Альфред Великий и Англия его времени

ГЛАВА VI КОРОЛЬ И ОБЩЕСТВО

Грань IX―X столетий стала переломным моментом в социально-экономическом развитии англосаксонского общества. В период правления Альфреда Великого и его ближайших преемников эволюция общественных отношений претерпевает решающие изменения, главный смысл которых состоял в ускорении процессов феодализации. В основе этого ускорения лежали как внутренние, так и внешние факторы.

Самым действенным внешним фактором оказалась скандинавская агрессия, угрожавшая англосаксонским королевствам на протяжении всего рассматриваемого времени и заставившая пойти на радикальную реорганизацию военных сил. Как уже указывалось, эта реорганизация заключалась в массовом строительстве укреплений-бургов, защищавших население от вторжений викингов, создании мощного флота и, самое главное, в постепенном переходе к тяжеловооруженному профессиональному войску. Попытаемся теперь более внимательно проанализировать военные реформы Альфреда Великого в их социально-экономическом аспекте.

Начать, видимо, необходимо с того, чтобы вернуться к записи в «Англосаксонской хронике» под 871 годом, в которой речь идет о произошедших в этом году сражениях со скандинавами. Она позволяет представить сущность той военной системы, которую унаследовал Альфред Великий. Упомянув о девяти битвах, которые дал король Этельред, авторы «Хроники» подчеркивают, что это число не включает в себя «походы, совершенные братом короля Альфредом и [отдельными] элдорменами и королевскими тэнами» (butan þат þе him ælfred þæs cyninges broþur, 7 anlipig aldormon, 7 cyninges þegnas)⁴⁹³.

В источнике, надо думать, подразумевается, что армия Уэссекса в это время состояла по крайней мере из трех частей: собственно королевского фирда, региональных ополчений во главе с элдорменами и неких воинских сил отдельных тэнов. Каждая из этих частей, судя по всему, сама по себе была «армией»; разница между ними в конечном счете была лишь в размерах. Англосаксонский элдормен середины IX столетия был вполне способен по своей инициативе вести боевые действия; более того, собственно этого от него и ждали, когда дело шло о защите порученного ему региона королевства. Так, еще в 802 году, в тот самый день, когда уэссексский король Эгберт (802―839) вступал на престол, элдормен Уилтшира по имени Веохстам «со своими людьми» (Weoxstan aldorman mid Wilsætum) сражался с напавшим на них мерсийским отрядом, во главе которого также стоял элдормен. Характерно, что, описывая ход «великой битвы» (wearþ micel) под Кемпсфордом (Cynemæresforda), хронист даже не упоминает королей обоих государств⁴⁹⁴. Аналогично вел себя элдормен самого Альфреда, Одда. В 878 году, когда король Уэссекса скрывался в болотах Сомерсета, он, возглавляя ополчение Девоншира, одержал победу над высадившимся на побережье десантом из 23 кораблей «данов». В сражении был убит предводитель викингов, брат Ивара и Хальфдана, Убба, и еще 840 человек и захвачено знамя⁴⁹⁵. Подобная самостоятельность, с военной точки зрения, особенно в условиях плохих транспортных коммуникаций той эпохи, была чрезвычайно ценна и даже необходима — но и опасна. Ведь элдормен при желании мог поднять свое ополчение не только против врагов собственного края, но и против своего господина-короля. Убедительным свидетельством, что такая возможность была вполне реализуема, является политический хаос, охвативший во второй половине VIII в. Нортумбрию, когда нортумбрийские элдормены один за другим выдвигали свои претензии на обладание ее короной⁴⁹⁶.

Воинские контингенты региональных элдорменов, и свою очередь, по-видимому, собирались из вооруженных отрядов отдельных местных тэнов. «Англосаксонская хроника», в центре внимания которой стоит деятельность уэссексских королей, только мимоходом упоминает об этих отрядах, как в случае с сообщением под 871 годом или рассказом о бунте этелинга Этельвольда против вступления на престол его двоюродного брата и наследника Альфреда Великого, Эдуарда Старшего⁴⁹⁷. Лишь описание Ассером ополчения Девоншира в сражении при Каутисбери в 878 году дает некоторое представление об их устройстве. Биограф Альфреда прямо указывает на то, что основу войска элдормена Одды составляли «королевские тэны со своим окружением» (ministri regis cum suis)⁴⁹⁸.

По сравнению с предыдущим периодом англосаксонской истории, на первый взгляд, сущность военной организации нисколько не изменилась. Ратная сила Альфреда, как и его предшественников, по-прежнему носила «персональный» характер и во многом зависела от желания нобилей королевства признавать в нем своего «господина и покровителя» (hlaford ond mundbora). Однако, не слишком отличаясь от армий VII—VIII столетий принципами своего формирования и командования, войско рассматриваемого времени тем не менее претерпело серьезные изменения. Главным из них стало значительно укрепившаяся связь членов королевского фирда с землей, что, в свою очередь, определялось развитием института бокленда.

На протяжении второго этапа своего существования (приблизительно середина VIII — середина IX вв.) последний достаточно быстро эволюционировал в одну из разновидностей условной земельной собственности. В эпоху Альфреда Великого и его ближайших преемников этот процесс значительно ускоряется, одним из наиболее важных факторов чего, несомненно, была необходимость обеспечить организацию сильного войска для отпора скандинавской экспансии. Однако гораздо важнее другое. В изучаемый период наследование пожалований в бокленд, уже фактически существовавшее в рамках «церковного права» (jus ecclesiasticus), получает юридическую санкцию, окончательно превращающую их в чисто светские владения.

О порядке наследования бокленда повествует титул 41-й законов Альфреда (кстати, именно в этом судебнике сам термин упоминается впервые). Весь контекст статьи убеждает в том, что пожалование достаточно свободно передается по наследству. Единственное ограничение, накладываемое анализируемым титулом, состояло в том, что бокленд не мог отчуждаться за пределы рода, если он был оставлен наследнику его кровными родственниками и тем более, если существовал специальный документ (видимо, грамота), запрещавший производить такое отчуждение⁴⁹⁹. В еще более категорической форме об этом же говорится и в завещании Альфреда Великого. Оставляя коронные земли в наследство своим сыновьям, король Уэссекса предупреждает о том, что отчуждение бокленда в пользу лиц, не входящих в состав его ближайших родственников, недопустимо. Одновременно Альфред высказывает требование, чтобы бокленд переходил только по мужской линии, ибо так поступали его дед и отец⁵⁰⁰. В последнем случае речь идет о королевском бокленде, но, надо думать, появление подобных предостережений в завещании Альфреда неслучайно: видимо, уэссексский король следовал уже установившейся практике.

На мой взгляд, указанные ограничения не противоречат тезису о повышении общего уровня свободы завещательного распоряжения боклендом. Стремление же королевской власти удержать земельное пожалование в пределах семьи может рассматриваться как попытка еще прочнее связать военную службу и землевладение, сделав владельцев боклендов потомственными служилыми людьми. О том, что подобная политика уэссексской династии ко времени правления Альфреда Великого начала превращаться в традицию, свидетельствуют более ранние источниковые материалы, относящиеся к годам царствования его отца Этельвульфа.

Разделив накануне своего паломничества в Рим в 855 году десятую часть своих земель между представителями церковной и светской знати, уэссексский король, несомненно, рассчитывал не только на благоволение Господа в предстоящем нелегком путешествии, но и на лояльность аристократии в его отсутствие. Гораздо важнее, однако, другое. «Децимация» 855 года, как и предшествующие его пожалования⁵⁰¹, говорила о стремлении Этельвульфа прочно увязать получение бокленда и владение им с несением королевской службы в рамках «тройной повинности» (trinoda necessitas). Его сын, безусловно, следовал установившейся традиции. Начиная с его правления, как свидетельствуют тексты грамот, trinoda necessitas распространяется практически на все пожалования бокленда⁵⁰². Более того, данные грамот позволяют говорить о том, что невыполнение своих обязанностей влекло за собой изъятие бокленда у нерадивого владельца. Так, в одной из хартий короля Эдуарда Старшего, датируемой 901 годом, прямо указывается, что жалуемая некоему Этельвульфу земля в размере 10 гайд некогда принадлежала элдормену Вульфхере, у которого затем была отобрана за то, что он «без разрешения покинул как своего господина, короля Альфреда, так и свой край, несмотря на клятвы, данные королю и его советникам» (dominum regem Ælfredum et pa triam ultra iusiurandum quam régi et suis omnibus optimatibus iurauerat sine licentia dereliquit)⁵⁰³. К концу англосаксонского периода связь землевладения на праве бокленда и службы окончательно превращается в обычную норму королевского законодательства⁵⁰⁴.

Именно эти обстоятельства и следует иметь в виду, оценивая социально-экономическое значение и последствия военных новаций Альфреда Великого. В течение последних двадцати лет своего правления он не только решительным образом революционизировал военную систему англосаксов, но и дал мощный толчок серьезным изменениям в обществе. Наиболее важным для дальнейшего развития наметившихся процессов было то, что военные реформы Альфреда способствовали «оседанию» значительной части светской и церковной знати на землю и созданию частновладельческих хозяйств, появление которых, несомненно, стимулировало эволюцию англосаксонского общества в сторону феодализации. На рубеже IX—X вв. начинает формироваться английский вариант вотчины — так называемый манор.

Уже в «Правде Альфреда» заметно стремление законодателя поручить свободных общинников опеке не только государственных чиновников-элдорменов, но и владельцев боклендов, которые обязаны были нести ответственность за их поведение и предотвращать преступные деяния подчиненных им людей⁵⁰⁵. При непосредственных преемниках Альфреда буква права в ряде случаев требует от общинников нести коллективную ответственность перед «господами земли» (landrica), что, очевидно, должно было усиливать зависимость от них крестьянства. Так, II сборник короля Этельстана (924—939) предписывал, чтобы крестьянин (ceorl), убивший домашнее животное, присягал вместе с пятью своими соседями (his neahgebura) в том, что он был владельцем скотины, а не украл ее⁵⁰⁶. Об обязанности членов общины выступать свидетелями своих соседей говорится и в другом сборнике Этельстана, два параграфа восьмого титула которого также требуют свидетельства соседей и «господина» при пропаже скота⁵⁰⁷. Согласно постановлению короля Эдгара (959—975), соседей-общинников следовало извещать о целях отлучки из деревни и о тех лицах, которые являлись свидетелями при совершении кэрлом какой-либо покупки⁵⁰⁸. Аналогичным образом купивший в другой местности скот крестьянин по возвращении домой обязан был поставить в известность о своем приобретении общину и на глазах у своих соседей выгнать животное на общий луг⁵⁰⁹. Если же он начинал пасти новую скотину без уведомления своих соседей, то по истечении пятидневного срока общинники должны были сообщить о случившемся главе сотни; они освобождались от ответственности за этот скот, а виновный терял его, так как «не сообщил о нем своим соседям»; при этом половину скота получала сотня, а половину - «господин земли»⁵¹⁰.

Одновременно в период правления Альфреда серьезные перемены, означавшие значительное укрепление всего комплекса публично-правовых элементов института королевской власти, происходят и в развитии ранней англосаксонской государственности.

Радикальному изменению подвергается прежде всего сам статус ее носителя, равно как и понимание положения короля в достаточно динамично меняющемся обществе. Речь идет не только, и даже не столько о том, что по сравнению с предшествующим периодом не сколько увеличивается разница в штрафах, взимаемых за преступления против короля и проступки, затрагивающие даже высших свободных[67], хотя и это важно. По судебнику Альфреда впервые в законодательной практике англосаксов была введена смертная казнь за «злоумышление против жизни короля» и предоставление убежища объявленным вне закона⁵¹². Судя по всему, это установление является расширенной редакцией 30-го титула законов Инэ[68], но к концу IX в. существенно меняется содержание понятия «преступление против короля». Если во времена Инэ «укрытие человека, лишенного мира», расценивалось как обычное уголовное правонарушение, то у Альфреда аналогичное преступление квалифицируется уже как государственная измена (точнее, как измена главе государства) и влечет за собой смертную казнь с конфискацией имущества. При этом подобная кара ожидала не только уже совершившего преступление человека, но и того, кто только «замыслил вред королю». Сходный характер носит титул 7-й, в котором «на милость королю» отдается человек, который «сражается в его доме» или даже только «обнажит оружие»⁵¹⁴. Очевидно, что в эпоху Альфреда особа королевского ранга рассматривается уже не просто как лицо, возвышающееся над обществом, а как персона высшего статуса, лицо практически неприкосновенное.

В связи с этим характерно, что уже в это время преступления против короля и антигосударственные преступления начинают отождествляться, что, видимо, свидетельствует о формировании в англосаксонском обществе представлений о публично-правовом характере власти короля, который является центральным звеном государственного механизма. Начиная с рубежа IX—X столетий такое отношение к покушениям на особу королевского ранга и ее права как государя находит все большее закрепление в законодательстве; расширяется и количество тех преступлений, которые рассматриваются как «антигосударственные». В поздний англосаксонский период за посягательство на жизнь, домашний мир и достоинство короля, безусловно, следует смертная казнь. По законам Этельреда II Нерешительного (978—1016), тот, «кто злоумышляет против [жизни] короля» (gyf hwa ymb cyninges feorth syrwe), должен «ответить своей жизнью». В том случае, если бы преступник пожелал очистить себя от обвинения, он должен был это сделать «в соответствии с вергельдом короля (он равнялся 15 тысячам тримс — А.Г.) или подвергнуться тройной ордалии»[69]. Подобное же установление встречается и в «Светских законах» англо-датского короля Кнута Великого (1017—1035), где зафиксировано, что за покушение на жизнь короля виновный подвергается смертной казни с конфискацией или «тройной ордалии»⁵¹⁶. Смертной казнью с конфискацией имущества наказывались драка и воровство в королевском бурге либо в присутствии короля, тогда как даже этелинги — члены королевской семьи — довольствовались за аналогичное преступление штрафом в 150 шиллингов, а элдормены — в 100 шиллингов⁵¹⁷. Компенсацией в 5 фунтов возмещалось нарушение королевского покровительства, а за убийство его человека королю следовало 3 марки, т. е. полтора фунта, в то время как соответствующие возмещения этелингам составляли 3 фунта и 1 марку⁵¹⁸. Характерно, что все эти установления так или иначе основывались на кодексе Альфреда Великого, развивая отдельные его клаузулы⁵¹⁹. Видимо, мы можем утверждать, что со времени его правления положение короля как главы государства действительно становится несоизмеримым с положением любого представителя знати, как духовной, так и светской.

Потомки и преемники Альфреда в X — начале XI столетий и сами были не прочь выдвинуть претензии на уникальность своего положения в обществе и государстве. Правнук Альфреда, Эдгар, например, предписывал, чтобы в каждой местности монарх беспрепятственно реализовывал свои «королевские права» (cynesdpes gerihte), а его должностные лица свободно исполняли свои функции и пользовались привилегиями, соответствующими их статусу (heora scipe)⁵²⁰. Аналогичным образом поступал Этельред Нерешительный, законы которого устанавливали, что любая ордалия, равно как и любое поручительство, должны были происходить только в бурге короля и в присутствии «королевского соприсяжника» (ancyningaede); никто не смел осуществлять юрисдикцию по отношению к королевскому тэну помимо самого короля⁵²¹. Расширяя свою компетенцию в сфере гражданского управления, королевская власть в поздний англосаксонский период начинает однозначно закреплять за собой законодательную инициативу, рассматривая издание новых кодексов как свою важнейшую прерогативу главы государственной администрации. При этом отказ выполнять королевские постановления влек за собой суровые наказания. Тот же Этельред, а за ним Кнут Великий предписывали, что открыто отказавшийся выполнять законы короля должен поплатиться своим вергельдом. За двукратное нарушение величина штрафа возрастала до двойного вергельда; тот же, кто преступал закон в третий раз, терял все свое имущество⁵²². Если нарушитель королевских законов сопротивлялся должностным лицам государя и был ими убит, это убийство не искупалось по светскому праву⁵²³.

Немаловажно то, что в эпоху Альфреда Великого расширяются не только законодательно-юридические права короны, но и сфера действия королевского судопроизводства. Казалось бы, этому утверждению противоречат королевские постановления, которые прямо запрещают обращение к монарху по какому-либо делу, кроме тех случаев, когда невозможно добиться правосудия на месте⁵²⁴. Проведение подобной меры, однако, не означало реального ограничения королевских прав или предоставления королю свободы действий в разбирательстве сравнительно небольшого круга криминальных поступков. Напротив, именно в это время за англосаксонскими монархами окончательно закрепляются исключительные прерогативы наложения наказаний за самые тяжкие и в то же время наиболее часто совершаемые преступления. Таковыми были дела о краже собственности у свободных, об укрывательстве вора, о посягательстве на мир и имущество церковнослужителей, а также дела о мщении за наказанного преступника⁵²⁵. При этом обращает на себя внимание то обстоятельство, что перечисленные права король осуществляет как глава государства по отношению ко всем свободным независимо от их положения в обществе, а законодательство карает нарушителей этих прав именно как людей, посягающих на государственные институты. Начинам с правления внука Альфреда, Этельстана, их наказание неизменно связывается с решением короля — носителя высшей власти⁵²⁶.

В связи с этим нельзя не обратить внимания на весьма колоритное судебное дело конца IX столетия, в котором решающую роль сыграл сам Альфред. Речь идет о юридическом казусе, получившем название «спор о поместье в Фонтхилле». Этот любопытный случай из англосаксонской судебной практики сохранился в письме элдормена графства Уилтшир по имени Ордлаф, адресатом которого являлся сын Альфреда, король Эдуард Старший⁵²⁷. «Письмо о поместье в Фонтхилле» было написано как своеобразное свидетельское показание в долгом земельном процессе, который начался в последний год правления Альфреда и продолжался при его сыне. Как ни один другой источник эпохи, оно не только позволяет заглянуть внутрь судебной процедуры, бытовавшей у англосаксов, но и дает некоторую возможность оценить роль королевской власти в разрешении юридических тяжб.

«Государь, — открывается это письмо, — я расскажу тебе, что случилось с землей в Фонтхилле, пяти гайд которой домогается Этельхельм Хига» (Leof ic ðе суðе hu hit wæs ymb ðæt lond æt Funtial ðа fif hida ðe Æðelm Higa ymb spycð)⁵²⁸. И далее автор приступает к подробнейшему описанию событий, связанных с этой землей и ее бывшим владельцем, совершившим преступление королевским тэном по имени Хельмстан. Ордлаф излагает их суть с того момента, когда Хельмстан, королевский тэн из Уилтшира, украл пояс и был уличен в этом преступлении: «После того как Хельмстан совершил преступную кражу пояса у Этельреда, Этельхельм Хига, наряду с другими истцами, сейчас же выдвинул против него обвинение и затеял с помощью тяжбы отобрать у него землю» (wolde him oðflitan ðæt lond)⁵²⁹. Характерно, что автор письма признает вину Хельмстана, хотя ничего не сообщает о наказании. По законодательству Альфреда хищение каралось уплатой штрафа в 60 или 120 шиллингов, в зависимости от стоимости украденного⁵³⁰. Уплатил компенсацию Хельмстан или нет, неизвестно. Гораздо важнее другое. Совершив кражу, уилтширский тэн потерял репутацию честного человека и стал недостоин принесения очистительной присяги. В условиях Уэссекса конца IX в., когда правосудие во многом вращалось вокруг судебных клятв с соприсяжниками, он оказался в положении человека, к которому любой может предъявить иск, что незамедлительно и проделал Этельхельм Хига, затеяв с Хельмстаном тяжбу о пяти гайдах земли в Фонтхилле, которые якобы принадлежат ему. Лишенный возможности защитить себя клятвой и пригласить должное число соприсяжников, Хельмстан теперь мог надеяться лишь на «Божий суд», или ордалию.

Судя по всему, последняя была не в интересах Хельмстана, и он обратился за помощью к автору письма, элдормену Ордлафу, умоляя его о вмешательстве в дело; попутно выясняется, что Ордлаф являлся восприемником преступного тэна при конфирмации, что и обусловило просьбу последнего⁵³¹. Ордлаф откликнулся на мольбу своего крестного сына, перенеся решение вопроса на усмотрение их общего с Хельмстаном лорда, а именно — короля Альфреда, который в это время находился в нескольких милях от Фонтхилла, в своем охотничьем домике в Уордуре. Под влиянием «заступничества и правдивого рассказа» своего элдормена король разрешил Хельмстану «подтвердить свою правоту», т. е. воспользоваться обычной юридической процедурой, и определил группу своих приближенных, включавшую самого Ордлафа, Уитброда, Элфрика, «который в то время был смотрителем королевского гардероба» (hrælðen), Бритхельма, Вульфхана Черного из Сомертона, Стрику, Уббу и «многих других, имена которых мне известны», для разбора дела. Назначенные уитаны (имена некоторых, кстати, свидетельствуют диплом Альфреда Великого, датированный 892 годом)⁵³², выслушали каждую из сторон и разрешили Хельмстану «представить на рассмотрение грамоты и подтвердить свое право на землю»⁵³³.

Тот так и сделал. Он поклялся, что некогда земля в Фонтхилле принадлежала Этельфрите, которая получила ее в качестве «утреннего дара» (morgengifu) от своего мужа Этельнота, а затем продала некоему Освульфу «за приличную цену» (wið gemedan feo). В доказательство своих слов он представил собранию грамоту, подтверждающую факт покупки, которая была зачитана вслух. Особое впечатление на судей должен был произвести список лиц, свидетельствовавших грамоту Этельфриты, включавший самого Альфреда, его сына Эдуарда и их «ближних тэнов» Этельнота и Деормода, «а также многих других». Тщательно исследовав содержание документа и подписи свидетелей, судьи пришли к заключению, что «Хельмстан был ближе к клятве» (ðæt Helmstan wærc аðе ðæs ðe near)⁵³⁴. Короче говоря, ему удалось убедить уитанов в том, что его права на землю были более обоснованы, нежели претензии Этельхельма Хиги, и он получил легальную возможность принести в этом необходимую по закону клятву, засвидетельствованную необходимым числом соприсяжников.

Проигравший тем не менее не пожелал согласиться с этим решением «до тех пор, пока мы не отправимся к королю и в точности не расскажем ему, что и почему мы решили; Этельхельм сам при этом присутствовал» (a ær we eodan in to cinge 7 sædan eall hu we hit reahtan / be hwy we hit reahtan; 7 Æðelm stod self ðærinne mid).

И здесь автор письма выводит на сцену короля Альфреда. «...Король был в своих покоях в Уордуре — он мыл руки (ðwoh ‘his' honda). Когда он окончил омовение, то спросил Этельхельма, почему он считает наше решение несправедливым; он (король — А.Г.) сказал, что ничего не кажется ему более справедливым, нежели данное ему (Хельмстану — А.Г.) разрешение принести клятву, если он осмелится. Затем, — продолжает Ордлаф, — я сообщил, что он действительно хочет это сделать, и просил короля назначить день судебного заседания, на что последовало его согласие»⁵³⁵.

В обычных условиях постановление короля Альфреда, дававшее Хельмстану право принести судебную присягу, фактически означало бы окончание дела, поскольку сама процедура была в значительной степени формальной. Учитывая, однако, свою дурную славу, Хельмстан, вероятно опасавшийся не набрать необходимого числа свидетелей, вновь устремился за содействием к своему второму крестному отцу. Тот ответил, что согласится помочь ему в этом деле... при условии передачи ему прав на спорную землю! Хельмстан, естественно, был вынужден дать такое обещание⁵³⁶. По-видимому, второй, незафиксированной в письме частью договоренности, было согласие Ордлафа на то, что его крестник будет по-прежнему в течение жизни пользоваться поместьем.

Очевидно, автору письма надо было быть весьма дипломатичным при описании этой сделки. С одной стороны, ему необходимо было объяснить своему адресату, каким образом Фонтхилл оказался его владением. С другой, он должен был быть крайне осторожен, чтобы не создать впечатления того, что приобретенная им земля была взяткой, полученной от Хельмстана за неправедное отправление правосудия в его пользу. Тот образ, который он, вероятнее всего, пытался создать, в глазах короля Эдуарда, сводился к тому, что Хельмстан по своей доброй воле «подарил» землю своему восприемнику за то, что тот подал руку помощи духовному родственнику в трудной правовой ситуации; момент подкупа в этом отсутствовал, поскольку, во-первых, Ордлаф был убежден в юридической правоте своего крестного сына, а во-вторых, принял на себя не только его «дар», но и ответственность за дарителя.

Как бы то ни было, в назначенный королем Альфредом день Хельмстан в присутствии Ордлафа, Уитборда, Бритхельма и истца Этельхельма Хиги в судебном собрании поклялся в том, что земельное владение в Фонтхилле принадлежит ему. «После этого судьи присудили ему право, — сообщает автор, — и все мы подтвердили, что это дело считается закрытым» (we gehyrdan ealle ðæt he ðone аð be fulan ageaf). Хельмстан передал грамоту на Фонтхилл Ордлафу, который, в свою очередь, разрешил ему по-прежнему пользоваться землей, «если только он будет удерживаться от позорящих его поступков»⁵³⁷.

Очень скоро, однако, выяснилось, что восприемник требовал от своего крестника слишком многого, ибо не далее как через два года Хельмстан вновь попался на воровстве. На сей раз он угнал оставленный без присмотра скот и спрятал его у себя в Фонтхилле, где и был настигнут погоней. Он пытался отрицать свою вину, но был изобличен как наличием следов украденных животных, ведущих в его поместье, так и оставшимися на его одежде пятнами от ягод куманики, через заросли которой он пробирался во время совершения преступления. Случай был настолько очевидный, что Хельмстана не только лишили всей его собственности, но и объявили вне закона. В дело опять попытался вмешаться Ордлаф. Когда местный герефа Эанвульф конфисковал принадлежавшее Хельмстану земельное владение в Тизбери, он, действуя, очевидно, в качестве элдормена графства Уилтшир, потребовал у низшего чиновника разъяснений. Тот ответил элдормену, что, поскольку Хельмстан считался «человеком короля», его собственность по закону отходит в казну. Ордлафу тем не менее удалось удержать Фонтхилл за собой, так как объявленный вне закона тэн был всего лишь его пожизненным держателем⁵³⁸.

Самое занятное, однако, заключается в том, что и на этот раз рецидивисту Хельмстану удалось найти выход из положения. Он отправился в монастырь Оулд Минстер в Винчестере и на могиле Альфреда Великого поклялся в своей невиновности, заклиная покойного короля ее засвидетельствовать, и получил некую «печать», удостоверяющую всю процедуру. (Что конкретно под всем этим подразумевал автор письма, остается загадкой: манускрипт в этом месте поврежден.) Затем он доставил «печать» Ордлафу, а тот, видимо, вновь заступившись за своего крестника, показал ее новому королю Эдуарду. Последний даровал Хельмстану прощение и вернул ему поместье в Тизбери, куда беспокойный тэн благополучно и отбыл⁵³⁹. Дальнейшая его судьба неизвестна.

Впоследствии Ордлаф передал владение в Фонтхилле епископу Винчестера Деневульфу, получив взамен пять гайд земли в Ледиарде, в том же графстве Уилтшир⁵⁴⁰. Несколько лет спустя Этельхельм Хига, который был столь же настойчив, сколь Хельмстан склонен к воровству, возобновил свои притязания на Фонтхилл, что, собственно, и послужило главной причиной появлении анализируемого письма. Старый элдормен заключает свое пространное послание «смиренной просьбой» к «возлюбленному» королю Эдуарду «оставить все как есть сейчас и как было раньше», навсегда закрепив землю за аббатством Оулд Минстер. «В конце концов, — риторически вопрошает Ордлаф, — как можно считать любое судебное дело закрытым, если его невозможно довести до конца ни с помощью денег, ни принесением присяги; и если кто-либо захочет пересмотреть все постановления короля Альфреда, когда мы завершим наши споры? (hwonne bið engu spæc geendedu gif mon ne mæg nowðer ne mid feo ne mid аðа geendigan? Oððe gif mon ælcne dom wile onwendan ðe Ælfred cing gesette, hwonne habbe we ðonne gemotað?»⁵⁴¹ Видимо, последовало положительное решение Эдуарда, поскольку в более поздней приписке к рукописи сообщается, что Этельхельм Хига отказался от своего иска и «покинул судебное собрание»⁵⁴².

Какие выводы можно сделать, ознакомившись с «письмом о поместье в Фонтхилле»? На мой взгляд, их напрашивается несколько. Во-первых, налицо совершенно очевидный контраст между буквой права, зафиксированной в законодательстве, и реальной судебной практикой. Юридическая процедура в англосаксонском обществе IX в., оказывается, могла быть не столь формализованной, как это представлялось прошлому поколению историков английского права⁵⁴³. Но вторых, обращает на себя внимание тот факт, что как Хельмстан, так и Этельхельм Хига, по-видимому, действительно строго следовали установленной формуле проведения процесса, давая положенные клятвы и придерживаясь установлений, зафиксированных судебным обычаем или королевским законодательством. Заключительный приговор, однако, зависел не только, а может быть и не столько, от соблюдения ими предписанного ритуала, сколько от обстоятельств, весьма далеких от судопроизводства как такового. Пожалуй, наиболее поразительным в этом деле является очень заинтересованное, если не сказать больше, участие в его разрешении двух уэссексских королей и их ближайших советников. Хельмстан, будучи, видимо, королевским тэном с определенным состоянием, имел возможность обратиться за помощью к своему патрону Ордлафу, который, используя свое влияние на короля, в свою очередь, смог добиться желательного для его крестника результата тяжбы. Промежуточные и окончательные заключения по нему принимались либо специально назначенными судьями из числа приближенных Альфреда, либо самим королем, который представлен как высшая судебная инстанция. Характерно и то неформальное отношение, с которым он выносил свое суждение, определившее в конечном итоге судьбу Хельмстана. В нем чувствуется личная, почти домашняя атмосфера судопроизводства, которое не стало еще исключительно достоянием юристов-профессионалов, но во многом сохраняло традиции обычно-правовых норм.

«Случай в Фонтхилле» показывает также, что в конце IX в. статус англосаксонского короля еще не полностью приобрел публично-правовые черты, характерные для государей более позднего времени. Немаловажно и то, что за королем, как и за любым другим свободным, продолжает закрепляться свой вергельд, хотя и чрезвычайно высокий. Помимо юридической компиляции, известной как «Законы северных людей»⁵⁴⁴, можно сослаться в этом смысле на аналогичную компиляцию, действовавшую, видимо, в Мерсии, по которой так называемый «простой» вергельд короля равнялся вергельду шести тэнов, что составляло 120 фунтов⁵⁴⁵. Законодательство и в этот, и в более поздний период не делало вполне четкого разграничения между повиновением королю как руководителю государственного аппарата и частно-правовым подчинением ему. Покушения на жизнь и короля, и глафорда, как в кодексе Альфреда, так и в сборниках XI столетия рассматривались как преступления однотипные⁵⁴⁶, а сами отношения господства-подчинения во многом моделировались по образцу личных связей и скреплялись клятвой верности. Так, согласно предписанию короля Эдмунда (939—946), каждый свободный человек должен был присягнуть ему в верности так, как будто он присягал своему непосредственному господину⁵⁴⁷. Иногда и сам король именуется в законодательстве «нашим глафордом»⁵⁴⁸.

Думается все же, что рассмотренные примеры были более данью традиции, нежели реальным воспроизведением положения короля в англосаксонском обществе конца IX столетия. Представления о государственном характере королевской власти и праве королей на осуществление общего руководства всем населением, которое является их подданными, получившие распространение ранее, в эпоху Альфреда Великого постепенно закрепляются в сознании общества. Под влиянием его законодательства клаузула повиновения королю как носителю высшей власти, суверену, который вправе приказывать и требовать выполнения своих повелений, становится общим местом всех сборников законов X — начала XI вв. Более того, с течением времени изменяется сама терминология законодательных источников, трактующая статус носителей королевского титула. В документах VII — начала IX столетий мы вообще не встречаем формулы, в которой было бы заключено требование повиновения монарху как главе государственной власти. Начиная же с рубежа IX—X вв. король «приказывает» (we bebeodath), «изъявляет желание» (ic wille); любое его постановление является «приказом» (geraedness)⁵⁴⁹. Со времени царствования Этельстана в грамотах, оформлявших земельные пожалования, появляются так называемые «имперские титулы», применяемые к англосаксонским монархам: monarchus totius Britanniae, imperator totius Albionis⁵⁵⁰, совершенно неизвестные до эпохи Альфреда.

Характерно в этой связи и несколько изменившееся в период правления Альфреда Великого отношение королевской власти к церкви. Учитывая урон, нанесенный англосаксонской церковной организации, особенно монастырям, скандинавской агрессией, можно было бы ожидать, что он проявит в этой сфере по меньшей мере такую же активность, как в отпоре нападениям викингов. Источники, однако, показывают, что, несмотря на свою заботу о религиозно-духовном состоянии своих подданных, стремление восстановить систему образования и элементарную грамотность, он был далек от мысли серьезно переустраивать религиозную практику и церковные учреждения Уэссекса. Его биограф Ассер, правда, сообщает об особом покровительстве, оказываемом королем двум аббатствам в Этелни и Шафтсбери, построенным по его приказанию, и превозносит его за то, что он наполнил их монахами и материально обеспечил «землями и всяким добром»[70], отведя восьмую часть своих ежегодных доходов на их содержание⁵⁵². Но нет никаких оснований считать, что Альфред планировал проведение широкомасштабной реформы церкви, подобной той, которую осуществил его правнук Эдгар в середине и во второй половине следующего столетия. Два монастыря, им учрежденные (при тридцати построенных бургах), вполне могут быть благодарностью Господу за дарованные Им победы над язычниками, какими были, к примеру, аббатства, основанные еще в середине VII в. королем Нортумбрии Освью (642—670)⁵⁵³.

Сказанное позволяет объяснить очевидный парадокс. Религиозное благочестие Альфреда составляет лейтмотив его «Жизни», написанной епископом Ассером. Тем не менее составленная в XII столетии хроника монастыря Абингдон вспоминает его ни более ни менее как царя тирана Иуду, который лишил их аббатство земель, предназначенных монахам⁵⁵⁴. И это не единичный пример. Около 877 года архиепископ Кентерберийский Этельред жаловался папе Иоанну VIII (ум. в 882 году) на постоянные королевские притеснения Христовой церкви в Англии. В ответном послании римский первосвященник уверил главу англосаксонского клира в своей поддержке и подчеркнул, что он «настоятельно предупредил короля о необходимости, из любви к Господу нашему Иисусу Христу, выказывать должное уважение к твоему (архиепископа — А.Г) сану и сохранять все твои привилегии, ни в коем случае не покушаясь на них»⁵⁵⁵. Письмо папы не содержит никаких указаний на то, что послужило причиной столкновения Альфреда со своим архиепископом; по справедливому предположению исследователей, ею вполне могли быть притязания короля на светское господство над религиозными учреждениями Кента и их богатыми землями⁵⁵⁶.

Следует заметить, что для защиты своего государства Альфред был более чем готов к риску навлечь на себя гнев священнослужителей Уэссекса. Рассматривая епископов и аббатов Уэссекса как своих духовных слуг, он, не задумываясь, возлагал на них не только религиозно-просветительские, но и вполне светские повинности, которыми были обязаны все его элдормены и тэны. Вторжения викингов оставили многие церкви и монастыри, особенно вдоль границы с королевством Гутрума и по восточному побережью Кента, в руинах, а их земли заброшенными и лишенными рабочих рук. Поэтому Альфред активно присваивал себе значительные части этих стратегически расположенных земель для вознаграждения своих приближенных и служилых людей⁵⁵⁷. Не менее тяжелым, но, возможно, значительно более дорогостоящим для клира было финансовое бремя, возложенное Альфредом на церковь. Речь идет об участии религиозных корпораций в выплате дани скандинавам и значительных тратах на строительство и поддержание системы бургов. Материал грамот показывает, что эти расходы зачастую были настолько велики, что заставляли церковников расставаться со своими земельными угодьями. Так, в 878 году епископ Винчестера Эалферт вынужден был передать королю два участка земли размером в 20 гайд, завещанными церкви его отцом Этельвульфом, поскольку не смог заплатить свою долю дани викингам. Альфред взял уплату этой части на себя, взамен получив землю⁵⁵⁸. Довольно часто корона заставляла епископов и аббатов производить обмен земель с целью приобретения важных с военном точки зрения поселений. Обычно такого рода обмен был в какой-то мере выгоден церкви, поскольку взамен уязвимой от атак скандинавов собственности они получали, быть может, менее ценную, но расположенную в более безопасном месте землю. Однако не всегда. Можно не сомневаться, например, в том, что монахи аббатства Мэлмсбери нисколько не выиграли, разрешив Альфреду Великому пожаловать часть принадлежащей им земли в Челуорте королевскому тэну Дуди на неестественно большой срок в четыре жизни, получив за это всего лишь освобождение от участия в фирде⁵⁵⁹.

Надо предполагать, что такого рода операции с землей были не единичны⁵⁶⁰ и скоро превратились в обычную практику королей уэссексской династии. Об этом свидетельствует, в частности, сохранившаяся от времени правления Эдуарда Старшего грамота епископа Винчестера Деневульфа. Епископ извещает своего коронованного лорда, что ему удалось убедить братию дать разрешение на передачу земли в Беддингтоне королю, «который может использовать ее сам или передать другим, как пожелает». Далее Деневульф умоляет Эдуарда, «во имя любви к Богу и Святой Церкви», не изымать более церковных земель в пользу короны⁵⁶¹. По меткому, хотя, возможно, и несколько преувеличенному, наблюдению Барбары Йорк, «в Уэссексе религиозные учреждения иногда в большей степени страдали от притязаний своих собственных королей, нежели от налетов викингов»⁵⁶².

Несмотря на это, англосаксонская церковь в целом поддержала усилия Альфреда Великого и его преемников по отпору агрессии скандинавов и укреплению королевской власти. Главным ее мотивом, очевидно, было то, что только последняя была в состоянии защитить церковную организацию и ее собственность от истребительных набегов северных язычников. Одновременно с этим корона стала для церкви источником обогащения, в том числе и земельного: одной рукой забирая в казну стратегически важные территории, другой рукой Альфред не забывал одаривать монастыри и отдельных представителей клира новыми земельными пожалованиями[71].

Поэтому в целом положение церковной организации, да и христианства вообще, в англосаксонском обществе к рубежу IX—X вв. укрепляется, в том числе и в плане воздействия развиваемых церковью политико-правовых доктрин на теорию и практику королевской власти. Наиболее важной в этом отношении, видимо, была проповедуемая духовенством идея божественного происхождения власти короля и формула «король милостью Божьей» (gratia Dei, providentia Dei). Впервые она юридически закрепляется в начале XI в., когда в VIII кодексе Этельреда Нерешительного было открыто декларировано, что король является наместником Бога в своем королевстве⁵⁶⁴. На этом основании клирики провозглашают незыблемость власти государей. Так, аббат Элфрик в одной из своих проповедей подчеркивал, что «по Божьему соизволению» люди могут сами выбрать себе правителя, «но после того как он посвящен в королевский сан, пусть имеет власть над всеми людьми, и они не могут сбросить его ярмо со своих вый»⁵⁶⁵. В связи с этим преданность и повиновение носителю королевского звания объявляются богоугодным делом; пренебрежение же влечет за собой Божью кару. Архиепископ Кентерберийский Вульфстан в проповеди Sermo Lupi ad Anglos бичевал тех, кто предает своих господ и злоумышляет против короля: «Худшим из всех предательств в мире является то, когда человек предает душу своего лорда; и другое великое предательство в мире (состоит в том), что человек устраивает заговор против жизни своего короля или изгоняет его...; и оба эти [преступления] были совершены в этой стране»⁵⁶⁶.

Привнесение церковью новых элементов в восприятие статуса короля и его власти (король — помазанник Божий, король — земной наместник Господа) способствовало изживанию еще сохранявшихся архаичных представлений о короле и, наоборот, укреплению тех правовых интерпретаций его личности и функций, которые были связаны с идеей монарха-суверена. Неслучайно в праве исследуемого времени прослеживается стремление законодателей увязать необходимость почитания единого Бога с требованием повиноваться одному королю и указания на то, что нарушения этих установлений являются самыми тяжкими преступлениями⁵⁶⁷.

Одновременно с ростом престижа монарха к концу IX в. расширяется и область его политической компетенции, которая начинает охватывать практически все отрасли государственного управления и все население королевства. Более того, Альфред Великий, как мы видели, стал первым королем, который рассматривал себя не только как правитель Уэссекса, но и как государь всех англосаксов, населявших свободные от скандинавов территории Англии.

Существенное значение к рубежу IX—X вв. уэссексский король начинает играть и в хозяйственно-экономическом развитии своего государства. Примеры этого, связанные с деятельностью Альфреда Великого и его окружения, достаточно многочисленны и красноречивы.

Сам Альфред, судя по всему, прекрасно осознавал взаимосвязь между экономической мощью государства и той мерой эффективности, с которой оно управляется. Для него светская, особенно королевская, власть была вверенной Богом правителю нелегкой обязанностью, для подобающего несения которой ему совершенно необходимы разнообразные, в том числе материальные, ресурсы. В своем переводе Боэция он специально отмечал, что «всегда хотел иметь орудия и имущество, нужные для исполнения тех трудов, к которым я был предназначен, т. е. для действенного и надлежащего отправления власти, возложенной на меня»⁵⁶⁸. Сомнительно, конечно, чтобы Альфред, да и любой другой раннесредневековый король, рассматривал свою деятельность в хозяйственной сфере как таковую или, как полагают отдельные историки, определял «экономические тенденции развития»⁵⁶⁹. Но, понимая значение материального богатства в окружающем его мире, он предпринимал вполне практические шаги к увеличению благосостояния как своей страны, так и своего собственного.

Такое практическое внимание королевской власти к хозяйственно-экономическим аспектам управления начало становиться традицией в англосаксонских государствах, особенно в Уэссексе, еще в VII—VIII вв. Так, еще в конце VII столетия король Инэ специально оговаривал в своем судебнике запрещение гезиту покидать свое землевладение без того, чтобы предварительно не засеять его две трети, и требовал рационального разделения земли на пашню и пастбище. Тот же Инэ занимался регулированием торговли, приказывая производить обмен в его государстве лишь в присутствии достойных доверия свидетелей⁵⁷⁰. Вообще его воздействие на хозяйственное развитие страны не ограничивалось частичным регулированием аграрных отношений и торговли. Основанием уже упоминавшегося торгового поселения в Хэмвиче Инэ получил не только доступ к престижным иноземным товарам, вращавшимся на его рынке, но и возможность увеличения своей финансовой состоятельности за счет торговых штрафов и пошлин. Более того, по справедливому заключению некоторых специалистов, появление эмпория в Хэмвиче в целом «революционизировало» хозяйственно-экономический строй Уэссекса, придав ему более выраженный товарно денежный характер⁵⁷¹.

В своем влиянии на экономику Уэссекса, а за тем и всей Англии, Альфред, однако, пошел гораздо дальше своих предшественников. Особое внимание в этом смысле привлекает система оборонительных сооружений-бургов, строительство которой было начато по его инициативе и продолжено сыном Эдуардом Старшим в Уэссексе, а также зятем Этельредом и дочерью Этельфлед⁵⁷² в англосаксонской Мерсии.

В чисто военном отношении бурговая система в том виде, как она задумывалась, была ориентирована на совместные действия постоянных гарнизонов вновь построенных и восстановленных старых фортов с полевой армией по пресечению грабительских набегов скандинавов. Одновременно ее становление, зафиксированное в относящемся к 10-м годам X столетия документе, получившем название The Burghai Hidage⁵⁷³ обозначило настоящий водораздел в истории не только военной, но и государственно-политической организации англосаксов. Несмотря на огромные трудности, Альфреду Великому удалось осуществить строительство и реконструкцию более чем тридцати бургов, многие из которых сооружались не столько как временные убежища на случай военной опасности, сколько как стабильные поселения городского типа. Распространение этой оборонительной системы на западную Мерсию не только позволило созданному Альфредом государству выжить в схватке с норманнами в 80—90 годы IX в., но и открыло возможности отвоевания Области Датского права при Эдуарде Старшем и Этельстане. Более того, бурги Альфреда Великого задумывались не просто как крепости, но и как центры королевской администрации, используя которые корона и ее региональные агенты могли осуществлять эффективный контроль над окружающей сельской местностью⁵⁷⁴.

Бурги Альфреда оказались первыми военно-оборонительными сооружениями, сознательно возведенными в Уэссексе[72]. Следует заметить тем не менее, что сама идея крепостей как центров отпора иноземным захватчикам не была его изобретением, как не была она и совершенной новинкой в раннесредневековой Европе вообще. В 860-х годах аналогичную систему укрепленных мостов через Сену и Луару начал создавать король западных франков Карл Лысый, государству которого также непрерывно угрожали скандинавы. Да и сами норманны изредка прибегали к укреплению своих лагерей на захваченной территории⁵⁷⁶. Более близкими Альфреду, однако, должны были быть примеры из истории соседних Мерсии и Кента. Как уже указывалось, еще в конце VIII столетия мерсийский король Оффа сделал одной из основных обязанностей получателей боклендов строительство укреплений-бургов и участие в фирде, распространив затем эту практику и на подчиненный ему в то время Кент. Зять и союзник Оффы, король Беортрик, стал первым уэссексским правителем, потребовавшим от владельцев бокленда несения воинских повинностей⁵⁷⁷. Однако до начала правления Альфреда требование участия в строительстве бургов при осуществлении земельного пожалования по уэссексским грамотам неизвестно: к нему не прибегали ни его отец, ни старшие братья, ограничиваясь двумя другими повинностями из триады trinoda nécessitas⁵⁷⁸. Неслучайно, как отмечает епископ Ассер, многие представители уэссексской знати крайне неохотно шли на выполнение обязанностей по строительству и поддержанию боеспособности бургов, возлагаемые на них Альфредом, рассматривая их как «чрезмерные и неслыханные», хотя и мотивированные «общими нуждами королевства»⁵⁷⁹. Сказанное хорошо согласуется с данными археологии. До сих пор раскопками не выявлено крепостей, которые можно уверенно датировать доальфредовской эпохой⁵⁸⁰. Единственное исключение составляет Уэрхем, взятый датчанами в 876 году, который тот же Ассер называет «крепостью» (castellum)⁵⁸¹, что может означать наличие здесь как минимум защитного рва и оборонительного вала уже в это время.

Но, не будучи абсолютной новацией, система бургов, которую начал формировать Альфред, стала тем не менее явлением совершенно оригинальным, а в чем-то и уникальным. Эти качества придали ей как размах проведенных строительных работ и продуманная стратегия расположения самих укреплений, так и масштаб административных усилий, которые нужно было предпринять для их комплектования личным составом и содержания. Намерения Альфреда, очевидно, не сводились только лишь к фортификации нескольких населенных пунктов. Его планы простирались гораздо шире: он задумывал создание целой сети бургов, и в этом смысле предшественников в Британии у него не было, исключая, возможно, римские имперские власти, за шестьсот лет до этого создавших форты Саксонского берега.

Для выполнения своего замысла король Уэссекса первоначально занялся реставрацией оборонительных сооружений старых римских городов. Наиболее показателен в данном случае пример Лондона. К 886 году, когда Альфред занял город, основная масса его населения покинула первоначальное поселение на Стренде и переместилась под защиту полуразрушенных стен римского времени. По приказу короля они были заново отремонтированы и укреплены⁵⁸². Одновременно на южном берегу Темзы, напротив современного Сити, была выстроена крепость Саутварк, защищавшая подходы к городу с моря⁵⁸³. Подобным же образом был окончательно заброшен Хэмвич, а в полукилометре от него, на месте старого римского форта Clausentum, была выстроена новая крепость⁵⁸⁴. Римскими же по происхождению были такие бурги, как Гастингс, Чичестер и Портчестер, в то время как Чизбери, Хэлвелл и Бреди возникли на месте заброшенных укреплений, относящихся еще к раннему железному веку⁵⁸⁵.

Не менее часто, однако, бурги Альфреда Великого закладывались на пустом месте и были результатом нового строительства. Таковы были, к примеру, Твайнхэм (современный Крайстчерч), Линг и Лидфорд. Регулярная застройка Уоллингфорда (графство Беркшир) с его почти топографической разметкой улиц также наводит на мысль, что этот бург был вновь возведенным укреплением. Если это действительно так, то можно только поражаться грандиозности замысла Альфреда и той энергии, с которой он претворял его в жизнь, поскольку находящаяся за крепостной стеной площадь в 42 га делала его вторым по величине городом Англии конца IX в.⁵⁸⁶ Многие из новых фортов возводились в непосредственной близости от королевских резиденций и принадлежавших короне поместий с очевидном целью — усилить контроль королевской власти над бургами и одновременно упрочить местное управление в данном районе. Хотя некоторые из этих королевских резиденций сами имели оборонительные сооружения, многие оставались просто неукрепленными поселениями, и в этом случае новые крепости-бурги брали их под свою защиту. Так, построенный на перекрестке дороги Сент-Олбанс — Сильчестер бург Сэш находился всего в километре к востоку от королевского поместья в Кукхеме, где к тому же располагался богатый монастырь, которому покровительствовали как уэссексские, так и мерсийские короли. Аналогичным образом Лэнгпорт прикрывал близлежащий Сомертон, Эксбридж - королевскую резиденцию в Чеддаре, а бург Чизбери большое коронное владение в Грейт-Бедвин⁵⁸⁷.

Защитные сооружения новых бургов Альфреда состояли обычно из двух (внешнего и внутреннего рвов) и земляного вала. Последний в среднем был до трех метров высотой и от 9 до 10 метров шириной. Иногда земляные стены дополнительно укреплялись торфяной или бревенчатой облицовкой и увенчивались деревянным частоколом. Что касается фортов, возобновлявших старые римские постройки, то они также нуждались в ремонте каменных стен, подновлении и углублении рвов. В Винчестере, к примеру, был выкопан впечатляющих размеров двойной ров, остатки которого шириной 8,2 м и глубиной почти 2 м сохранились до сих пор⁵⁸⁸.

Расположение крепостей было исключительно тщательно продумано и, как настоящая сеть, накрывало территорию Уэссекса, Суссекса и Серри таким образом, что ни один сколько-нибудь важный населенный пункт не находился далее 32 км (т. е. дневного пешего марша — А.Г.) от какого-либо бурга⁵⁸⁹, что, несомненно, свидетельствует о стремлении защитить существующие центры королевской администрации от опасностей военного времени. К тому же его бурги занимали господствующее положение на всех крупных судоходных реках и в их эстуариях, а также на главных римских дорогах и других путях, ведущих от моря к Уэссексу. Флот викингов, поднимающийся вверх по Темзе, например, неизбежно встретил бы на своем пути не менее пяти последовательно расположенных бургов, контролировавших фактически всю протяженность реки: Саутварк, Сэш, Уоллингфорд, Оксфорд и Криклейд. Точно так же морские разбойники, плывущие вдоль южного побережья Уэссекса или вдоль северных берегов Девоншира и Сомерсета, вряд ли нашли бы то место, где их десант мог высадиться на берег, не встретив вооруженного отпора.

Самое же главное — система бургов была спланирована таким образом, чтобы образовывать взаимосвязанное единство с фирдом, что изначально, по-видимому, и составляло стратегическую идею Альфреда. Находящаяся под постоянным наблюдением дорожная инфраструктура связывала бурги между собой, что позволяло, в случае необходимости их гарнизонам не только оказывать друг другу помощь, но и достаточно слаженно действовать с полевыми войсками. В дополнение к этим дорогам вдоль границ землевладений были проложены так называемые «армейские тропы» (herepaths), которые, как свидетельствуют некоторые грамоты, были предназначены для быстрого сбора местных ратников⁵⁹⁰. Если, как предполагает Б. Йорк⁵⁹¹, Альфред в самом деле использовал бурги для хранения фирмы (гафоля), его фирд всегда находился в непосредственной близости от источников продовольствия и снаряжения. С тактической же точки зрения, крепости-бурги прекрасно дополняли полевую армию, позволяя последней преследовать основные силы вторгнувшегося противника, не подвергая опасности нападения мелких его групп близлежащую округу. И действительно, наличие хорошо укомплектованных людской силой бургов представляло серьезное препятствие для викингов. Даже если «даны» избегали столкновения с англосаксонским фирдом и грабили внутренние районы страны, то, нагруженные добычей, они неизбежно сталкивались с гарнизонами фортов на обратном пути к морю или к своим опорным пунктам. Скандинавы, ворвавшиеся в Кент и 892 году, быстро обнаружили, насколько действенна оказалась созданная Альфредом Великим система обороны в борьбе с мародерами⁵⁹².

Ее создание и поддержание боеготовности в свою очередь потребовали от уэссексского правителя учреждения сложной и работоспособной системы управления, нашедшей отражение в упомянутом выше The Burghai Hidage. Хотя в своем настоящем виде The Burghai Hidage датируется обычно периодом после 914 года, документ, по единодушному мнению исследователей, сохраняет содержание, относящееся к правлению короля Альфреда⁵⁹³. Анализируемый текст перечисляет 29 уэссексских и 2 мерсийских бурга и приводит число гайд, «принадлежащих» каждому из них. Значение слова «принадлежащих» (gelong) становится ясным из приложения, которое устанавливает соотношение между количеством гайд земли и линейными размерами бурга: «Для содержания и обороны одного пролета стены [4 поля или 22 ярда (чуть более 20 м — А.Г.)] требуется 16 гайд. Если с каждой гайды выставляется один человек, тогда каждый поль [5,5 ярдов (5,03 м — А.Г.)] стены должен быть занят четырьмя людьми»⁵⁹⁴. На основании известного количества «принадлежащих» каждому бургу гайд приведенное уравнение дает возможность подсчитать длину его стен и число людей, нужных для их защиты. В некоторых случаях совпадение между реальной длиной стен бурга и количеством гайд, приписанных ей в тексте, прости поразительно. Так, для Винчестера оно сходится почти до метра: «принадлежащие» ему 2400 гайд в The Burghai Hidage соответствуют длине стен в 3017 м, тогда как действительная протяженность городских укреплений составляет 3033 м⁵⁹⁵. Есть, правда, и исключения[73], но в целом занесенные в текст цифры достаточно точно согласуются с данными полевых измерений. Кто бы ни являлся автором рассматриваемого источника, он явно имел под руками достоверную фактическую информацию о каждом из бургов. С этой точки зрения почти очевидно, что документ был составлен местными королевскими должностными лицами на основе иных, ныне утерянных, записей.

Судя по цифрам, содержащимся в The Burghai Hidage, для того чтобы обеспечить постоянную боеготовность всех 30 с лишним бургов, требовалось более 27 тысяч человек, что составляло примерно 6% всего населения королевства Альфреда Великого[74]. Иными словами, каждый четвертый взрослый свободный мужчина Уэссекса должен был служить в гарнизоне бурга, и это не считая фирда. В этом смысле, даже учитывая военное время, король требовал от своих подданных совершенно экстраординарного напряжения всех сил. Ясно и то, что появление бургов Альфреда Великого было результатом широкомасштабных «общественных работ», для проведения которых ему пришлось пойти на радикальную перестройку отношений королевской власти с местными землевладельцами. Сутью этой перестройки было включение обязанности участвовать в строительстве крепостных сооружений в состав той суммы повинностей, которая лежала на обладателях боклендов. Исходя из количества гайд принадлежавшей тому или иному поместью земли, его владелец должен был выставить соответствующее число людей, необходимых для возведения, поддержания в порядке и охраны части стены того или иного бурга⁵⁹⁸. Важным политическим следствием нововведения было создание новых административных округов, центрами которых становились бурги, и в связи с этим частичная реорганизация в военных интересах сложившейся в Уэссексе системы графств-широв. В более широком же плане проведение всего комплекса мероприятий, связанных с появлением крепостей-бургов, свидетельствовало о значительном усилении королевской власти как в сфере государственного управления, так и в хозяйственно-экономической области.

Возвращаясь к этой последней, необходимо подчеркнуть, что с самого начала своего возникновения бурговая система, помимо военно-стратегических и административных, имела, очевидно, и важные хозяйственные функции, которые по мере ослабления давления скандинавов и включения Области Датского права в состав формирующегося единого королевства приобретали все большее значение. Она не могла, разумеется, полностью восстановить нарушенные торговые связи с континентом, но привела к созданию внутренней торговой сети, основанной на связанных между собой местных рынках, средоточиями которых и стали бурги.

Археологические материалы показывают, что внутренняя планировка последних была продумана не менее тщательно, чем их оборонительные сооружения, и была рассчитана на наличие значительного торгово-ремесленного населения, использующего пространство бурга для своей активной деятельности. При этом подобную планировку имели не только бурги, появлявшиеся на основе старых римских укреплений (например, Винчестер), но и новые крепости, такие как Уэрхем, Уоллингфорд, Криклейд или Оксфорд⁵⁹⁹.

Сказанное особенно характерно для Лондона. За последние десятилетия исследования историков, нумизматов и археологов существенно расширили наши представления о Лондоне эпохи Альфреда Великого в целом и о влиянии его политики на развитие города в частности. Перестроенный королем Уэссекса после 886 года, он представлял собой хорошо спланированное поселение внутри стен старого римского города, не только предназначенное для обороны от набегов скандинавов, но и ориентированное на ремесленно-торговую деятельность его обитателей⁶⁰⁰. Имеющиеся в нашем распоряжении указания некоторых грамот служат дополнительным подтверждением этому. Речь идет о двух дипломах, каждый из которых имеет отношение к владению под названием Aethelredes hid[75], в конце IX столетия находившемуся на месте современного лондонского района Квинхиз. Более ранняя грамота, датируемая 889 годом, фиксирует совместное пожалование самого Альфреда, «короля англов и саксов» (rex Anglorum et Saxonum), и Этельреда, «вице-короля и патриция мерсийцев» (subregulus et patricius Merciorum), в пользу епископа Вустерского Уэрферта. Объектом пожалования является неоговоренных размеров огороженный участок, который епископ получал в свое полное распоряжение в местечке, названном Hwaetmundesstan, с привилегией устроить здесь рынок и получать все торговые пошлины⁶⁰². Вторая грамота, относящаяся, по-видимому, к 898/899 годам, представляет собой краткое резюме несохранившегося описания совета знати в Челси, на котором Альфред и его уитаны решали вопрос о «восстановлении» (instauratio) Лондона. Одним из постановлений уитенагемота было подтверждение пожалования в пользу епископа Уэрферта десятилетней давности, а также закрепление соседнего участка вдоль Темзы за архиепископом Кентерберийским Плегмундом. Обоим прелатам было дано право швартовать здесь торговые суда⁶⁰³.

Применительно к концу правления Альфреда Великого можно говорить и о некотором изменении по сравнению с серединой IX в. характера внутренней торговли, в которую, по-видимому, начали вовлекаться предметы бытового обихода, имевшие относительно не высокую ценность. Бесспорно также расширение круга людей, так или иначе связанных с рынком. По мере того как внутренние торговые связи приобретали все более постоянный и систематический характер, королевская власть становилась особенно заинтересованной в их четкой регламентации, которая обеспечивала бы регулярный и полный сбор пошлин в ее пользу. В специальном титуле своего кодекса, носящем название «Установление о купцах» (Eac is cupemonnum gereht), король Альфред предписывал торговцам не только брать с собою в поездки столько людей, сколько они впоследствии смогут представить в суд в случае совершения ими преступления, но и делать это в публичном собрании в присутствии королевского управляющего⁶⁰⁴. С одной стороны, данное постановление, очевидно, было направлено на поддержание общественного мира и недопущение превращения компании купцов в шайку мародеров, что часто случалось в эту бурную эпоху[76]. Однако не меньшее значение оно имело и в регулировании торговых потоков, в пошлинах от которых была экономически заинтересована королевская власть. Одновременно с этим в законодательный сборник Альфреда была включена статья, до известной степени ограждавшая интересы честных иноземцев, согласно которой они объявлялись гостями короля и находились под его покровительством[77]. Здесь, несомненно, мы имеем дело как с желанием способствовать развитию торговли, так и со стремлением подчеркнуть растущее значение королевской власти.

Вряд ли оправдана интерпретация существа «бурговой системы» Альфреда как начала «первой английской индустриальной революции»⁶⁰⁷ или как «появления рыночной экономики»⁶⁰⁸. Но не подлежит сомнению то, что её энергичные меры в этой области создали условия для экономического подъема его королевства и дальнейшего успешного развития. Юридические кодексы короля Эдуарда Старшего и его сыновей ясно показывают, что в X столетии бурги не только окончательно превращаются в центры укрепляющейся королевской администрации, но и все больше и больше становятся средоточиями торгово-ремесленной деятельности, где располагались королевские монетные дворы, процветала торговля и концентрировались доходы короны, собираемые с окружающей сельской местности, а также за счет пошлин и сборов с населения самих бургов и приезжих⁶⁰⁹.

Не меньшее значения для пополнения государственной казны имела эффективно проводившаяся Альфредом Великим политика в области денежного обращения. По оценкам английских нумизматов, в период его пребывания на престоле в государстве циркулировало не менее 50 миллионов серебряных пенни — цифра, которая некоторым исследователям представляется не померно высокой⁶¹⁰. Тем не менее количество денег, находящихся в обращении в правление Альфреда, несомненно, значительно возросло. Очевидным свидетельством этого являются повышенные, по сравнению с VII―VIII вв., денежные компенсации и штрафы за различные правонарушения, установленные в его законодательстве, и особенно суммы денежных раздач, установленные по его завещанию. Всего Альфред завещал различным лицам более 486 тысяч пенни номинальной стоимостью около 2 тысяч фунтов — ошеломляющая сумма денег даже с чисто количественной точки зрения, которая должна была весить ровно тонну[78]. Самое интересное, что ни сам король, ни его приближенные, видимо, не знали действительных размеров его состояния, поскольку, перечислив все свое денежное наследство, Альфред делает в завещании паузу, замечая: «Наверняка я не знаю, есть ли у меня столько денег или их может быть и больше, как я предполагаю»⁶¹².

Кроме того, унаследовав от предыдущих англосаксонских правителей (в частности, королей Мерсии) традицию строгого контроля за выпуском денег, Альфред еще более ужесточил ее, сделав монетное дело практически полной монополией королевской власти. Несмотря на то что первое законодательное закрепление эта практика получила лишь во втором кодексе короля Этельстана, относящемся к концу 20-х годов X столетия⁶¹³, нет сомнений в том, что основа государственной политики в отношении монетных дворов и самих чеканщиков монет была заложена еще при его деде. Как ни один другой англосаксонский король со времен мерсийского Оффы, Альфред проявлял острый интерес к печатанию денег и даже склонность к экспериментаторству с их выпуском. Когда он взошел на трон Уэссекса, к югу от Хамбера действовало всего два монетных двора: один в Кентербери, а другой в Лондоне, которые выпускали для его брата Этельреда и короля Мерсии Бургреда сильно испорченную монету с серебряным содержанием не более 20%. После его кончины в стране существовало уже 8 или 9 монетных дворов, чеканивших полновесную монету в 1,56 г весом (в противоположность 1,3 г предыдущих уэссексских серий) почти из чистого серебра. Больше того, Альфреду удалось полностью изъять из обращения порченые пенни и заменить их доброкачественными⁶¹⁴.

Размах контроля королевской власти над государственными финансами находит отражение и в предпринятых Альфредом успешных попытках стандартизировать внешний вид монеты. В первой половине своего правления он, как и его отец и братья, подражал каролингским образцам, а начиная с середины 880-х годов его монетчики приступили к выпуску серебряных пенни, прототипом которых послужили римские монеты IV―V вв.⁶¹⁵ И если своеобразным эталоном для законодательных усилий Альфреда послужили тексты Священного Писания, то в этом случае он, возможно, вдохновлялся имперским прошлым Британии. В связи с этим можно по крайней мере предположить, что Альфред Великий отчасти связывал осуществление королевских функций с образами императоров Рима, хотя, разумеется, мы зайдем слишком далеко, утверждая, что для него правление англосаксонского короля вполне отождествлялось с римским государственно-политическим наследием.

Тем не менее сам факт осуществления столь масштабных финансовых мероприятий, несомненно, говорит о реальной силе государственной власти Альфреда Великого и его администрации.