Альфред Великий и Англия его времени

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В одной из глав своей «Жизни Альфреда Великого» епископ Ассер рассказывает, как его господин и покровитель вознамерился создать устройство для измерения времени, причем такое, которое бы дало ему возможность посвящать половину своего времени, «насколько позволят здоровье, средства и способности», благочестивым размышлениям и службе Господу. И далее следует подробное повествование о том, каким образом Альфред осуществил задуманное. Он повелел своим клирикам (capellani) собрать воску, а затем взвесить его на двухфунтовых весах с помощью серебряных пенни. Когда они отмерили количество воска, равное весу семидесяти двух монет[95], он был разделен на шесть равных частей и из них изготовлены очень тонкие и длинные (по 30 см каждая) свечи, которые, в свою очередь, были размечены на отрезки по 2,5 см. Альфред предполагал использовать их так: поставив свечи перед святыми реликвиями (Dei reliquiis), которые он всегда возил с собой, жечь их день и ночь, чтобы точно знать, когда пройдет двадцать четыре часа[96]. К несчастью, походные церкви и палатки, в которых размещались свечи, оказались настолько продуваемы ветром, что они либо просто гасли, либо сгорали быстрее, чем следовало. После некоторого размышления Альфред нашел-таки выход из положения. Он приказал поместить свечи в специально изготовленные из дерева и бычьей кости светильники, отполированные до такой степени, что они стали прозрачны, как стекло. Защищенные таким образом от ветра, свечи горели положенное количество времени⁸¹⁰.

Поколения историков, начиная с викторианского издателя Ассера Уильяма Стивенсона и кончая его современным критиком, Альфредом Смитом, потратили немало исследовательских усилий, пытаясь доказать или опровергнуть подлинность этого случая. Для первого речь шла не столько о реальности рассказанной Acсeром истории в целом, сколько об уточнении некоторых подробностей: из какого материала были изготовлены фитили для свечей (полотно или лен), действительно ли тридцатисантиметровая свеча сгорает за четыре часа и т. п.⁸¹¹ Смит, со своей стороны, отрицает все сообщение Ассера от начала до конца, поскольку оно попросту не совпадает с его представлениями об Альфреде Великом⁸¹².

На мой взгляд, в переданном епископом Шернборна эпизоде нет ничего неправдоподобного, за исключением отдельных частных деталей[97]. Более того, думается, он как нельзя лучше вписывается в тот круг духовных интересов и ментальных представлений, которыми Альфред Великий руководствовался в течение всей своей жизни. Нет ничего странного в том, что король, который в детстве совершил два паломничества в Рим, отец которого в своем завещании оставил крупную сумму денег на покупку масла для лампад в соборах Св. Петра и Св. Павла и хронисты которого специально отмечали получение им даров от римского первосвященника, хотел, чтобы перед его любимыми святынями всегда горели свечи. Однако в рассказе Ассера не менее, чем благочестие Альфреда, проявляется и свойственный ему прагматизм. Задавшись вопросом о том, каким образом можно исчислить половину суток, он придумывает устройство для измерения времени, и когда то функционирует не так, как задумывалось, он тут же находит весьма практичное решение проблемы. Перед нами тот же изобретательный Альфред, который для борьбы с норманнами начал создавать систему бургов, провел реформу фирда, построил «длинные корабли», нашел для всего этого необходимые финансовые ресурсы и одновременно истово молился св. Гериру о даровании ему болезни, которая постоянно напоминала бы ему о тщете мирской славы.

Когда мы читаем произведения Альфреда Великого, перед нами также встает образ человека, не только полагающегося на авторитеты прошлого, но и наделенного собственным свежим и чрезвычайно пытливым интеллектом. В предисловии к своему законодательному сборнику он скромно замечает, что «не решился придать записи большое количество своих (постановлений — А.Г.), поскольку не знал, понравятся ли они тем, которые будут после нас»⁸¹⁴. И тем не менее в тех же законах он взял на себя смелость уточнять само Священное Писание, чтобы оно было более доступно и понятно его подданным. Эти уточнения состояли не только в замене «евреев» на «христиан» в переводе отрывков из книги Исхода, но и в устранении из библейского текста заповеди «возлюбить врага своего, как самого себя», прямо диссонировавшей с этическими принципами общества, которое по-прежнему видело в кровной мести естественный способ улаживания частных конфликтов⁸¹⁵.

Знакомство с другими произведениями и переводами Альфреда убеждает в том, что он обычно не просто перелагал латинский оригинал на древнеанглийский, но и во многом модифицировал его, дополняя своими глоссами, включавшими первоисточник в близкий его читателям социокультурный контекст. Так, одной из главных идей его переводов является мысль о том, что современная ему социально-политическая структура не просто является сложившимся порядком вещей, но представляет собой отражение сакральной гармонии в профанной реальности. И в то же время он опосредует, например, отношения между властителем и подданными хорошо известными его окружению отношениями глафордата, проводя прямую параллель между властью Господа и теми полномочиями, которыми он наделил светских лордов. Новизна подходов и оригинальность в разрешении возникающих проблем характеризовали и практические действия Альфреда. Легко вообразить, его на партизанской базе в болотах Сомерсета, или осматривающим один из вновь построенных бургом или восстановленный по его приказу Лондон, или закладывающим «длинные суда», или дающим указания монетчику, чеканящему новый серебряный пенни, или обучающим своих ловчих тонкостям охотничьего искусства.

Почему Альфред Великий? Чем больше автор этой книги погружался в исследование его личности и его времени, тем больше он убеждался в том, насколько категория величия есть категория историческая. Альфред, несомненно, был велик, но это было величие, присущее эпохе раннего Средневековья, и вряд ли мы смогли бы, подобно Ассеру, по-настоящему полюбить его. Этот человек был непоколебимо убежден в том, что все его труды, победы и поражения предопределены Господом, а он является Божьим избранником и исполнителем Его велений. Но он, по-видимому, имел и малосимпатичную манеру считать себя истиной в последней инстанции, причем, будучи королем, был свято уверен в том, что все окружающие обязаны целиком и полностью разделять его мнения и чувства. Одновременно с тягой к знаниям и книге он мог быть исключительно жесток и как человек, и как властитель, при этом полагая, что осуществляет волю Бога, заповедавшего кротость, смирение и всепрощение. Он не был уникальным правителем, и если бы в 70—80-х годах IX в. Уэссекс не устоял под напором скандинавов, то мы, скорее всего, никогда не узнали бы о выдающихся качествах Альфреда как полководца, а его имя осталось бы только одним из длинной череды имен представителей англосаксонских королевских династий. С этой точки зрения, титул «Великий» следует прежде всего отнести к его военному гению, позволившему мобилизовать скрытые резервы страны на успешное сопротивление заморским захватчикам.

Величие Альфреда, однако, состоит не только в воинской доблести. Кроме того, и до него англосаксонские короли демонстрировали полководческие таланты, а его собственный сын Эдуард Старший проявил себя по меньшей мере столь же компетентным в этой области. Государственные, военные и экономические реформы Альфреда также не были абсолютной новацией, будучи подготовлены всей предшествующей англосаксонской историей, а в покровительстве культуре и образованию с ним мог бы поспорить его правнук Эдгар. Но то, что разительно отличает Альфреда от всех его предшественников и преемников, думается, состоит в особом сочетании в одном человеке самых многообразных достоинств, соединенных с редкой своеобычностью мышления и широтой взглядов. Именно это качество позволило ему придать мощный импульс развитию окружающего его социума в самый драматический период его истории и тем заслужить память благодарных потомков, справедливо нарекших его Альфредом Великим.