постепенно в эту прослойку бесправного населения могли, вероятно, проникать и те из англосаксов, кто был осужден на включение в состав «рабов» в качестве наказания за то или иное преступление¹⁵⁸.

Относительно вольноотпущенников в кентском обществе VII—IX столетий сведения содержатся лишь в двух титулах судебника Уитреда¹⁵⁹, хотя, несомненно, практика отпуска на волю существовала у англосаксов так же, как и у других германских племен, еще на континенте. Человек, освобожденный в церкви, перед алтарем, становится полноправным свободным (se sy folcfry): он имеет вергельд, свободно распоряжается своим имуществом, имеет мундиум над своей семьей и право свободного передвижения в пределах Кента. Но до того момента, пока folcfry не обзаведется кругом свободных сородичей, его вергельд и наследство остаются под контролем бывшего господина в тех случаях, когда вольноотпущенник покидает территорию королевства. Должно быть, вольноотпущенниками становились люди различного положения: от рабов до бывших свободных, попавших в личную зависимость; соответственно, существовало, вероятно, несколько категорий вольноотпущенников, различавшихся формами освобождения. В пользу такого предположения говорит содержание титула 14-го того же сборника Уитреда. В нем говорится, что хозяин, позволивший нарушить пост своим домочадцам (his heowum), «будь то свободные или рабы» (frigne ge theowne), должен заплатить неопределенную законодателем сумму штрафа (healsfang)¹⁶⁰. Следует заметить, что выражение frigne ge theowne встречается в источниках лишь в тех случаях, когда совершенно очевидно речь идет о каких-то формах зависимости¹⁶¹. По-видимому, frigne, упомянутые в 14-й статье кодекса Уитреда, могли быть вольноотпущенниками, которые, став свободными, сохраняли тем не менее какие-то обязательства по отношению к своему бывшему господину.

Примерно ту же социальную стратификацию не- и полусвободных мы видим и в Уэссексе. Место кентских лэтов занимали в уэссексском обществе уже упоминавшиеся уили (wealh). Они рассматривались англосаксами прежде всего как плательщики податей: неслучайно в статье 23-й «Правды Инэ» рядовой бритт назван wealhgafolgelda и имеет вергельд, равный половине вергельда рядового свободного англосакса¹⁶². Уили делились на три категории с соответствующей вирой, определяемой размером земельного надела: имеющие гайду земли получали вергельд, равный 120 шиллингам, владеющие половиной гайды — 80 шиллингам, безземельные — 60 шиллингам¹⁶³. Отсюда ясно, что их вергельды находились в тесной связи с размером их земельного владения. То, что уэссексские уили представляли собой прослойку полусвободного населения, аналогичную континентальным литам и кентским лэтам, подтверждается содержанием и других титулов судебника. Так, попавшего в рабство уиля его хозяин мог обвинить в преступлении, подкрепив свой иск присягой, обеспеченной земельным владением в 12 гайд; для полузависимого из числа самих англосаксов размер обеспечения увеличивался до 24 гайд¹⁶⁴. Одновременно с этим уили сохраняли определенные элементы свободы. В юридической компиляции X столетия «Законы северных людей» специально подчеркивается, что уиль, даже не имеющий земли, свободен, хотя его вергельд и равняется цене раба¹⁶⁵. Более того, уэссексские источники позволяют говорить о том, что для уиля существовали две вполне реальные возможности резко повысить свой социальный статус: увеличение размеров земли, находящейся в его распоряжении, и поступление на королевскую службу. Например, уиль, владеющий пятью гайдами земли, получал вергельд в 600 шиллингов, что втрое превышало виру англосаксонского кэрла, а «конный уиль короля» (cyninges horsewealh) — независимо от размеров своего земельного надела — 200 шиллингов, что уравнивало его виру с вергельдом кэрла¹⁶⁶. Кроме того, положение уиля определялось местом, которое он занимал в системе родственных отношений бриттского общества. Необходимо заметить, что составителей сборника Инэ внутренние порядки покоренных бриттов в целом интересуют в минимальной степени[19]. Тем не менее в §3 титула 23-го оговорено, что сын уиля, владельца одной гайды земли, имел вергельд в 100 шиллингов, то есть на 20 шиллингов меньше, чем его отец¹⁶⁸. Видимо, при жизни отца сын «одногайдового» уиля еще не имел собственного земельного участка и не вел самостоятельного хозяйства, что лишний раз свидетельствует о связи статуса этой категории полусвободных с размером землевладения.

Точно так же как и в Кенте, в Уэссексе существовали рабы, жизнь которых оценивалась в 60 шиллингов¹⁶⁹. Наверное, костяк этой прослойки также составляли завоеванные кельты, однако в их число могли попасть и впавшие в рабство за неплатеж штрафов лица из числа англосаксов. Во всяком случае из «Правды Инэ» следует, что за таким рабом в течение определенного срока сохраняется его прежний вергельд, в то время как для бритта, раба англосакса, определяется цена, вдвое меньшая, сравнительно с вергельдом владельца одной гайды, но на 10 шиллингов превышающая цену (50 шиллингов) раба, принадлежащего бритту¹⁷⁰.

В целом структура полусвободного и несвободного населения англосаксонских королевств поражает своей пестротой, разнородностью происхождения и неустойчивостью. Отражением этого является то обстоятельство, что в анализируемых юридических памятниках одна и та же социальная группа может быть названа по-разному в зависимости от того, с какой точки зрения она интересует законодателя. Например, эсне в тех случаях, когда составителям кодексов важно подчеркнуть их положение главы семейного домохозяйства, вполне могут быть названы «кэрлами» (cielisc mon), хотя в других титулах они именуются esne или даже theowesne[20]. Отсюда следует, что к середине IX столетия внутри зависимого слоя англосаксонских королевств, так же как и внутри свободных, уже существует определенно выраженная социальная дифференциация, являющаяся результатом взаимовлияния общественного строя германцев-англосаксов и кельтов-бриттов.

В Кенте, да и вообще на юго-востоке, это взаимовлияние было менее очевидным, поскольку в этом регионе, первым завоеванном англосаксами, острые противоречия между ними и покоренными бриттами мешали подобным контактам. Поэтому здесь структуры общества даже в середине IX столетия сохраняли многие архаические черты. В собственно же Уэссексе общественное развитие шло, видимо, более быстрыми темпами. Начать с того, что здесь социальная дистанция, разделявшая знать (как родовую, так и формирующуюся служилую) и остальные страты общества, была значительно большей, нежели в Кенте. Даже вергельды свободных — кэрлов и нобилей — уэссексского общества весьма существенно отличались от соответствующих кентских компенсаций. Вергельды кентских кэрла и эрла находились в соотношении 1:3 (100 и 300 шиллингов), в то время как в Уэссексе вергельд кэрла был в 6 раз меньше виры знатного человека (соответственно 200 и 1200 шиллингов)¹⁷². Правда, более поздние юридические компиляции, составленные на основе уэссексских правовых материалов VII—VIII столетий, упоминают о возможности повышения социального статуса кэрла: владеющий пятью и более гайдами земли получает больший вергельд — 1200 шиллингов и приравнивается тем самым к тэну¹⁷³.

Вообще социальная мобильность и внутреннее расслоение (даже в группе высших свободных) в Уэссексе были значительно выше, чем в Кенте. Обращает на себя внимание и четко выраженная в уэссексском обществе взаимосвязь землевладения и социально-правового статуса человека. Лица, имеющие наиболее высокий вергельд в 1200 шиллингов (twelfhynde), и в законах Инэ, а затем и в «Правде Альфреда» идентифицируются с дружинниками-землевладельцами¹⁷⁴. Если даже рядовой кэрл являлся в фирд в полном вооружении, но не имел необходимого количества земли, он не мог рассчитывать на повышенный вергельд. Только в том случае, если он сам и его потомки сохраняли, служа королю, пять гайд земли в течение трех поколений, они получали право на компенсацию, положенную twelfhynde. При этом потеря земли автоматически вела к потере высокого вергельда; детям такого кэрла путь в ряды высшей знати закрывался¹⁷⁵. Промежуточное положение между рядовыми свободными и служилой знатью с вергельдом в 1200 шиллингов занимала в Уэссексе еще одна привилегированная группа населения. Она имела вергельд в 600 шиллингов и называлась siexhynde, или «безземельными гезитами»¹⁷⁶. Если такой гезит приобретал за службу надел в три гайды, он переходил в разряд twelfhynde¹⁷⁷.

Более быстрые темпы общественного развития Уэссекса приводят к тому, что в эпоху Альфреда Великого противопоставление между гезитами и тэнами, а также между ними и эрлами постепенно уходит в прошлое. Его юридический сборник не называет больше ни гезитов-землевладельцев, ни тэнов, а упоминает лишь категории высших свободных с вергельдом 1200 и 600 шиллингов¹⁷⁸; эти вергельды являются показателем того, является ли данный человек владельцем достаточного количества земли для исполнения королевской службы. Характерно и то, что в это же время сам термин eorl теряет свое значение «представитель родовой знати», начиная обозначать новую служилую аристократию, в которую могли вливаться не только эрлы, гезиты и тэны, но и кэрлы и даже зависимые люди[21].

Однако гораздо существеннее другое. Совершенно ясно, что самым важным в Уэссексе все больше становился процесс постепенной утраты своей независимости общинниками-кэрлами, процесс их социального принижения. Уже с VII в. в этом англосаксонском королевстве получает развитие практика личной коммендации и патроната знати по отношению к простым общинникам, практически неизвестная по кентским материалам; во всяком случае судебник Инэ рассматривает эти институты как вполне сложившиеся. Так, часть компенсации за ущерб, нанесенный кэрлу, выплачивалась его покровителю-глафорду, причем предполагалось, что последний несет ответственность за своего патронируемого по искам других свободных и за несение им государственного тягла. Ушедший без позволения своего глафорда в другую местность кэрл не только принудительно возвращался на прежнее место жительства, но и уплачивал 60 шиллингов возмещения господину¹⁸⁰. По-видимому, более быстро, чем в Кенте, слабеющие родоплеменные связи уэссексского общества оказывались уже не способны защитить кэрла, попавшего в тяжелые обстоятельства, что открывало перед знатными широкие возможности поставить его под свою власть. Судя по всему, такая подвластность не сводилась только к личному покровительству типа глафордата. Возможно, патронируемые получали от господина земельный надел и попадали таким образом не только в личную, но и в поземельную зависимость. Титул 67-й судебника Инэ гласит: «Если кто договорится о виргате земли или более при условии фиксированной платы продуктами, и вспашет ее, а глафорд потребует увеличения (платы) отработками, тот не должен ее (т. е. землю — A.Г.) брать, если глафорд не даст ему жилища; при этом он лишится урожая»¹⁸¹. Титул явно свидетельствует о существовании некоей разновидности продуктовой аренды, которая, однако, могла дополняться отработочными повинностями, а потому ставила некогда свободного человека в более прочную зависимость от господина. Такого же рода подчинение, очевидно, возникало и в результате прямого самозакабаления обедневших кэрлов. Материальная необеспеченность, невозможность выплатить долг или штраф за совершенное преступление зачастую толкали их, по выражению источника, «в руки» к могущественному лицу¹⁸².

Это не означало, конечно, окончательного вычленения категории зависимого крестьянства в качестве особого общественного слоя. Правовые документы не только IX, но и X столетий продолжали разделять население на «эрлов и кэрлов», противопоставляя обе группы различным прослойкам несвободных¹⁸³. Но принципиальный социальный сдвиг, видимо, уже произошел: англосаксонское общество к середине IX в. совершенно очевидно раскололось на эксплуатируемых и эксплуататоров и приобрело раннеклассовые черты.

Характерной особенностью этого общества, независимо от различий между социальными структурами отдельных королевств, была необыкновенная пестрота формально-правовых градаций населения, отнюдь не исчерпывавшаяся традиционным для германцев делением на знать, рядовых свободных, полузависимых и рабов. Каждая из них, в свою очередь, подразделялась на свои внутренние категории и ранги, связанные с тем местом, которое они занимали в формирующемся социуме, вышедшем из первобытности и находящемся в переходном состоянии. Исключительная многоукладность этого социума, содержащая элементы разлагающихся родоплеменных и зарождающихся раннефеодальных отношений, осложнялась наличием широкой прослойки людей несвободного статуса, возникшей не только как следствие англосаксонского завоевания Британии, но и как продолжение традиций германского варварского прошлого. И Уэссекс, и другие англосаксонские королевства, несомненно, уже были хорошо знакомы с далеко зашедшей социальной стратификацией и отношениями господства и подчинения. Основными формами эксплуатации зависимых категорий населения в них были кормления и данничество, во многом напоминавшие аналогичные способы присвоения прибавочного продукта в других примитивных обществах. Однако в среде англосаксов (в собственно Уэссексе в большей степени, чем на юго-востоке) уже наметилась и получила развитие внутренняя дифференциация свободных, отдельные разряды которых занимали различное положение в складывающихся классовых отношениях.

Тем не менее, главной составляющей англосаксонского общества в рассматриваемый период оставались общинники-кэрлы. Равно ошибаются как те, кто полностью отрицает какую-либо свободу древнеанглийских кэрлов, так и те, кто ставит свободного общинника на вершину социальной структуры саксонской эпохи. И те, и другие, как представляется, не вполне учитывают крайне важное обстоятельство, связанное с чрезвычайной градуированностью самого понятия «свобода» в раннеклассовом обществе англосаксов. Водораздел, правда, все больше смещался из сферы традиционного ее понимания как свободы в рамках прав и обязанностей полноправного члена родоплеменного социума в сферу социально-экономическую, где ее границы становились, с одной стороны, размытыми и неясными, а с другой — допускали бесконечное разнообразие типов, переходных от свободы к несвободе. Однако англосаксонские кэрлы, несмотря на наметившуюся дифференциацию в их среде, как представляется, продолжали не только оставаться важнейшей производительной силой рассматриваемого общества, но и играть серьезную роль в его социально-политической жизни. Родовая и выделившаяся служилая знать еще не сумели сколько-нибудь полно подчинить их своему контролю; если и можно говорить об их реальной подвластности кому бы то ни было, то только королевской власти. Аристократия еще не превратилась в земельных магнатов, а непосредственные производители разнообразных разрядов — в феодально-зависимых крестьян.